Наверное, я сопротивлялся — не помню, но глубокие царапины на собственных руках и большой синяк на лодыжке красноречиво указывали на то, что в бессознательном состоянии я не был пассивен. При свете маленькой коптилки, стоящей рядом, я рассмотрел свои руки. Потом полез в кобуру — удивительно, но пистолет на месте. Вероятно, если бы не героин в моей крови, то скорее всего, меня бы убили. Я сидел на холодном каменном полу, прислонившись спиной к стене. И, что удивительно, я, кажется, улыбался в эту минуту. Валентин Сергеевич оказался рядом. Он лежал на боку и спал, посапывая и сладко жмурясь во сне. Подняв голову, я увидел крышку люка, ведущего в подвал. Фара моей машины все еще светила, и закрытая крышка была окантована белым четырехугольником светящейся щели.

— А чего вы улыбаетесь? — спросил рядом голос Олега.

— А что, нельзя? — Я повернулся и увидел нашего мальчика, как и я, сидящего у стены.

— Почему? Можно… Но только я не понимаю, что вас радует? — У него были такие взрослые интонации, что стало грустно. — Дурак я, — сказал Олег и поправил палочкой фитилек в коптилке. — Зачем я с ними пошел? Вы знаете, у нас в городе такого нет… — Ему явно было необходимо выговориться, и я не перебивал. — У нас нет беспризорников, понимаете? — Я кивнул. — Все нормально охвачены школами… А здесь, честное слово, беспредел какой-то. Ну скажите, что я им сделал?

Разглядывая пространство над собой, я пытался найти ту дырку, в которую провалился мальчик, неосторожно наступив на ковер, и через какое-то время нашел. Дырка была тщательно закамуфлирована.

— Выбираться нам с тобой отсюда надо, Олег! — сказал я и полез в карман за документами. — Идти можешь?

— Как же! Выбираться! — вздохнул он. — Так они нас и выпустили. Да и с полигона без их помощи через охрану не проскочить — часовые расстреляют.

— Не расстреляют! — сказал я и, положив пропуска на пол рядом с коптилкой, по очереди разгладил их рукой. — Вроде ты говорил, у тебя нога сломана?

— Нет! — сказал Олег. — Я преувеличил… От страха. Простое растяжение. Если на кого-то опереться, вполне до машины доползу! Хоть бы один лепесток сохранился, — опять вздохнул он. — Я бы их хотя бы видел. А то они нас видят, а мы их нет. Понимаете?

— А телефона здесь нет случайно? — спросил я.

В мигающем свете коптилки, явно сделанной руками мальчика, документ, казалось, стирался на глазах. Я хотел схватить пропуска, сунуть их в карман, но Олег меня остановил.

— Не стоит… Считайте, их уже нет… Вон, отчет отца — видели, как они его изуродовали… То же самое!

Тщательно выписанные имена в пропусках смялись, расплылись, потом поблекли, и через мгновение на их месте выступили какие-то бессмысленные грязные каракули. Печати тоже растаяли, но на их месте вообще ничего не возникло.

— А телефон есть… — сказал Олег. — Наверху в библиотеке. Кажется, он работает. Я хотел матери позвонить. Вроде работает. Я пробовал. Гудит…

Валентин Сергеевич, пытаясь во сне принять позу поудобнее, шумно вздохнул и перевернулся. При этом он ударился затылком о стену, застонал, но глаз не открыл.

— И как ты думаешь, долго он будет спать? — спросил я, вставая, и, вытянув руки, попробовал крышку люка. Крышка подалась, и я не стал нажимать.

— Пока держат палец на сонной артерии, он и спит… Вы совсем, что ли, ничего не понимаете? Они же тут, вокруг нас. Просто мы их не видим… Все очень просто: его придушивают, он и спит. Но, по-моему, пусть уж лучше спит. Он, кажется, трус. А трус нам сейчас ни к чему.

— Трус нам ни к чему, — согласился я, приподнимая-таки крышку и выглядывая.

Фара джипа слепила. Мотор работал. Нужно было только выбраться наверх, сесть за руль и бежать. Но один уходить я не хотел, а тащить на себе мальчика с растянутой ногой и его трусливого спящего завуча показалось достаточно абсурдным. Остановят, не доползем. Кроме того, при ярком свете фары я разглядел, что пол на всем пространстве от машины и до люка неприятно блестит, покрытый слизью.

— А что это за слизняки? — спросил я, опуская крышку.

Олег снова поправил фитилек в своей коптилке.

— Это не слизняки… — сказал он. — Это они так выглядят, когда их не видно. Свет преломляется… У нас в городе тоже такое бывает: когда собирается на площади по какому-нибудь случаю толпа, она тоже на большой такой студень похожа. Вы Германа видели?

— Летчика?

— Ну! Только он не летчик… И стюардесса — не стюардесса… И милиционер тоже не настоящий… Это похоже на крепов, но это не крепы. Они берут кожу, одежду, влезают в нее и заставляют двигаться. Одежда-то материальная, ее и видно всем. Только одному с таким макетом не управиться, и, например, этот Герман состоит из троих. Я видел — очень смешно, один сидит на плечах другого и на голове у него фуражка, а еще один ползет рядом на четвереньках и переставляет ботинки. Милиционер такой же… Липовый!

Нужно было что-то делать. Прошло довольно много времени: по ощущению ночь уже миновала, и должно было светать. В джипе кончился бензин, и мотор заглох. Перевернув Валентина Сергеевича на спину, я взял его руку с часами, глянул на циферблат и понял, что утро уже никогда не настанет. Секундная стрелка в свете коптилки отчетливо двигалась в обратном направлении.

Танковая колонна прошла где-то совсем рядом. Так близко, что пол, на котором я сидел, приятно дрожал, когда танки шли мимо — но чем они могли нам помочь?

«Если время идет вспять, — подумал я, — то, вполне вероятно, эта танковая колонна вообще из минувшей ночи… Но если она из минувшей ночи, то мы должны были пройти сквозь день…»

Я лежал на спине и размышлял, пока не запутался во всех этих соображениях, потом, кажется, задремал.

Проснулся я от возбужденного голоса Олега. Мальчик ругался, но ругался весело и требовал у какого-то Сереги, чтобы тот принес цветок сверху, из оранжереи. Я открыл глаза и присел у стены. Боль скапливалась в теле жгучей водой, и я попробовал о ней не думать. Завуч сидел напротив, потирая глаза — он, кажется, ничего не понимал. Лампадка погасла, но пространство подвала было освещено.

— Ну что, принесешь? — спросил Олег, непонятно к кому обращаясь, потом добавил. — А если так, плюнь на это! Конечно, естественно, скоты… Но ты-то не скот! — Потом он повернулся ко мне и сказал: — Нужно немножко подождать. Там наверху есть несколько цветов. Они их выращивают, как и у нас в городе. Может быть, мы сможем видеть!

Светила вовсе не фара моего джипа — светила фара милицейской машины. Она стояла рядом с джипом — вероятно, вкатила в здание через тот же провал. Высунувшись из люка, я попробовал ее разглядеть, но фара била в глаза, и это оказалось почти невозможно. Слизи на полу не видно. Завуч проснулся, слизи нет — из этого можно было сделать вывод, что нас оставили в покое.

— Пошли! — сказал я тихо. — Валентин Сергеевич, я попробую добежать до машины и подам ее вперед, а вы помогите мальчику!

— Хорошо… Хорошо… — глухо отозвался завуч.

Выбравшись из люка, я несколько секунд постоял на месте, потом, рассчитав бросок, кинулся к машине. Конечно, они меня заметили. Щелкнул о стену брошенный камень, другой камень ударил между лопатками.

«Джип бесполезен… — пронеслось в голове. — Нужно попробовать эту „канарейку“».

Но дверца милицейской машины была плотно закрыта. Мигалка на крыше с легким шорохом шевелилась, внутри стеклянного стаканчика поблескивали огоньки. Я обернулся. При помощи завуча Олег выбрался из люка, Валентин Сергеевич последовал за ним. Еще один камень звонко ударил в кузов машины рядом со мной. И тут же что-то заскрипело над головой, покатилось, и к носкам моих сапог упал белый цветок. Я смотрел на него, ничего не понимая, нагнулся, протянул руку…

— Понюхайте! — крикнул Олег. Кажется, камень попал ему в лицо. — Ну же!..

Это был белый тюльпан, свежий, вероятно только что вырванный из кадки. Я поднес цветок к ноздрям и вдохнул островатый аромат.