Доктор показал Одель ее дочь, потом ребенка взяла акушерка, чтобы врач мог взять послед. Подержать дочь в руках Одель не разрешили. Ребенок принадлежал уже не только ей. Пять следующих дней ребенком занимались врачи и медсестры.

— Все нормально? — поинтересовалась у них Одель.

— Очень красивая девочка. Все как надо, десять мальчиков на ручках и десять пальчиков на ножках.

— Очень хороший ребенок, — добавила другая акушерка, — вес шесть фунтов и тринадцать унций, рост девятнадцать и три четвертых дюйма. Все в норме, цвет кожи тоже очень хороший.

Итак, после родов девочку запеленали и унесли. Потом из родильной палаты на кровати на колесиках выкатили и Одель. В коридоре ее ждал Том.

— Я видел ее! — возбужденно заговорил он, схватив Одель за руку. — Она красивая.

— Ты прочитал мою записку? Рукопись…

— Я уже отослал ее. Одель, ты не представляешь, какое ты мне принесла счастье!

Тогда Одель почти не обратила внимания на эти его слова, ей было не до того. Но позже, то ли наследующий день, то ли через неделю или, может быть, через месяц, до нее дошло, что Том вначале зашел на почту отправить рукопись и только после этого пришел к Одель в роддом. Она задумалась — отчего Том был счастлив? Не оттого ли, что она успела напечатать его рукопись прежде чем пойти рожать его ребенка?

— Успокой наконец ребенка!

Томми Паттерсон работал. Весь мир на это время был обязан притихнуть. А маленькая Юлия как на зло гонялась за игрушечным шмелем около кухонного стола, который Томми приспособил в качестве своего рабочего места. Юлия всего лишь играла, то есть делала то, что делают все нормальные двухлетние дети. Но терпеть это было выше сил Томми Паттерсона. (Который, заметим кстати, впоследствии получил гуманитарную премию за новый взгляд и проникновение в души подрастающего поколения. Его опус назывался «Бог глазами вашего ребенка». Премию ему присудила католическая епархия архиепископа города Сент-Луиса во время очередной благотворительной кампании. Тогда Томми Паттерсон как лауреат премии получил большую известность. Но все это произошло через несколько лет после того, как он бросил Одель и позабыл свою дочь.)

Одель, всегда заботливо угождавшая мужу, немедленно схватила дочь и унесла ее в спальню.

— Моя замечательная лапонька, — щебетала Одель дочке в спальне, — мы поиграем со шмелем здесь. Ж-ж-ж, ж-ж-ж, ж-ж-ж.

— Заткнетесь вы наконец?! Пожалуйста!

Одель закрыла дочь в спальне и метнулась на кухню.

— Почему ты не работаешь в офисе?! Это и наш дом, в конце концов!

— Я ненавижу офис, вот почему! Мне ненавистны дурацкие поручения, которые мне там дают. Мне наплевать, какой дезодорант предпочитает толпа, нравится им твердое или мягкое печенье. Это бессмысленная и идиотская работа. Но я вынужден выполнять ее! Вынужден из-за тебя и этого маленького отродья.

Кровь бросилась ей в лицо, снова подскочило кровяное давление. Одель не находила слов от возмущения. Да и что на это она должна была ему ответить? Разве муж не обязан содержать жену и ребенка? Так чего же Томми от нее хочет? Она его не заставляла, он сам решил устроиться на эту работу в исследовательскую фирму в Нью-Йорке, занимающуюся изучением столь «важных» вещей, как, например, какие дезодоранты и какое тесто пользуются среди покупателей большим спросом. Одель считала, что можно было поступить иначе — она устроилась бы на работу, а Томми сидел бы дома с ребенком и писал книги. Но Том считал, что сидеть с ребенком — не мужское занятие, этим должна заниматься женщина. А мужчина должен время от времени общаться с мужчинами, чтобы иметь друзей. Поэтому дома сидела Одель, на ней была и вся работа по дому. Одель возилась с Юлией, готовила еду, убирала квартиру, вывозила Юлию на коляске в парк, где обсуждала детские проблемы с другими мамашами, сравнивала свою дочь с другими детьми, волнуясь — хорошо ли доченька развивается? Таким образом, разделение труда в их семье было четким и вполне традиционным. Но теперь Тому это начинало не нравиться. А что могла сделать Одель? Так и текла их жизнь в Бруклине.

