— Труди, не слушай Грэйс, — начала терпеливо успокаивать Одель. — Томми не хоронят живьем, он умер. В самом деле, я проверяла. Я подносила к его рту зеркальце, и к ноздрям тоже. Зеркальце не запотело. Я проверяла это на всякий случай, ведь Томми всегда был таким шутником.

— Зеркальце? — озадаченно спросила Труди.

— Труди, это литературная аллюзия, — снова не удержалась от колкости Грэйс — Когда ты научишься читать, мы объясним тебе, что это такое.

— Спасибо, Грэйс. У меня и в самом деле куцый словарный запас.

От дальнейшего выяснения отношений дам отвлекла вдруг разразившаяся рыданиями Киттен Фэрлей — она приступила к исполнению очередного скорбного плача. Все видеокамеры разом нацелились на очаровательную блондинку, изливающую такое неподдельное горе. Бедняжка, как же она страдает! Это обязательно надо запечатлеть на пленку, не столько для истории, сколько для многочисленных поклонников Томми Паттерсона Видеокассету с записью его похорон будут брать нарасхват. Одель ласково, с состраданием обвила плечи Киттен рукой. Почувствовав, как тело голливудской дивы раздраженно (опять посторонний лезет в замечательный кадр) напряглось под ее рукой, Одель прижалась к Киттен еще теснее и начала шептать ей на ухо «теплые слова утешения».

— Как ты думаешь, — заворковала Одель, — неужто фанаты Томми поверят этим сплетням в утренней газете, будто ты вначале чуть ли не ограбила Томми, выпотрошила из него кучу денег, а потом, сделав свое дело, собралась разводиться с ним?

У Киттен едва не подкосились ноги, но Одель крепко сжимала ее в «сестринских» объятиях. Тем временем священник завершал свою поминальную речь заповедью Христа, известной под названием Золотого Правила: «И так во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними».

— Верно, — тихо сказала Грэйс, — вздрючь их прежде, чем они вздрючат тебя.

— Он и дрючил почти что всех, — обернулась к ней на мгновение Одель. Она произнесла это не шевеля губами из опасения, что кто-нибудь в толпе за воротами умеет читать по губам.

— Томми, мы мало знали тебя, — закончил священник.

— Как ему повезло! — снова негромко прокомментировала Грэйс.

Чин погребения перешел к следующему этапу. Одель жестом поманила за собой Грэйс, та повела за руку Труди. Все четверо — Киттен, Одель, Грэйс и Труди — встали у края узкой ямы глубиною два метра. Начался спуск гроба Томми Паттерсона, спуск в пустоту столь же неглубокую, как и все его псевдофилософские нагромождения слов. В какой-то момент гроб накренился и чуть не упал боком, но опытные могильщики быстро выровняли его и плавно опустили на дно могилы.

Священник кивком указал на Киттен. Она изящно взяла горсть земли, вытянула вперед руку и начала медленно разжимать пальцы. На гроб посыпались струйки земли. Исполнив обряд, Киттен не опустила руку, а прижала ее к груди, выставив на обозрение выпачканную землей красивую кисть на уровне сердца. Одель не пожелала ни снимать свои белые лайковые перчатки, ни пачкать их, поэтому спихнула в могилу немного земли носком черной туфли с высокой шпилькой. Грэйс нашла в земле камень и швырнула его в бронзовую табличку с надписью на крышке гроба, мстительно надеясь оставить вмятину на имени ненавистного бывшего мужа. Труди с блаженной улыбкой вынула из своей прически цветок и бросила его в могилу После этого четыре женщины, по-прежнему держась вместе, медленно зашагали к воротам. Настала очередь и остальных отдать Томми Паттерсону последнюю дань уважения — они тоже получили возможность забросать его землей.

За воротами жен Томми Паттерсона окружила гомонящая толпа. Слышались возгласы: «Он значил для меня все…», «Однажды мне посчастливилось прикоснуться к нему», «Он вылечил мою холодность», «Я не понимала, что такое любовь, пока не сделала пятый шаг».

Грэйс Мэндлин попыталась припомнить, что это за «пятый шаг». Речь шла, очевидно, о книге Томми «Что такое привязанность и как ее достичь десятью легкими шагами». Насколько смогла вспомнить Грэйс, глава о «Шаге Пять» называлась приблизительно так: «Научись испытывать вагинальный оргазм». Так это или нет, во всяком случае, раздраженно думала Грэйс, такие советы вполне в духе Томми. И вообще, этот тип считал, что в этом деле чем быстрее, тем лучше. Шум толпы мешал сосредоточиться, «Шаги» путались в голове. Где же полиция, с яростью думала Грэйс. Почему никто не ограждает нас от толпы?

