Минут десять я стояла у трапа, ожидая. Куталась в плащ. Содержимое сумочки перестало меня занимать. Беспокойство было вытеснено любопытством. Отец с сыном спустились последними. В руках у ребенка был небольшой школьный портфель, мужчина нес коричневый саквояж. Увидев меня, он остановился и сказал:

— Извините, я вам нахамил.

— Нахамили! — охотно согласилась я.

Я не хотела ничего спрашивать и ждала, пока он сам что-нибудь скажет, а он только переминался с ноги на ногу.

Все-таки было холодно. Ветер обжигал мне ноги и слегка задирал плащ. Я молчала. Сложенный зонтик в моей правой руке был до отвращения влажным.

— Помогите Анне! — вдруг сказал мальчик. — Ей очень плохо…

— А что с ней? — спросила я, обращаясь все-таки к мужчине.

— Вы вряд ли поверите! — сказал он. — Кроме того, я даже не могу сказать, что именно произошло. Такого еще ни разу не было… — Он протягивал мне свою визитную карточку. — Может быть, придется позвонить. Извините, но мы должны идти…

— А почему бы вам самому ей не помочь? — спросила я.

— Потому! — он даже задохнулся от приступа раздражения. — Потому что это опасно. Потому что у меня на руках ребенок! — Луч прожектора прыгнул, и мы оказались в круге ослепительного света. — Надеюсь, через несколько дней все это кончится… — взяв себя в руки, подытожил он. — По крайней мере разъяснится… Вот тогда!..

Я уже поднялась по трапу, когда мальчик, вырывая ладошку из жестко ведущей его руки отца, повернулся и крикнул:

— Пожалуйста!.. Доктор!.. Помогите Анне!

Прежде чем сунуть в сумочку визитную карточку, я все-таки глянула на нее. «Алан Маркович Градов…» Рабочий телефон, домашний телефон. Род занятий указан не был.

Не без любопытства я поднялась по трапу и вошла в самолет. В самолете оказалось душно и пусто. Кондиционеры смолкли.

— Хорошо, что вы вернулись… — зачастила бортпроводница. — Хоть кто-нибудь! Командир сказал, разбирайся сама, и ушел… А как я могу разобраться, когда она ничего про себя не помнит. Она даже одеться сама не может… Ну скажите, зачем вы «скорую»-то завернули?..

Свет в первом салоне был притушен, но зато в иллюминатор входил яркий луч прожектора. В холодном белом свете злополучная пассажирка выглядела совсем плохо. Я даже пожалела, что отменила «скорую помощь». Она судорожно подтягивала красную тряпку, пытаясь прикрыться: кажется, это было дорогое пончо. Лицо все в поту. Она пыталась пить, сдавливая в пальцах стакан, и зубы звонко дробили по стеклу.

— Ну вот видите! — сказала стюардесса. В белом свете прожектора золотой самолет на ее лацкане неприятно блестел. — Что я одна могу сделать!..

— Где ее вещи? — спросила я.

Глаза у больной были глуповатые, детские, они смотрели не мигая, пока я, вынув из чемодана белье, осторожно ее одевала.

— Как тебя зовут? — спросила я.

— Анна!

— Идти сможешь?

— Не знаю… Я попробую!

Продевая ее вялые, плохо гнущиеся руки в рукава платья, также вынутого из чемодана, я обнаружила, что это платье, как, впрочем, и белье, и туфли, совсем не ее размера. Одежда явно принадлежала кому-то другому. Владелица гардероба была значительно уже в плечах и выше ростом. Нога у нее была чуть-чуть поменьше, номера на полтора.

— Это ваша? — спросила я, поднимая больную и надевая на нее легкую куртку.

— Я не знаю… — С моей помощью она вполне могла идти. — Не помню… Совсем ничего не помню…

Мы уже шли по летному полю, когда нас догнала стюардесса.

— Вот, возьмите! — сказала она, переводя дыхание. — Это ее паспорт! И еще!.. — Она почему-то замялась. — Я заказала вам такси! — и она продиктовала номер ожидающей нас машины. — С Богом!

«Сумасшедшая старуха… — думала я про себя, испытывая при этом нечто похожее на восторг. — Мало тебе полковника при смерти — еще девочкой с амнезией обзавелась! — Шофер такси молчал. Машина быстро миновала окраину и летела к центру города. — Но Егору она понравится, это точно!.. Еще как понравится…»

Женщина сидела рядом со мной на заднем сиденье. Она вцепилась в металлическую ручку дверцы и напряженно смотрела в окно. Капельки пота окончательно просохли на ее лице, движения стали более уверенными, но я готова была поклясться, что наш город она видит впервые. И она была явно напугана происходящим.

