— Сожгите его! На провод его!

У меня не было ног, чтобы рвануться на помощь моему Тимуру, моему молодому мастеру. Не было рук, не было тела, которым я могла бы замкнуть электрическую цепь. Голова моя завертелась на стержне, перед глазами замелькало и потемнело…

— Я люблю! Люблю тебя! — Кричал ли Тимур на самом деле, или это его мысль пробила мой фарфоровый лоб? Я почувствовала, что еще одно мгновение — и его не станет. — Майя! Не уходи! — Ощущение было такое, что это я живой человек, что это я корчусь от боли в твердых руках роботов. — Майя!

И вдруг — громкое боевое чириканье. Не злобный хрип воробья, а, скорее, клич маленького воина. Толкнув крыльями обломки стекла, Кромвель свечой рванулся вверх, в синеву. Он был абсолютно точен: роботы не успели даже развернуться, когда черный клюв с необычайной силой ударил коротышку. Ухо мое уловило судорожный писк, потом такой звук, будто лопнули маленькие железные часы-луковичка; еще один удар — и желтое большое пятно расплылось и на глазах истаяло в воздухе. Удар металлической руки подбил воробья, когда тот пытался взлететь, и Кромвель закувыркался на срубе колодца.

— Молодец, птичка! Умничка моя… — прошептала Анна.

— Тимур! — крикнула я как можно громче. — Тимур, назад! В дом!

Положив голову на сомкнутые руки, Алан Маркович неподвижно сидел у стола; он ничего не видел и не слышал вокруг: кажется, он только-только до конца осознал происшедшее. Плечи его слегка вздрагивали, он плакал.

Мне было стыдно. Если бы я была живым человеком, если бы лицо у меня было из плоти, то, наверное, щеки мои покраснели бы. Желая забаррикадировать дверь, Тимур подвинул буфет. Еще немного порыскав по дому, нашел топор, зачем-то показал его Анне. Анна ничего не сказала. Ей стоило большого труда не закрывать глаз. На губах ее запеклась кровь, ладонь тихонечко бродила по покрывалу, то замирая, то вновь начиная двигаться, будто что-то искала.

Наклонившись, Тимур собирал мои шестеренки и деревянные части, ползал по полу. Он сложил все разбросанные детали на стол, потом потряс за плечо неподвижного Алана. После происшедшего он явно был немного смущен. Никогда еще в пальцах моего молодого мастера я не чувствовала такой горячечной дрожи. Он сжимал мою голову в ладонях.

В это время снаружи с силой ударили в дверь. В окне блестело улыбающееся механическое лицо.

— Так просто мы с тобой не сдадимся, правда, Майка? — спросил Тимур и поцеловал меня в губы. — Я тебя люблю!

— А я тебя…

«Еще бы одно мгновение Кромвель помедлил — и все! — подумала я. — Мы бы соединились с Тимуром! — Но теперь следовало думать совсем о другом. — Еще не кончилось… Почему они нападают? Желтого больше нет, мертвых нет… Зачем им это? Крепы?! Крепы всегда убивали живых… Но не может же быть так просто? Так жестоко и просто? Сколько их, восемь? Десять? Алан не боец, Анна не может даже пошевелиться… Мастеру не справиться с ними… Никак не справиться…»

Мастер не хотел, чтобы я слышала его мысли. Он отвернулся от меня. Топор взлетел вверх и опустился на голову робота. Удар пришелся точно посередине лба. Вспорхнул к потолку тоненькой струйкой синий дымок, но машина не остановилась. Один глаз робота померк, зато второй налился яростным белым огнем. Тимур отступил к столу. Робот шел напролом. Его рука в белой перчатке вцепилась в край подоконника, захрустело гнилое дерево… Белый глаз высверливал меня, толстые железные пальцы, затянутые в белый шелк, тянулись ко мне, и улыбка не сходила с губ этого полумеханического создания — она будто прилипла и зафиксировалась в одной жесткой форме.

— Дубина ты электронная! — сказал Тимур.

В доме стало неожиданно темно, а небо за окном закрыла черная шумящая туча, состоящая, наверное, из тысячи птичьих крыл. Это стервятники с военного аэродрома слетались на легкую наживу.

Кажется, смущение передо мной придавало молодому мастеру отчаяния. Он ударил еще раз. Белый глаз потух, и машина со скрежетом, руша все на своем пути, завертелась по комнате. Заехав в угол, робот застрял, и по дому расползлись широкие струи вонючего дыма.

