— Кто это? — прошептала я.

Герда Максимовна быстро вышла из комнаты, я попыталась приподняться хотя бы на локтях и не смогла. Голова тяжело продавила подушку, так тяжело, будто она весила тонну. Я хотела закрыть глаза. Каменеющее тело разрывала боль. Никто не входил в комнату — ни живой, ни мертвый, я была одна, и вдруг увидела перед собой мужское лицо: коротко стриженные седые волосы, лукавый прищур карих глаз, легкая твердая улыбка. Лицо показалось знакомым, настолько знакомым, что у меня возникло ощущение, будто я смотрю в зеркало.

— Ты ничего не помнишь, Аня, — прошептали твердые губы, — и не надо… Не надо сейчас тебе ничего помнить. Тебя покалечили, тебя расчленили…

Слово «тебя» я произнесла будто бы сама, сказала тихонечко, с любовью и сожалением.

— Ничего не бойся, — прошептали чужие губы рядом с моими. Это было похоже на поцелуй. — Подожди…

Наверное, я все же закрыла глаза: я двигалась, оставаясь на месте, двигалась внутри себя… Крутилась, как глобус под упрямой детской рукой, все быстрее и быстрее… Я ощутила себя бумажным крутящимся глобусом на столе учителя… Потом будто сухая соль набилась в горло, и я не могла вздохнуть.

— Гони их в шею, девочка! — сказали твердые губы. — Гони этих беспризорников… Пусть сперва руки помоют.

Лицо мое заливал пот. Я задыхалась, но к телу уже возвращалась гибкость, я мяла простыню, терла ее между пальцев.

— Каких беспризорников? — спросила я. — Кто здесь?

— Вот дурак! — сказал совсем рядом противный девчачий голосок. — Держи пилотку как следует, а то ты мне шею сломаешь. Поправь!

Все-таки я приподнялась на локтях.

— Сама дура! — огрызнулся другой детский голос. — Сама поправь!

Оказалось, что за время моего краткого сна старушка умудрилась запустить в комнату целую банду юных беспризорников. Вероятно, они представились ей, как два взрослых человека. Как мне ни было плохо после пережитого кошмара, я все-таки не сдержала улыбки. Опорой фигуры, выступающей в качестве фантома стюардессы, была девочка лет шестнадцати, из мертвых, — злые, недетские глаза, кажется, были даже немного пьяными. Помогали ей два маленьких мальчика. Они то вытягивались в рост, подправляя разъезжающийся синий китель, то садились на пол и выравнивали туфли. Опорой второй фигуры был подросток лет четырнадцати: он стоял, прислонившись к стене, ему тоже помогали. Вторая фигура почему-то называлась Германом. Вместе с ними в комнату вплыл букет из тюльпанов. Три белых и два черных цветка. Цветы мне не понравились.

— Вы, наверное, от Антонины? — спросила я.

— От Антонины, точно! — сказала девочка, с огромным напряжением поправляя пилотку на своей голове. — Никак я не пойму, — сказала она, протягивая мне эти неприятные тюльпаны. — Ты какая? Ты не мертвая? Но ты и не из живых…

От цветов кругами расходился, наполняя комнату, знакомый запах. Это были тюльпаны.

— Цветы нужно дать понюхать старушке, — сказала девочка.

— Мы думаем, она этого не выдержит! — Девочка захихикала в кулак и чуть не уронила свою пилотку. — Будет лучше, если она поскорее подохнет.

— Кому лучше? — спросила я.

— Нам сказали, что так будет лучше, — сообщил другой мальчик, кажется, тот, что двигал ботинками составного Германа.

— Кто сказал?.. Зачем это нужно? — я протянула руку, хотела взять букет, но тот легко отплыл назад, ускользнул.

— Хороший букетик! — похвасталась девица с пьяными глазами. — Три белых, два черных. Нюхнет старушенция, удивится, и — нет ее. Только кости закопать останется!

— Не получится у вас! — сказала я, копируя противные интонации девицы. — Не выйдет!

— Это почему же не выйдет?

В ту же минуту дверь открылась и вошла старуха. Псевдо-Герман покачнулся — по-моему, просто от движения воздуха, от сквозняка — и удержался на ногах только за счет стены. Цветы, висящие в воздухе, источали все более и более резкий запах. Стало совсем тихо — это остановились часы. Я резко приподнялась на постели, махнула рукой и выбила букет. Черные и белые тюльпаны рассыпались по одеялу.