— Посмотрите, что это? — спросила она и повернулась. Как я ни приглядывалась, от шрамов на лице не осталось и следа.

— Что?

— Да вот же! — Она показала рукой. — Вон там, между домами…

Была суббота. Над пустынной улицей клочьями висел холодный осенний туман. Я взглянула на часы. Была половина седьмого. Пока мы ехали, я хорошо рассмотрела город: он еще не проснулся. Шторы в большинстве окон задернуты, на тротуарах так же пусто, как и на шоссе.

— Не пойму, что ты имеешь в виду? — сказала я. — Ты можешь объяснить?

На вид моей подопечной было уж никак не меньше тридцати, но я сознательно взяла тон старшей.

— Что ты видишь?

— Такой сгусток… Вот, вот он, смотрите…

Нечто подобное я уже видела в салоне летящего самолета. Это было похоже на полупрозрачную жирную медузу и пульсировало в воздухе. Медуза на глазах обогнула мусорный бак и, перетекая, выползла на шоссе. Под колесо такси попал камешек, нас тряхнуло. Клочья тумана смешались, и сгусток исчез, зато далеко позади ясно обозначился темный силуэт нагоняющей нас машины.

— Я не знаю… Но я чувствую… Я чувствую… — Моя подопечная совсем по-детски сдавила кулачки и беспомощно посмотрела на меня. — Я чувствую, что нельзя!..

— Шеф! — сказала я, обращаясь к шоферу. — Можно немножечко прибавить?

— Мадам любит быструю езду? — спросил молчавший до сих пор водитель.

— Любит!

— Тогда сделаем!

Он неаккуратно переключил скорость, последовал толчок, и меня отбросило назад. Анна схватила меня за руку. В зеркальце я видела блестящие глаза шофера. Почему-то они щурились, как при ветре. Выплыл сзади нарастающий рев милицейской сирены. Вывернув шею, я посмотрела в заднее стекло. Догоняющая нас машина шла с погашенными фарами — даже подфарники, кажется, не горели, но на крыше у нее вращался, брызгая фиолетовыми сполохами, яркий фонарь.

— Не надо! — шепотом сказала Анна. — Не надо… Лучше я с ними поговорю!

— С кем?

Ощущение было такое, будто меня в затылок толкнули твердой резиновой палкой. Перед глазами поехали черные пятна, и потребовалось усилие, чтобы восстановиться.

Глаза таксиста, которые я продолжала видеть в зеркальце, потускнели, веки вяло заморгали и сомкнулись. Руки еще лежали на руле, но тело обмякло. Вероятно, нога отпустила педаль газа. По инерции такси прошло еще метров двадцать и, упершись правым колесом в бордюр тротуара, остановилось.

Нельзя сказать, чтобы я испугалась — и не такое видела в жизни, — но, когда Анна, нажав ручку, вышла из машины, я не кинулась за ней. Все происходящее было начисто лишено смысла, и меня это приостанавливало.

Подъехала милицейская машина. Это были «Жигули»-«канарейка». Из нее вышел милиционер. Он одернул форму, поправил фуражку. Лица его из машины мне видно не было, но голос, показалось, звучал неестественно — как из бочки.

— Прошу следовать за мной! — сказал он.

— Куда? — спросила Анна.

— Прошу следовать за мной и не задавать дебильных вопросов! — Милиционер был явно не в духе. — Иначе я применю свое табельное оружие. Давайте, давайте, гражданочка… Не будем задерживать органы…

Вся его речь показалась мне состоящей из совершенно не стыкующихся друг с другом ударных слогов. Будто одним и тем же голосом одно и то же говорили сразу несколько человек. Причем у каждого из них были свои интонации.

— Эй! — сказала я и тряхнула шофера за плечо. Кепка свалилась с его головы, но он не проснулся.

На улице не было ни одного прохожего, ни одной машины. Кругом — угрюмые стены домов. Выйдя из машины, я почувствовала себя неуютно и, наверное, со стороны выглядела полной идиоткой. Впрочем, это впечатление соответствовало действительности. Я ничего не понимала, но я хотела заступиться за больную девочку — своего рода самоутверждение беспутной, никому не нужной старухи-пенсионерки.