Стало тихо. Только ощутив вонь, я сообразила, что в дверь больше не бьют. А за окном разворачивалась совсем иная картина. С неистовым клекотом и шорохом крыл пикируя сверху, птицы истребляли крепов. Невероятно, но мгновенно опустившаяся черная туча несла спасение. Они выклевывали стеклянные глаза, выклевывали резиновые улыбки; во все стороны летели длинные черные перья… Земля во дворе стала пятнистой от птичьей крови. Целыми десятками птицы таранили врага, и полумашины-полупризраки падали на оголенный медный провод. Огромные тени самолетов проходили по небу.

— Невероятно… Это невероятно! — шептала Анна. — Они спасли нас! Птицы! Нас спасли птицы!

Новые крепы оказались не так уж и сильны. Они лежали на проволоке и дымились, как тряпичные куклы, и воняли. От них разбегались фонтаны белых искр, но в судороге длинных ног, обутых в черные лакированные полуботинки, было даже что-то жалкое, человеческое.

Пространство комнаты чуть покачнулось, мигнуло. На миг я увидела все так же сидящих партизан, Олега, замершего рядом с окном… но лишь на миг.

Мертвые пропали. Остатки оконного стекла со звоном разлетелись, и одна из птиц ворвалась в дом. Прямо перед собою я увидела огромный клюв…

…Темнота на этот раз продолжалась совсем недолго. Моя голова лежала в стороне на кровати. Мастер неплохо меня отрегулировал: и обоняние, и слух, и зрение — все работало, вот только не повернуться больше. Никак не повернуться.

— Тимур? — позвала я и не уловила ответа. — Тимур, где ты?

Мертвые возвращались. Я ясно услышала грохот гусениц, гортанные слова команд, стук сапог, лошадиное ржание, звон вынимаемых из ножен клинков.

Тимур держал мою голову в руках, держал осторожно за стержень, не лишая свободы обзора. Он был тяжело ранен, он умирал, но он все еще был жив. Дом окружали мертвецы. Голодные мертвецы. Я разбирала их сальный шепот, я чувствовала запах их пота, чувствовала их страсть. Они хотели меня.

На мое лицо упала капля крови. Мастер шевелил губами, но ни слова не произносил. Он не мог говорить. Почему-то я не слышала и его мыслей.

Грязные лапы мертвых солдат уже тянулись через разбитое окно. Их было много, как же их было много!..

Я не знаю, что произошло с нами. Я не знаю, как это произошло. Только спустя несколько мгновений я поняла, что смотрю на собственное фарфоровое личико, забрызганное кровью, глазами умирающего мастера. Я подняла его руку и нежно кончиком пальца размазала по фарфоровой выпуклой щечке багровую каплю.

Мы вошли друг в друга, сами не заметив этого. Мы не хотели потерять друг друга.

Но драка все еще продолжалась.

Олег, пытаясь прорваться к отцу сквозь месиво атакующих солдат, что-то по-детски вопил. Лицо мальчика сияло от счастья.

Уже глазами Тимура, нашими общими глазами я увидела, как поднялись медные стволы за окном, как вспыхнуло небо, будто разом отразив в одном мгновении, как в зеркале, все солнечные дни, прожитые этим миром. Я чуть не выронила собственную голову из бережных рук моего мастера.

Дверь горела. Раскидав мертвецов, Алан вскочил, отнял у одного из нападавших винтовку, передернул затвор, но, сообразив, что в такой давке стрелять бесполезно, пробовал орудовать штыком…

Вокруг стало так ярко и так тесно. В воздухе кружились все птицы, все пылинки, весь пепел сожженных лесов и одежд. Тимур сдавил в ладонях мои мокрые от слез, алые от стыда щеки, и было непонятно, кто из нас плачет — он или я.

Мертвые поднимались в свою последнюю атаку. Шли перекошенным, смешанным строем: французы, русские, немцы в рогатых касках. Поворачивая голову на своем стержне, я видела их лица — казалось, миллионы лиц, — и все эти лица были в слезах. Никто не хотел расставаться.

Что у меня реально имелось, когда я писал этот роман? Горстка не связанных между собой фактов и два противоречащих друг другу устных рассказа. Рассказ Алана Марковича и рассказ Свирида.