— Зря! — зло сказала девчонка. — Пеняй на себя!

Не удержавшись, я состроила ей ехидную гримасу. Она задержалась в дверях, покачиваясь, повернулась и прошипела:

— Мы еще вернемся! Вернемся!

Мне и в голову не могло прийти, что эта банда нападет на стариков. Впрочем, полковник и Герда Максимовна прекрасно управились и без моей помощи.

Я поднялась с постели и смешала два букета. Тот, что собрала с одеяла, и тот, что стоял в вазе в гостиной. Соединившись, цветы почти полностью нейтрализовали друг друга. В комнате осталось всего ничего: легкий, островатый запах. От такого запаха живой человек мог, конечно, увидеть кое-что, обычно для него невидимое, но опасности для жизни уже никакой.

«Хорошие старики какие!» — думала я, снова опускаясь в постель и непроизвольно прислушиваясь к шепоту за стеной.

Кажется, этой ночью они занимались любовью.

В первую очередь город поразил меня присутствием птиц. Размышляя о чужом чемодане, о платьях явно не моего размера, о моем паспорте с чужой фотографией и чужим именем, я, однако, прекрасно воспользовалась чужими деньгами. Старики еще спали, а я успела обежать ближайшие магазины и поглазеть на город. Это был очень грязный, очень большой город, неаккуратный. И здесь вообще не учитывались права мертвых — мертвых просто никто не видел на улицах, на них не обращали внимания, как будто их и не было вовсе. Правда, мертвых в городе было совсем немного.

Я накупила еды и не без нахального удовольствия накормила моих стариков завтраком. Чувствуя ближайшее будущее, но почти не понимая его, я объявила, что скоро все разъяснится, и даже назвала приблизительные сроки. Уж не знаю, кто меня за язык потянул.

После завтрака мы втроем громили кабинет Егора Кузьмича. Можно было этого не делать: в прелестных деревянных фигурках, которые мы с таким ожесточением теперь уничтожали, не было даже и тени опасности. Но у живых свои смешные страхи, и я могла их понять.

Живой букет и мертвый букет в сочетании неожиданно создали в квартире невероятную атмосферу свежести и счастья. По крайней мере, я так это воспринимала. Отбросив все слова Антонины — мне неприятно было даже вспоминать о ней, — я сосредоточилась на пережитом ночью. В какой-то момент, в ванной, улыбнувшись своему отражению в зеркале, я вдруг увидела, что из блестящего стекла на меня смотрит мужское лицо. То самое, что склонялось над постелью, будучи мною. Мне показалось, что, если удастся разобраться в этом, я смогу вспомнить о себе все.

— Кто ты? — спросила я, протягивая к этому лицу дрожащие пальцы.

Но видение держалось всего несколько секунд: оно расплылось, и на его месте оказалось мое собственное лицо. Там, где были карие, мягкие мужские глаза, оказались мои собственные карие глаза.

Очень хотелось повторить, но видение не возобновлялось.

А на следующее утро позвонил человек, назвавший себя Аланом Марковичем. Ужасный человек. Он, оказывается, был в командировке в нашем городе, и его просили написать отчет обо всем. Этот дурак согласился, и теперь я ему понадобилась в качестве живого вещественного доказательства.

Старуха, бедненькая, еще спала, когда мы ушли. Полковник тихо, как мог, запер наружную дверь. Он даже по лестнице спускался на цыпочках. Я хотела рассказать ему о ночных визитерах, желавших отравить Герду Максимовну, но почему-то не стала. Я подумала и приняла решение слушать, смотреть, запоминать, но никому ничего не предлагать. Впрочем, других вариантов у меня и не было.

Алан Маркович заказал пропуска заранее. Он со своим докторским саквояжем выглядел довольно жалко. Теперь я узнала его. Именно он, именно этот человек предлагал выбросить меня из самолета.

В узких коридорах учреждения не было мертвых, но улыбчивые молодые люди, проверяющие документы и сидящие за регистрационными столами, не были и живыми. От них не исходило ни тепла, ни холода — скорее всего, это были роботы, современные куклы, в точности копирующие человека.