— Хорошо покупают? — поинтересовалась Грэйс.

Он пожал плечами.

— Я рисую всю зиму. А летом пытаюсь освободить свою мастерскую от картин, чтобы можно было работать следующей зимой. Прошлой зимой я пытался выразить на полотнах понятия свободы и ограничения. В моих произведениях отразилась перемена места работы. Я перешел из косметической фирмы в рекламное агентство.

Грейс спросила, не в Нью-Йорке ли он живет. Оказалось, нет.

— А я думала, что именно там живут молодые художники.

— Я не понимаю их языка, — честно сознался он. — У меня с этим непреодолимые трудности. Я нечто вроде водораздела между искусством и жизнью. Кроме того, я люблю свежий воздух и более просторную жизнь.

— Значит, ты живешь в Найаке?

— В Нью-Сити.

— И я тоже! — удивленно воскликнула Грэйс.

— В самом деле? — заулыбался Гален. — Тогда, значит, у тебя те же трудности, что и у меня. Люди спрашивают: где ты живешь? Ты отвечаешь: в Нью-Сити. А, говорят они, в Нью-Йорк-Сити?! Нет, говоришь ты, в Нью-Сити. А они обратно…

Ей, конечно, следовало бы подправить его не вполне грамотную речь, но Грэйс слишком была увлечена его саркастическим ртом и тревожно бегающими карими глазками.

В ту же ночь она улеглась с ним в постель. Поскольку он был по сути еще ребенком, ей казалось, что и в постели он будет нуждаться в ее опыте. Но Грэйс ошиблась. Он не только знал технику секса, но даже оказался способным к изобретательству. Свою профессию художника, слава Богу, он оставлял За пределами спальни и не пытался ее рисовать. Грэйс не любила картин с изображениями постельных сцен — всего этого ей было вполне достаточно в жизни.

Это первое лето с Галеном было счастливейшим в ее жизни. Когда он наконец однажды поинтересовался, кем же она работает (как это типично для самцов — думать в первую очередь о себе и только потом о других), Грэйс сказала, что работает машинисткой — именно так чаще всего называли ее критики. Таким коротким ответом любопытство Галена оказалось удовлетворено полностью.

Тем летом в августе в свет вышла очередная ее книга. Хотя вышла она и в начале августа, но все равно сезон отпусков на побережье уже подходил к концу Грэйс бесилась — опять будут плохие показатели продажи. Как же, черт возьми, называлась та книга? Ага, кажется, «Любовная пора Красотки Банкрофт», о женщине, которая тоже счастливо провела лето, но на берегу штата Мэн. Одной из лучших в книге была сцена, где Красотка и Ланс находят утешение на берегу острова Маунт-Дезерт, сливаясь в океанских волнах в совместном оргазме. Макулатура? Нет!

Однажды Гален совершенно случайно все-таки узнал об истинной профессии Грэйс. Случилось это в воскресенье, когда среди толпы зевак, рассматривавших его картины, Гален заметил под мышкой у одного книжку с портретом Грэйс. Он ее узнал сразу. Грэйс была польщена — ведь она сама себя не всегда узнавала на обложках. В тот вечер они поругались.

— Я всю жизнь занимаюсь искусством, — сердился он, — и ты тоже, оказывается, занимаешься настоящим искусством, но даже не намекнула на это!

Грэйс умилилась. Оказывается, она тоже занимается настоящим искусством! Забавно.

— Ну какая тебе разница? — улыбнулась она, подсмеиваясь над его сердитыми обвинениями.

— Какая разница?! Я думал, у нас нет тайн друг от друга!

И тут она не сдержалась, рассмеялась в полную силу. Дико смеялась ему вслед, пока он бежал сломя голову из ее дома в свою квартирку в набитом людьми многоэтажном доме.

А потом ей стало не хватать его. Но она не пошла мириться. Август быстро перешел в сентябрь. Летние романы подобны летним цветам — осенью увядают Грэйс снова вернулась к суровой действительности. Снова надо было зарабатывать на жизнь и искать очередную любовь.

В унылом потоке дней без Галена она поняла, что вся эта затея с ним была дурью. В самом деле — молодой художник и стареющая женщина, побаловались и хватит. Дурацкие фантазии себя исчерпали. Реальность всегда больно бьет, когда падают осенние листья.

