Андрей пододвинулся ближе к девушке. Леся некоторое время сидела неподвижно, потом решительно подняла глаза на Стоколоса.

— Ты извини, что я так на тебя при отце… Но я очень, очень хотела бы всегда быть с тобою, Андрюша! Я люблю тебя… Я… Я живу этой любовью и верю, что все будет хорошо, что беда обойдет нас стороной.

— Хорошая моя, милая, единственная моя! Родная! Скоро мы всегда-всегда будем вместе. Время пролетит быстро!.. — Андрей поцеловал ее в горячие губы.

Ночью на три костра, разложенных партизанами вдоль подготовленной для посадки дорожки, приземлился самолет с Большой земли. Его сразу же замаскировали. День тянулся невероятно долго. Все с нетерпением ожидали вечера, готовые в любую минуту к стычке с врагом. Однако стрельба вспыхнула только раз, да и то где-то далеко. Не появлялись и немецкие самолеты, хотя день был ясный. Значит, разведчики не ошиблись: каратели отступили.

Когда стемнело, партизаны веселой гурьбой выкатили самолет из кустов на поляну. Шаблий обнял Лесю и Андрея за плечи:

— Будьте достойны друг друга. Верьте друг другу при любых обстоятельствах. Без этого нет настоящей жизни.

— Спасибо, Семен Кондратьевич, — прошептала Леся, вытирая слезы.

— У меня к вам просьба, — несмело обратился Колотуха. — Когда наши возьмут Киев, зайдите на Печерск и разыщите домик старого арсенальца Цымбала, его внучку Галю. Это жена моя, Семен Кондратьевич.

— Вот как? — несколько удивленно проговорил генерал и стал припоминать: — Цымбал? Дед Цымбал?.. Вспомнил! Он, по-моему, из отряда «Смерть фашизму», с которым и вы шли в июле сорок первого. И еще была с ним быстрая дивчина с ясными очами. Правильно? Она?

— Так точно! — улыбнулся Колотуха. — Галя…

— Обязательно разыщу, — заверил Шаблий. И повернулся к командиру соединения: — Спасибо за все! Удачи вам! До встречи с Красной Армией!

Через минуту самолет уже бежал, подпрыгивая по траве, затем незаметно поднялся над полем.

Шаблий возвращался на Большую землю в ночь на 5 июля, когда начиналась битва на Курской дуге, после которой фашистские орды покатились на запад.

В небывало жестоких боях, в которых броня к броне сошлись немецкие и советские танковые армады, Красная Армия одержала блестящую победу на Курской дуге и повела решительное наступление на запад.

Гитлеровское командование начало поспешно сооружать «Восточный вал» — стратегический оборонительный рубеж, главным звеном которого должно было стать среднее течение Днепра.

Приказ Гитлера о сооружении «Восточного вала» с особенной, чисто немецкой пунктуальностью выполнялся на Украине.

Генерал Шаблий получал десятки донесений-радиограмм о сооружении укреплений на Днепре, на реке Молочной. В начале сентября майор Перкалов из партизанского штаба на Южном фронте сообщил, что немцы еще летом начали создавать полосу оборонительных укреплений, выгнав на копку траншей всех местных жителей, которые работали без воды, без еды в тридцатиградусную жару.

Еще одна радиограмма с юга. К командующему группы «Юг» фельдмаршалу фон Манштейну прибыл Гитлер, чтобы разработать срочные меры по удержанию обороны на западном берегу Днепра. В те дна рация Андрея Стоколоса сообщила, что вдоль Днепра строятся дзоты, блиндажи, роются окопы. Укрепляются даже склоны у Киево-Печерской лавры, многие дома в Киеве переоборудуются в огневые точки. Киев окружается двумя кольцевыми полосами обороны. Первая — Бровары, Бортничи, Жуляны, Борщаговка, Беличи, Вышгород. Вторая — ближе к центру города. Оккупанты спешно укрепляют рубежи Черкассы — Кременчуг, а также берег в районе Канева.

