Одель и Юлия сели на поезд, прибыли на вокзал Гранд-Сэнтрал, пересели в метро и поехали в Бруклин. Проделать все это было нелегко — приходилось нести на руках Юлию и тяжелый чемодан. Но Одель не хотела звонить мужу и просить его, чтобы он встретил ее на Гранд-Сэнтрал. Ведь Томми сердился на любые просьбы, даже на просьбу погасить в спальне свет.
Одель почувствовала, что Томми в квартире нет, сразу, как только повернула в замке ключ и открыла дверь. Все же Одель на всякий случай позвала: «Томми!» Ответа не последовало. Она испытала облегчение — хотя бы в первые минуты ей не придется выслушивать черный юмор мужа, еще немного можно продлить хорошее настроение, привезенное из Коннектикута.
Первым делом она привела в порядок после дороги Юлию, потом взялась за чемодан — Одель не любила оставлять на потом нераспакованные вещи. Но разобранный чемодан стал горьким свидетельством, что обратная дорога закончена и настало время вновь столкнуться с суровой реальностью. Хорошо хоть не надо было возиться с грязным бельем — перед отъездом Одель из дома мать постирала все вещи в стиральной машине. Теперь Одель осталось только повесить чистую одежду в шкаф и уложить белье в выдвижные ящики. И вдруг она заметила, что в шкафу почему-то слишком много свободного места.
Не было вещей Томми.
Как последняя дура, она лихорадочно обшарила всю квартиру в поисках следов мужа. Вначале тупо подумала, что квартиру обокрали. Но тогда почему взяли только вещи мужа? Ее собственные вещи все были на месте. Наконец до Одель дошло — муж бросил ее. Она снова начала обследовать квартиру — что он унес с собой?
Пропали деньги, хранившиеся на кухне в выдвижном ящике. Одель схватила Юлию и помчалась в банк, где обнаружила, что исчезли и деньги с их общего счета, куда она по глупости клала деньги, регулярно присылаемые ее родителями.
Все, что теперь у Одель осталось, — ребенок и купюра в пятьдесят долларов, которую ей сунул отец при посадке на поезд. Господи, что же делать?!
Она позвонила Томми на работу. В трубке послышался женский голос. Одель попросила позвать Тома Паттерсона.
— Подождите минутку, пожалуйста, — сказала женщина.
Одель захлебнулась в волне страха. Что она собирается сказать Тому? Как она вернет украденные им деньга?
— Говорит Стив Роузен, — раздался в трубке низкий мужской голос. — С кем я говорю?
Стив Роузен! Это начальник Тома.
— Это Одель Паттерсон, жена Тома Паттерсона.
— Можно мне поговорить с вашим мужем, миссис Паттерсон?
Он что, сумасшедший? — ошалело подумала Одель.
— Я… Я думала он на работе.
— Вы хотите сказать, что его нет дома? Значит, он не заболел? С ним ничего не случилось?
— Я… Понимаете, я… только что вернулась из Коннектикута. — Что же сказать? — пыталась сообразить Одель. Можно ли рассказать, что Том ушел от нее? — Не скажете ли, когда вы его последний раз видели?
— Мы видели его вчера, — произнес Стив Роузен с великолепной дикцией, холодно и отчетливо произнося каждое слово. — Он ушел из офиса после полудня, сославшись на головную боль. Он унес с собой некоторые бумаги с важными для нас результатами демографических исследований. Скажите своему мужу, чтобы он вернул нам эти бумаги как можно скорее. Сегодня же!
— Мистер Роузен, не кричите на меня! Я только что приехала из Коннектикута и обнаружила, что вещей Томми нет. Нет и денег на нашем с ним общем счету! — Одель бросила трубку.
Через минуту телефон зазвонил. Одель быстро схватила трубку, надеясь, что это Томми решил хоть что-нибудь объяснить. Но снова послышался голос Стива Роузена.
— Он снял деньги со счета?
— ДА! — Одель с яростью бросила трубку.
Когда телефон зазвонил снова, Одель уже знала, что это опять босс Тома.
— Пожалуйста, — быстро заговорил он, — не бросайте трубку. Не можете ли вы посмотреть, нет ли у вас в квартире темно-коричневой папки? Пожалуйста. Она сделана из искусственной кожи. Да, из искусственной кожи.
— Мне сейчас не до вашей искусственной кожи!
— Я понимаю, понимаю, но для нас это очень важно.
Одель снова бросила трубку. Но босс, поняла Одель, не угомонится и позвонит снова. Она выдернула телефонный кабель из розетки.
