Оскорбительные взгляды людей, оскорбительную тишину, водворявшуюся при их появлении, всю неприязнь окружающих Грэйс и Даррел делили поровну. Оба верили, что в страданиях вырастает мастер, а потому охотно страдали. Это, может быть, одна из причин, почему они соединились.

Боль. Особенно большую боль Грэйс испытала в тот день, когда Даррел пришел к ней с известием, что получил стипендию имени Рейзмана для завершения своей новеллы. Грэйс была потрясена.

— Ты даже не сказал мне, что подавал заявление на получение этой стипендии, — сказала она.

— Я не хотел говорить тебе об этом, боялся что не пройду по конкурсу из-за своего цвета кожи, и ты бы тогда переживала за меня. Я всего лишь хотел уберечь тебя от лишних переживаний.

— Но ты ведь знал, что я тоже подавала заявление, — упрекнула его Грэйс. — Ты же видел, как я писала его. Помнишь, ты сам послал мое заявление и анкету в комиссию?

Они стояли и смотрели друг другу прямо в глаза. В этот момент в их отношениях образовалась первая трещинка.

— А ты получила эту стипендию? — спросил он.

— Пока не знаю.

— Все уже знают.

В сердце Грэйс заползли черные-черные мысли, чернее, чем кожа Даррела. Шипящая зависть подсказывала, что Даррел прошел по конкурсу исключительно благодаря своему цвету кожи. Расовым меньшинствам теперь всюду дорога. А между тем эту стипендию заслужила именно Грэйс, в этом она ни капли не сомневалась. Ведь она такая одаренная, такая талантливая. Все это враки, что она пишет макулатуру, легкое чтиво, не достойное звания настоящей литературы. Нет, Грэйс знает, Грэйс уверена всей душой, что она многого стоит. Ей есть что сказать читателям. Просто она пока не знает, что именно она будет им говорить.

— Послушай, — сказал Даррел — Я ухожу с семинара в конце семестра.

— Почему? Чем тебе не нравится эта теплая, уютная, убийственная обстановочка?

— Им уже нечему учить меня. Мне пора искать свой собственный голос.

Грэйс расстроилась пуще прежнего. Разве не эти самые слова она все время искала? Искала, но не могла найти. Их нашел другой человек. Другие формулируют ее мысли. Да, ей тоже надо найти собственный голос. Она чувствует, что может что-то сказать читателям, но это пока под спудом, пока она не может обрести себя, свой голос.

— Ты можешь уйти со мной? — спросил Даррел. — Я понимаю, как это тебе нелегко, но ты мне необходима. Я вряд ли смогу писать, если тебя не будет рядом.

Могла ли Грэйс отказаться? Могла ли она допустить, чтобы писатель Даррел не написал новеллу? Грэйс мудро решила, что допускать этого никак нельзя.

— Даже не знаю, хочу ли я замуж, — произнесла она неуверенно, явно давая понять, что поддастся уговорам без излишних трудностей.

Даррел принял озабоченный вид.

— Я… понимаешь… Поженимся когда-нибудь потом. Это ведь не срочно? Вначале уедем отсюда.

Уже тогда Грэйс могла бы сообразить, если бы не врала сама себе — разве не врут себе женщины, когда влюбляются? — что Даррел вовсе не собирается жениться на ней. Более того, не собирается жениться на ней никогда. Впрочем, если бы Грэйс поняла это, даже в этом случае у нее нашлись бы оправдания, чтобы сотворить еще одну глупость. Разве законный брак не отмирает? Разве законный брак не является всего лишь старомодной условностью, которая имеет значение лишь для мещан? Грэйс и Даррел — люди революционные, творческая интеллигенция. На кой черт им придерживаться мещанских стандартов? Грэйс без колебаний пойдет за Даррелом хоть на край света. Ее звезда всегда будет светить рядом с ее революционной любовью.

Так Грэйс с Даррелом уехали в Чикаго. Квартиру они сняли в районе Чикагского университета, где непривычная комбинация их цветов кожи меньше обращала на себя внимание окружающих. Через два месяца жизни в Чикаго сбережения Грэйс кончились. Стипендия имени Рейзмана позволяла не умереть с голоду только одному человеку. Двоим прожить на нее было невозможно.

— Я не могу бросить свою новеллу, — сказал Даррел.