Все эти сообщения свидетельствовали: гитлеровские генералы были убеждены, что летом и осенью советские войска не осмелятся форсировать Днепр, не смогут, по крайней мере до зимы, переправить на правый берег танки и тяжелую артиллерию. А значит, фашистская армия выиграет время, отдохнет за высокими днепровскими кручами, снова соберется с силами. «Днепр — порог нашего собственного дома…» — говорило гитлеровское командование в обращении к своим союзникам. Шаблий иронически хмыкал: «Далеко же вы, господа немцы, вынесли порог собственного дома… Но не будет по-вашему! Партизаны Украины откроют ВТОРОЙ ФРОНТ на Днепре. Так что ждите, господа немецкие генералы, Красную Армию с танками и артиллерией на правом берегу Днепра не в январе сорок четвертого, а в сентябре сорок третьего! Слово пограничника!»

В такой ситуации генерал Шаблий не мог сидеть в Москве. Сразу же после изгнания фашистов с Белгородчины и северо-западной части Харьковщины Шаблий прибыл в район недавних ожесточенных боев. На границе России и Украины он нашел прекрасное место для партизанского аэродрома. Это было удивительно ровное, поросшее полынью поле, земля твердая, как бетон, окаменевшая так, что растрескалась на палящем солнце в это засушливое лето.

Шаблий уже не стал возвращаться в Москву, а вызвал на Украину оперативную группу штаба с несколькими радиостанциями. Радисты держали связь с партизанскими отрядами, с Москвой и со всеми представительствами партизанского штаба на Южном, Юго-Западном, Степном и Воронежском фронтах, ведущих наступление на Украине. Каждое утро Шаблий перечитывал сотни радиограмм о действиях минеров вокруг железнодорожных узлов оккупированных областей Украины, сообщения партизанских разведчиков, телеграммы представительств партизанского штаба на других фронтах. Число подорванных вражеских эшелонов все росло. Но многим поездам удавалось прорваться к самому Киеву. Это обстоятельство очень беспокоило главного минера штаба полковника Веденского и генерала Шаблия.

И этим утром Шаблий и Веденский встретились в автофургоне, где была установлена радиостанция. Шаблий развернул карту и проследил глазами магистраль Киев — Коростень — Сарны — Ковель. Активно действуют на этой магистрали подрывники, а все-таки… Вот железнодорожный мост через Уборть. В тридцатые годы этот мост был в полосе заставы Шаблия. Генерал остановил острие красного карандаша и вопросительно посмотрел на главного минера штаба.

— Я тоже знаю этот мост еще с довоенных лет. К нему трудно подойти минерам, — заметил Веденский.

— Не просто трудно — невозможно, — уточнил Шаблий. — Вот несколько радиограмм, — показал он на бумаги. — И все подтверждают, там зенитная батарея, дзоты, минометы, спаренные пулеметы, целый гарнизон солдат.

— Я имел в виду еще и открытую местность перед объектом, — сказал Веденский. — Учитывая дзоты, минометные гнезда и заграждения из колючей проволоки в несколько рядов, этот мост не взять, если послать на него даже несколько сот партизан.

— Последнее сообщение партизанской разведки утверждает, что немцы поставили перед мостом железные ворота, которые открываются, когда проходит эшелон, — добавил генерал.

— Еще одно препятствие. И авиация не раздолбит — попасть в такую узкую полосу с воздуха под шквальным артиллерийско-пулеметным огнем невозможно, — вел дальше инженер Веденский. — Мне трудно сейчас сказать что-то конкретное. Надо побывать там, на месте.

Шаблий усмехнулся:

— Что, захотелось в командировку?

— Одно знаю: с этим мостом могут покончить только талантливые минеры, как Мукагов и Гутыря.

— Но Гутыря и Мукагов за двести километров от моста, — ответил Шаблий, а потом добавил: — Но это же то, что нам нужно! Мы же собираем силы для днепровской операции в леса на север от Киева. Надо немедленно передислоцировать отряд Мукагова туда, а группа Гутыри по дороге завернет на запад к мосту.

— Панорама! — протянул Устим Гутыря, повернувшись к Мукагову, который лежал на траве рядом.

Перед их глазами расстилались луга. На них валунами торчали копенки сена. А дальше извивалась река, отражая в тихой воде солнце, повисшее над лесами того берега, над железнодорожным мостом, металлические фермы которого четко вырисовывались на фоне неба.