Подошла Юлия, положила голову маме на колени.
— Молоко, — сказала дочь. Ребенок хотел есть.
Взяв пятьдесят долларов, вместе с Юлией Одель пошла в магазин, купила немного молока, хлеба и копченой колбасы. Назад к квартире брела медленно. Одель была потрясена, словно разбилась в ужасной аварии. Такого она не испытывала за всю свою жизнь. Едва она вернулась в квартиру, не успела даже взять стакан, чтобы налить дочке молока, как в дверь позвонили. Это Томми, подумала Одель. Сейчас скажет, что это был розыгрыш!
Она быстро распахнула дверь. На пороге стоял неизвестный мужчина.
— Стив Роузен, — представился он.
Одель вздохнула.
— Какого черта вам от меня надо? — спросила она, теперь уже окончательно сломленная.
— Пожалуйста, очень прошу, могу я поискать ту папку?
— Почему же нет? — Она пожала плечами и впустила его в квартиру.
Его поиски не увенчались успехом. Он еле сдерживал гнев, когда понял, что коричневая папка пропала вместе с Томми Паттерсоном.
— Ваш муж настоящий подонок, — сказал Стив Роузен, направляясь к двери.
— В этом я с вами согласна. Ему начислены хоть какие-то деньги, которых он еще не получил у вас?
— Смеетесь?! Если мы найдем его, предъявим ему иск!
Ту ночь Одель провела с включенным светом, одна на супружеском ложе. Что делать? Что делать женщине, оставшейся одной с маленьким ребенком? Если бы Одель знала, что, задавая эти вопросы, она опережает свое время, тогда, может быть, хоть немного утешилась. Но ей было не до философствований, она сходила с ума от свалившейся на нее беды.
Естественнее всего в таком положении было бы ехать домой к маме, под ее теплое крылышко. Но что-то удерживало Одель от такого простого решения. Что именно? Гордость или глупость? Одель и сама не знала. Она знала только одно — она сама виновата в своей беде, а значит, самой и надо выкручиваться. Но как это сделать всего с пятьюдесятью долларами?
Утром она позвонила своему брату Мейсону. Он жил в штате Массачусетс и зарабатывал на жизнь торговлей яхтами. Он удивился, услышав ее голос, — обычно они встречались только на Рождество. Мейсон не понимал Тома и ее связь с ним. Но даже брату Одель не собиралась рассказывать все о своей беде — он выболтал бы это родителям. Выслушивать гневные речи предков в довершение всех несчастий ей совсем не хотелось.
— Привет, Булочка, — сказал он, когда понял наконец, кто ему звонит.
Одель ненавидела эту кличку, которой брат ее всегда называл. Но, как говорится, бедняку не приходится выбирать.
— Мейсон, я хочу тебя кое о чем попросить, ведь ты мой должник. Помнишь, как я дала тебе деньги из своей свиньи-копилки? Ты тогда купил себе ту игрушку, о которой мечтал.
— Свинья упала и разбилась сама, так что я взял эти деньги без твоей помощи, — поправил он.
— Мейсон, у меня безвыходное положение. Мне нужны деньги. Нужно столько, сколько ты можешь дать.
На том конце провода воцарилось молчание. Потом брат спросил:
— Что случилось?
— Я не могу рассказать тебе. Я верну деньги. Ты же знаешь.
— Они тебе очень нужны?
— Все, что у меня есть, — это сорок семь долларов с мелочью.
— Хорошо, я пришлю тебе, — пообещал он. — Ты расскажешь хоть что-нибудь?
— Сейчас не могу, Мейсон, я и сама пока не разобралась.
Через три дня она получила от брата чек на тысячу долларов. К этому времени у нее уже созрел план действий. Хоть она и не закончила колледж, но умела печатать на машинке. Этим Одель надеялась начать зарабатывать деньги.
Поиски работы отняли две недели. Одель могла бы получить работу и раньше, предложений хватало, ведь она печатала с достаточно высокой скоростью. Более того, Одель имела хорошее воспитание — хорошие манеры остались со времен детства в Коннектикуте. Это уже позже, когда она связалась с Томом, он относился к ней как к половой тряпке, и такой она начала чувствовать себя сама. Но пропало не все, следы внешнего блеска еще сохранились — Одель не походила На опустившуюся и отчаявшуюся женщину, согласную на любую работу. Она хотела найти такую работу, где выплачивали бы страховое пособие в случае какого-либо несчастья. Она теперь жила не одним днем, пришлось крепко задуматься и о будущем — собственном и своей дочери.