Потом дело дошло до того, что Томми мог только кричать на нее и дочку. Что ему надо? — не понимала Одель. Почему бы ему не объяснить спокойно, по-человечески, что его не устраивает? Что ему не так? Одель не хотела сваливать все проблемы на Тома, она честно хотела делить трудности пополам. Ведь они муж и жена, ведь семейное бремя легче нести вдвоем. Но когда она пыталась заговорить с Томом об этом, он отмахивался:

— Ты не поймешь.

— Чего я не пойму? — настаивала Одель.

— Ты не знаешь реального мира, ты живешь в коконе. Что ты знаешь о том давлении, которое я испытываю? Как ты считаешь, что я могу чувствовать, продавая такие вещи?

— Может быть, тебе лучше найти другую работу?

— Мне не нужна другая работа! Мне вообще не нужна никакая работа! Я хочу жить!

— Хорошо, — осторожно сказала она, боясь рассердить его, — но объясни мне, что это означает? Как жить?

— Я уже говорил тебе, — холодно ответил он, — ты не поймешь этого.

Первые десять месяцев такой жизни в Бруклине Одель часто подумывала — не улететь ли ей домой к маме? Позже Одель начала задумываться об этом серьезней. А ведь первые три месяца после их переезда в Бруклин все шло превосходно. Тогда Тому нравилась его работа.

— Там работают отличные люди, — радостно сказал ей Томми в один из первых дней после переезда. Одель в этот момент укладывала в буфете на полках свежую бумагу и вполглаза следила за расшалившейся дочкой.

Но постепенно радостное возбуждение от переезда и новой работы прошло, жизнь вошла в спокойное русло, приняла опасную монотонность.

— Мне кажется, я ходячий труп, — однажды сказал ей Томми среди ночи.

Что должна была сделать Одель? Наступило лето. В Бруклине можно было задохнуться от зноя и духоты.

— Пожалуй, я на недельку съезжу домой подышать свежим воздухом. Не возражаешь? — спросила Одель.

— Почему я должен возражать? — невесело улыбнулся Томми. — У тебя куча свободного времени. А мне в ближайшие десять лет положено всего две недели отпуска в год.

— Я могу подождать. Хочешь, я дождусь твоего отпуска? Мы можем поехать куда-нибудь вместе.

— Нет, дорогая. Отправляйся к маме и папе в Ричавен. А я как-нибудь справлюсь тут без тебя.

Что бы это значило? Были ли эти слова грозным предзнаменованием? У Одель не было больше сил. Она устала от Томми. Ей так хотелось хоть немного передохнуть от изматывающей жизни с ним.

Надо ли ехать в Коннектикут? — мучилась она сомнениями. Нельзя было проговориться родителям, что ее брак дал трещину. Хотя они и не были в восторге от Томми, все равно на ее жалобы они ответили бы: «Домашняя атмосфера зависит от тебя». Но разве Одель не пыталась улучшить семейную атмосферу в течение нескольких месяцев? Если бы ей только понять, в чем же она совершает ошибку!

Итак, ехать или не ехать? Одель долго колебалась. И наконец решилась после очередной безобразной сцены, когда Томми не соизволил понять, как это в летнюю жару девочка может хлюпать носом всю ночь.

Неделя в Коннектикуте была настоящим блаженством. Вдалеке от Бруклина с его раскаленным бетоном Юлия расцвела — резвилась на чудесной зеленой траве, помогала дедушке работать в саду, весело гуляла с мамой и бабушкой. Только здесь, освободившись от гнета, Одель поняла, под каким огромным давлением она жила в Бруклине. Но Одель в этом никому не призналась. Когда родители вежливо осведомлялись у нее о муже, она кратко отвечала, что тот очень много работает. С дальнейшими расспросами они к ней не приставали.

Неделя пролетела незаметно. Как Одель не хотелось уезжать! Но как ей объяснить это другим? Под каким предлогом остаться? Разве могла Одель попросту сказать своим родителям, что ей не хочется возвращаться к мужу?

— Скорее приезжай к нам еще, — напутствовала ее мать. — Юлия такая прелестная куколка!