Впереди сквозь плотную стену людей Грэйс заметила лимузин с открытой дверью и почувствовала, как некто невидимый потянул ее вперед за руку, а сзади кто-то уцепился за ее шелковую блузку. Грэйс обернулась — это была Труди. Отцепив ее, Грэйс поволокла за собой Труди за руку. Так мало-помалу они продвигались сквозь толпу. Поклонницы и поклонники Томми обступали четырех женщин со всех сторон, не давали проходу, внимательно рассматривали их — тех, кто был рядом с Томми, тех, кого он любил.

Наконец Грэйс добралась до машины, забралась внутрь, втянула за собой Труди. Дверь захлопнулась. Четыре женщины теперь были изолированы от толпы в роскошном звуконепроницаемом лимузине. Куда подевались слезы горечи, или хотя бы просто слезы утраты?

Двигатель заурчал, лимузин медленно и осторожно начал пробираться сквозь толпу. Сиденья, как в карете, были расположены напротив друг друга. Скоро толпа осталась позади, водитель прибавил скорость. Женщины облегченно вздохнули.

— Извините, — сказала Киттен, — но я, кажется, села не по ходу движения. Мне всегда становится дурно, когда я смотрю против хода. Помнится, когда я впервые приехала на кинофестиваль в Канны…

— О Господи! — резко перебила ее Грэйс. Грэйс Мэндлин никогда не отличалась терпеливостью, а сегодня уж и подавно. Тем более Грэйс не переваривала Киттен Фэрлей, которая была для них абсолютно чужим человеком. Грэйс, Одель и Труди, как экс-жены Томми, были знакомы между собой уже несколько лет, а с Киттен все они встретились сегодня впервые. Разве могли эти три женщины хорошо отнестись к той, у которой нельзя обнаружить видимых недостатков? Если, конечно, не считать одной этой маленькой слабости — будто Киттен не может сидеть против хода.

— Знаешь. Киттен, садись на мое место, — сочувственно предложила ей Труди, добрая душа даже с чужими людьми. Но сейчас закавыка состояла в том, что добрячка Труди сидела рядом с Киттен, и тоже лицом против хода машины.

— Меня начинает тошнить, сейчас вырвет, — пообещала Киттен.

— Возьми. — Грэйс Мэндлин сняла шляпку и протянула ее Киттен. — Она от К. Марта. Я купила ее специально для похорон и больше не собираюсь носить.

— Правильно, Грэйс, — прокомментировала Одель, — эта шляпка тебе совсем не идет.

— Уже начинается, — застонала Киттен и наклонилась над пресловутой шляпкой.

Грэйс и Одель немедленно отодвинули коленки подальше от Киттен и повыше задрали юбки, чтобы они не забрызгались рвотой. Но увы! Великая актриса Киттен не смогла вызвать у себя рвоту. Что ни говорите, а выжимать из глаз слезы гораздо легче, чем по заказу освобождать желудок.

— Мне очень плохо, вот-вот вырвет, — упорно жаловалась бедняжка Киттен.

— Хорошо, — сказала, глядя в окно, Одель. — Как хорошо смотреть вперед, по ходу, когда едешь домой.

— Это не твой дом, — огрызнулась Киттен, — а мой. Мой и Томми.

— Киттен, это просто образное выражение, — высокомерно объяснила ей Грэйс. — Кроме того, все мы знаем, что дом находится там, где человек оставил свое сердце. По крайней мере тот человек, у которого есть сердце.

— Как же об этом любил говорить Томми? — начала вспоминать Киттен, зверски терзая в руках шляпку Грэйс.

— «Прислушивайся к тому, что у тебя между ног», — весело подсказала Труди.

— Ах, Томми, Томми, — добавила Одель, — большой мастер слова! Художественного слова!

Лимузин бесшумно мчал их на север по извилистой горной дороге. Потом водитель свернул направо на частную дорогу, круто взбирающуюся вверх к дому, не очень большому, но великолепной архитектуры. Этот дом Томми называл по-испански «Ми асиенда». Но подъехать к самому крыльцу дома не удалось — путь преграждали полицейские машины.