Но в один из воскресных дней, когда она подстригала у своего дома траву, Гален вернулся. Конечно, у Грэйс была служанка, которая убирала дом внутри, за исключением рабочего кабинета. Ведь Грэйс терпеть не могла пылесосить и чистить ванну. Но работать на своем приусадебном участке она любила. Кроме травы и деревьев там были и овощные грядки. И вдруг во двор вошел Гален, изумив Грэйс своим неожиданным появлением. Она выключила машинку для стрижки газона и молча уставилась на него.

— Я прочел несколько твоих книг, — сказал он, приблизившись.

— Неужели?

— Непохоже, что они написаны тобой. Теперь я понимаю, почему ты скрывала от меня свое истинное занятие. Это примерно то же самое, как я и моя работа в рекламном агентстве. Ты намного лучше и утонченнее, чем твои книги. Ты более деликатная, более чувствительная, что ли. Более хрупкая. — Он пожал плечами, не находя подходящих слов.

Чувствительная? Хрупкая? Какие волшебные слова! Как они далеки от опостылевшей, холодной, проклятой независимости.

— Входи, пожалуйста, могу предложить тебе лимонада, — сразу растаяла Грэйс.

Да, в этот момент она подумала именно о том, что принесет ему лимонад в постель. Гален не возражал. Боже мой, как же они терзали друг друга! От нетерпения они начали срывать с себя одежду сразу же, разбросав ее на всем пути к спальне — от входной двери, по лестнице и так до самой кровати. Когда они наконец добрались до ее неубранной постели, он уже был возбужден. Она так истосковалась по нему, так отчаянно истосковалась, что не было сил его дожидаться, чтобы слиться в совместном экстазе, и она достигла оргазма одна, испустив душераздирающий вопль от сладости вдруг утоленной жажды.

После Дня труда Гален переехал к ней. Грэйс понимала, что это было глупостью. Она уже готова была описывать в своей книге неизбежный разрыв, жестокую боль, предсмертные муки любви, безудержные рыдания, неистовую злость при открытии, что он бросил ее ради молодой женщины, которая, конечно же, моложе не только ее, но и его самого.

Но с тех пор прошло вот уже два года, а Гален проводит ночи в ее постели, по-прежнему живет в ее доме, только не рисует здесь. В первый год их совместной жизни Грэйс подарила ему к Рождеству студию она построена на заднем дворе, в этом здании стеклянная крыша и есть все остальное, что должно быть в настоящей мастерской художника. Нет, Грэйс не щедрая, просто она не может выносить запаха красок.

Если не принимать во внимание этот пустяк, мерзопакостный запах краски, во всем остальном они вполне совместимы. Они одновременно друзья и любовники. Хотя позже Гален начал настаивать на более серьезных отношениях. Он почему-то хотел жениться на ней. Как это мило с его стороны, и как нереально! Как она будет смотреть людям в глаза, выйдя замуж за человека, который младше ее на целых одиннадцать лет? Открыто устроить такую свадьбу нельзя — на Грэйс будут смотреть как на дуру. Ей было бы наплевать, что напишут о ней в журналах, но надо ведь думать о своих читателях. Галена они будут считать ее жеребцом. Она, конечно, любит его и уверяет его в этом снова и снова. Но брак? Это невозможно.

Гален хочет детей. На это она всегда возражала, напоминая, что однажды он бросит ее, когда найдет себе женщину помоложе. А что тогда будет с детьми? «Я никогда не оставлю тебя», — обещал он ей в таких случаях. Но Грэйс «не первый раз замужем», знает цену мужским обещаниям.

— В чем дело?! — не выдержал он однажды. — Ты разве не хочешь иметь детей?

Ей уже тридцать восемь, и она, конечно, хочет иметь детей. Очень хочет! И так отчаянно хочет, что готова часами простаивать в детском отделе универмага, любуясь, как мамаши щебечут со своими милыми отпрысками. Господи! Такое впечатляющее зрелище могло бы однажды заставить Грэйс решиться родить ребенка даже в ее непростой ситуации. Но это невозможно. Она думала об этом много лет назад, когда… Но с тех пор Грэйс запретила себе даже думать об этом.

Гален подсмеивался над ней: