— Когда вы успели, Василий Михайлович, разобраться?
— Сегодня. Ну, детки! Не канючить! Вы ведь уже большие! — утешал всех и себя отец. — Скоро лесок, и тогда никакой черт нам не страшен. Все мины зацепятся за ветки!
В лесу остановили лошадей.
— А на станции купишь мороженое? — спросил кто-то из детишек, высунув голову из мешка.
— А как же! Эскимо купим. Только сидите спокойно. Не высовывайтесь!
В скверике возле станции люди с узлами и чемоданами. Когда подали вагоны, людская волна залила перрон. Все спешили, толкались и поглядывали на небо, откуда ежеминутно можно ждать беды.
— Спокойно! Успеете! — сдерживал толпу дежурный по станции старшина милиции.
— Да это же мой знакомый! Старшина Опенкин, — обрадовался Рябчиков. — Товарищ Опенкин! Помогите нам!
Опенкин подошел, взглянул на узлы и не поздоровался.
— Извините! Но вначале мне нужно посадить в поезд детей, женщин, ну а потом и ваши узлы…
— Да ты что? Не узнаешь меня? — поразился Рябчиков.
— Вы должны меня понять. Сначала в вагон пойдут дети и женщины, а потом уже и ваша жена с чайным сервизом и тульским самоваром, — мрачно кивнул старшина на узлы, которыми были навьючены кони.
— Сам ты тульский самовар! Откуда тебя такого взяли в милицию. Немедленно помоги поставить на землю узлы! И осторожно. Дети — это тебе не сервиз и не самовар!
Опенкин поморгал глазами, пожевал и с неловкостью промямлил:
— Изви… Извините. Что же вы сразу не сказали! Извините меня, Зина… Не знаю, как по отчеству…
— Я Маргарита Григорьевна. А Зина Рябчикова далеко от нас.
— Простите. Я жену Рябчикова не видел, вот и подумал, что это она, — совсем смутился Опенкин. — Что это я все время «не туда»?
— Я жена капитана Тулина, — объяснила Маргарита.
— Теперь понятно! — облегченно вздохнул Опенкин, осторожно помогая снимать поклажу, будто в узлах был действительно хрусталь или фарфор. — Ну!.. Путешественники! Живы-здоровы, родичи гарбузовы. — Старшина вынул из кармана конфеты и роздал детям. — А я своего сынка со Стешей уже спровадил. Поедут в Тульскую область к моей матери.
— Так вот откуда тульский самовар? — засмеялся лейтенант Рябчиков.
Леся держала коня за повод и думала о своем. Ей было до слез больно, что она не попрощалась с Андреем. Перед глазами все время его лицо, белые волосы, к которым прикоснулась ее рука, взгляд то задумчивых, то слегка лукавых глаз. «Ты солнечная девушка!» Неужели то была их первая и последняя встреча? «Нет, нет!..» — готова была крикнуть Леся.
— Чего ты стоишь как вкопанная? — прервала мысли мама. — Бери вещи — и к вагону!
— Да… Радио слушаю, мама!..
«…По поручению правительства Советского Союза я должен также заявить, что ни в едином пункте наши войска и наша авиация не допустили нарушения границы…» —
звучал голос наркома иностранных дел.
— Какой же подлец этот Гитлер! — зло проговорил Рябчиков. — Вы понимаете?.. Ты понимаешь теперь, старшина, почему наши не стреляли по их самолетам еще вчера и неделю тому назад? Гитлеру нужно было придраться и объявить нас агрессором!
— Еще бы не понимать! — ответил Опенкин. — Гад Гитлер, еще и прикидывается невинным перед миром. Ну, малыши, живее к вагону!
Леся Тулина никогда не была на таком распутье, как сейчас. Из семнадцати своих лет она помнит от силы двенадцать, с того времени, когда отец служил еще на заставе в Каракумах. Там Лесе странным казалось, что в страшную жару тамошние люди ходили в белых мохнатых шапках. И дома какие-то необычные, с плоскими, как пол, крышами. И солнце там ослепительно белое и совсем не ласковое, как в Могилеве-Подольском. И всюду песок, песок. А когда поднималась буря, то дышать было нечем. Песок на зубах, в глазах. И днем и ночью сквозь те пески ходят пограничные наряды, лежат в секретах, бегут по тревоге, ведя на поводу собак-овчарок по следу нарушителей границы. Еще помнит стрельбу. А потом похороны. Убитый начальник заставы Кравченко. И салют из винтовок. И вывеска: «Застава имени Леонида Кравченко». То был вообще первый убитый, которого видела маленькая Леся.