Так Грэйс снова пришлось зарабатывать себе на жизнь — она опять устроилась в магазин «Маршалловы поля». Прежнего места ей получить уже не удалось, да она и не стремилась к этому. Она хотела такую работу, пусть и с меньшей зарплатой, чтобы оставалось больше свободного времени для бесценного вклада в американскую изящную словесность. Так Грэйс стала работать продавщицей.

Новая работа вполне позволяла Грэйс заниматься писательским ремеслом. Каждое утро она вставала в шесть часов и писала до восьми тридцати. Потом одевалась и ехала на автобусе в магазин «Маршалловы поля», где работала полный рабочий день, а иногда и больше. Возвращалась домой, готовила ужин на двоих — для себя и Даррела. Мыла посуду, стирала белье, смотрела телевизор, а потом проваливалась в глубокий сон без сновидений. Таким сном спят смертельно усталые люди. Прямо удивительно, какие неисчерпаемые силы может демонстрировать эмансипированная женщина! Вот он, освобожденный женский труд!

Трудовой подвиг Грэйс не пропал даром. Она была вознаграждена лицезрением литературного расцвета ее возлюбленного Даррела. Отрывки из его новеллы начали публиковаться в разнообразных газетах и журналах. Парочка приходила в радостное возбуждение — Даррел Темпельтон становится литературной звездой, а Грэйс греется в лучах его нарастающей славы!

Грэйс прямо-таки умоляла Даррела дать ей почитать плоды его творчества, но он не позволял ей, говорил, что ее преждевременные комментарии могут сбить его с мысли, а потому пусть она читает лишь опубликованные отрывки. Это казалось ей странным — разве между ними нет самой интимной близости? Почему Даррел. ей не доверяет? Но она довольствовалась опубликованными отрывками, хвалила их и вдохновляла Даррела на дальнейшее творчество. Тем временем, к удивлению Грэйс, «Женский домашний журнал» опубликовал ее незамысловатую статью «Продавщицы: разве они не люди?». Но еще больше удивило Грэйс то, что редакция журнала попросила ее прислать им еще одну статью. Чудны дела твои, Господи! Видимо, надо писать не о выдуманной, а о реальной жизни. Это у Грэйс получается лучше.

Но что она знала о реальной жизни? Они с Даррелом жили в выдуманном ими мире иллюзий, в сказочном мире их необычной любви. Обрывки реальной жизни Грэйс видела лишь на работе в магазине да во время визитов (вместе с Даррелом) к Одель Хэмптон в ее шикарный дом в Гленко. Одель до сих пор половину времени в году проводила без мужа. Си, как обычно, болтался Бог знает где в поисках нефти. Одель и Си Хэмптоны были одними из немногих людей, наживавшихся на разразившемся нефтяном кризисе. Большинство американцев стояли за бензином в длинных очередях, ругались, тратили массу нервов и времени лишь для того, чтобы наполнить бак автомобиля полностью. А Одель начала подумывать о пристройке к дому.

Это время и в других отношениях благоприятствовало Одель. Юлии исполнилось четырнадцать лет, она перешла в среднюю школу. А Люк пошел в первый класс начальной школы.

— Я наслаждаюсь свободой, — сказала однажды Одель, когда осталась наедине с Грэйс на кухне.

В это время Даррел и Си смотрели телевизор в гостиной.

— Скоро тебе придется искать работу, — брякнула, не подумав, Грэйс.

— Зачем? — не поняла Одель.

— Ну… — Грэйс удивилась, как Одель может не понимать такой простой вещи. — Твои дети уже ходят в школу. Тебе ведь скучно одной сидеть дома.

— У меня хватает хлопот, — рассмеялась Одель. — Полчаса в день уходит на уборку дома. Еще надо ходить по магазинам. Читаю. Работаю в своем саду. Посещаю курсы рисования, а недавно записалась на аэробику. Так что скучать мне некогда.

— Но ты же ничего не делаешь, — настаивала Грэйс.

— Грэйс, я только что перечислила тебе, что я делаю.

— Я не это имела в виду. У тебя нет карьеры.

— Как это нет? Я жена и мать. Разве это не карьера для женщины?

Грэйс тяжко вздохнула. Ну как этой домохозяйке объяснить?

— Одель, я имею в виду настоящую карьеру.

— Такую, как у тебя? Работать продавщицей, чтобы содержать своего сожителя? — уточнила Одель.