«В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил Отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение. То же будет и с хвастливым Гитлером, который объявил новый поход против нашей страны. Красная Армия, весь наш народ снова поведут победную Отечественную войну за Родину, за честь, за свободу…» —
доносилось из громкоговорителя.
— Леся! Иди к вагону! — снова крикнула мать.
«Иди к вагону…» Через несколько минут от перрона отойдет эшелон с женами пограничников, детьми, с работниками учреждений на восток, подальше от взрывов и выстрелов. Путь будет нелегким. Так и жди стервятников с неба. А здесь, на границе, бойся снарядов, и мин, и пуль. Бойся! И почему Леся Тулина, дочка начальника заставы, должна бояться? Она умеет стрелять. А если так, то должна остаться с отцом…
— Мама! Родненькая, единственная моя! Ты же знаешь, как я люблю тебя! — кинулась к матери.
У Маргариты Григорьевны екнуло сердце. Всегда, когда дочь принимает свое решение, хочет сделать что-то по-своему, то говорит с ней с чрезмерной ласковостью. А сейчас в ее словах тревога и взволнованность. Она почувствовала в словах дочки твердость решения.
— Мама! Я вернусь на заставу! Нужно! — задыхаясь от волнения, сказала Леся и сразу подняла голову, откинув со лба черную густую прядь волос. — Нужно, мамочка моя, любимая!
Маргарита Григорьевна побледнела, отшатнулась, хватаясь рукой за голову. Рябчиков поддержал ее.
— Успокойтесь! Старшина, принеси воды! Леся! Пожалела бы мать, — упрекнул лейтенант девушку.
— Я люблю маму, — прошептала Леся. — Но… — На глазах показались слезы. — Я должна остаться с вами!
«Враг будет разбит! Победа будет за нами!» —
Нарком иностранных дел закончил свое выступление. В репродукторе зазвучал военный марш.
— Быстрее в вагоны!
— Успокойтесь, Маргарита Григорьевна! — вмешался старшина Опенкин, почувствовав, что Лесю уже не переубедишь. — Все обойдется. Все будет в порядке!
— Мама! Не надо думать, что все, кто на границе, должны погибнуть. Мама! — Леся обнимала и целовала мать.
— Ты, как и отец твой… Да и от судьбы никуда не убежишь. А наша судьба то под пулями басмачей, то под пулями фашистов. Сердце мое разрывается, — всхлипывала Маргарита Григорьевна.
Детей и вещи внесли в вагон. Рассаживая своих, Рябчиков тоже не сдержал слез.
— А маму мы там встретим?
— Встретите!
— А ты скоро приедешь?
— Скоро!
— И Леся с тобой?
— И Леся. Прошу вас, Маргарита Григорьевна, умоляю, будьте им матерью, пока не встретите Зину! Маленькие же. Глупые. Так и стараются созорничать, — с комком в горле сказал он.
— Да они большие… — сказала Маргарита Григорьевна, бросив взгляд на дочку.
— Не надо так, мама! Я вернусь! — громко выкрикнула Леся, все еще держа мать за руку.
— Папа!
Эшелон дернулся. Клубы пара покрыли паровоз.
— Папочка!
— А мама нас встретит?
— Я не хочу ехать. Я хочу с папой! — неслись детские голоса.
Рябчиков и Леся спрыгнули с подножки вагона, в то же мгновение перед ними проплыло окно, сквозь которое было видно ребят с расплющенными о стекло носами. Над детьми — красивое в обрамлении черных волос лицо Маргариты Григорьевны. Она смотрела широко печальными, тоскливыми глазами.
Поезд набирал скорость. Стук колес сливался в единый шум. Рябчиков, Леся и Опенкин махали вслед руками. А по радио звучала песня:
Если завтра война, всколыхнется страна
От Кронштадта до Владивостока.
Всколыхнется страна, велика и сильна,
И врага разобьем мы жестоко…
9
Стоколос, Колотуха и киномеханик Шишкин быстро шли к заставе за боеприпасами.
