В дверь постучали. Вошла горничная в коричневом платье, фартучке и наколке. Не поворачиваясь к ней, он потребовал:

— Уберите цветок. — Он видел ее только краешком глаза. Горничная дернула плечом. — Я не понимаю, — раздраженно сказал он. — Кто здесь ходит по ночам? Вчера я ложился спать — этого не было! — Он указал на цветок пальцем. — Утром проснулся и увидел это на подоконнике. — Горничная снова дернула плечом и постукала, стоя на месте, туфельками. — Ну что вы плечами пожимаете?! Что вы плечами пожимаете?! — Он повернулся. — Я спросил, кто и зачем заходил в мой номер ночью?

Все-таки запахи кухни были как наваждение, подводило желудок. Он крутил в руке бинокль и вопросительно смотрел на горничную.

— Неужели вы ничего не видите? — поинтересовалась она.

— А что я, по-вашему, должен видеть?

— А мы так надеялись, — сказала горничная. Вид у нее был несчастный.

— На что? На что вы надеялись?! — Он повысил голос. — Ну, предположим, вчера вечером я был навеселе и вернулся в гостиницу не совсем в том состоянии… — Алан Маркович ощутил боль в висках. — Извините меня, я действительно чего-то не замечаю…

Горничная поправила свою наколку и вышла. Когда дверь затворилась, он опустился на стул, на этот раз спиной к окну.

«Схожу с ума, — думал он. — Зачем я перед ней извинился? — Он вспомнил происшедшее накануне, и ему стало совсем уже дурно. — И цветок этот опять…»

Почему-то первой в памяти возникла фарфоровая голова: она катилась по черно-синей мощенке, казалось, прямо под ноги; рядом сверкало стекло кафе с идиотской табличкой: «Памятник архитектуры конца двадцатого века».

«Все-таки это был другой самолет, он не делал посадки… Ненавижу! — Алан саданул себя кулаком по колену и почувствовал боль. — Уже третьи сутки непонятно что! Сейчас я мог бы сидеть у себя дома или, как минимум, в самолете!.. Но где — дома? — Солнце лежало на противоположной стене желтым ярким углом и слепило даже в отражении. Всплыло воспоминание о галлюцинации, и он задрожал от ярости. — Меня таскают по городу, показывают богоугодные заведения!.. А потом на десерт угощают сильным галлюциногеном! — Он пощупал нёбо кончиком языка. Сухое. — И этот их сотрудник… как его, Геннадий Виссарионович…»

Чтобы не видеть солнца на стене, он закрыл глаза. И тут же в памяти возникла отчетливая цветная картинка: металлическая коробочка стерилизатора, окурки на полу, отвратительный мокрый жгут на собственной тощей руке и обледенелое стекло, сквозь которое пробиваются искорки фонарей.

— Ну зачем же я так напился? — спросил он себя, потирая одновременно оба виска. — Но как я мог с нею не выпить — бывшая жена все-таки!

Вино было местного производства. Марта объяснила ему, что вино настаивают на тех же цветах.

«Цветы… цветы… цветочная квартира… Боже, как болит голова! Я должен позвонить Арине Шалвовне! Нужно что-то вспомнить… Что-то я позабыл, было вчера что-то еще…»

Громко и продолжительно звонил телефон. Алан, не открывая глаз, протянул руку, нащупал стоящий на столе аппарат, но в последний момент передумал и трубку снимать не стал. Пытаясь справиться со своим состоянием, посмотрел на часы.

«В конце концов, — подумал он, — рабочий день еще не начинался. — Он прищурился, стараясь разглядеть под исцарапанным стеклом черные стрелочки. — Впрочем, уже восемь тридцать. — Телефон продолжал звонить. — А если это Марта?.. Мне нечего ей сказать, она сама виновата!»

Он сидел на стуле спиной к открытому окну, и поднимающееся солнце согревало его затылок. Он уже ненавидел этот город, но еще больше он ненавидел самого себя.

«Механические куклы, роботы, школьники, взрывающие на уроке физики атомную бомбу; женщина-трубочист, которую видно глазом, но не видно в бинокль; другая кукла, сбежавшая из музея!.. Не в них дело, дело во мне, в моем отношении… Почему я не удивляюсь? Да я просто не могу ничему удивиться, плыву, как целлулоидный пупс, брошенный в лужу, двигаюсь, как заводной танк по коврику в детской комнате!.. Да у меня от всего, что случилось, волосы должны были десять раз поседеть и выпасть, а мне хоть бы что — голова с похмелья болит! Откуда это безразличие, и хочу ли я от него избавиться?.. Наверное, хочу, раз об этом думаю».

В жизни он никогда не кололся героином, даже не знал, как это делают, — только читал и видел в кино. А теперь, как от иглы, зачесалась рука. Алан Маркович поймал себя на том, что хочет вернуться туда, в несуществующую замусоренную квартиру. Он даже представил себе грязный пол, на который ему хочется лечь. Шприц, ампулы, жгут.

«Горничную, что ли, вызвать? — спросил сам себя. — Так ведь и не унесла цветок!»

Телефон не переставал звонить. Отражение солнца на стене меняло свою форму, вытягивалось, но оставалось таким же ярким. Алан Маркович протянул руку и снял трубку. Он поморщился, пошарил вокруг себя в поисках сигарет.

— Доброе утро, — сказала Арина. У нее был чрезвычайно жизнерадостный голос.

— Ну конечно, доброе… — Рука продолжала слепо шарить в поисках сигарет. — Куда вы пропали и что это за дурацкая записка?

— Я не пропала, — сказала Арина. — Я здесь, в гостинице, вчера переехала.

Сигареты так и не удалось найти, в кармане оказались только мелкие деньги, табачные крошки и почему-то семечки.

— Я вот что хочу сказать, — звенел в телефонной трубке голос Арины. — Мне только что звонил этот, ну как же его?.. Нерусское такое сочетание имени и отчества!..

— Геннадий Виссарионович?

— Точно, он. Мы договорились встретиться через двадцать минут у входа в гостиницу. Он обещал подогнать машину.

— Хорошо, — вздохнул Алан Маркович. — Я спущусь.

Положив трубку, он все-таки повернулся к окну. Оторвал пальцами один лепесток, смял его и понюхал. Над игрушечным городом медленно вставало солнце. Растертая в пальцах белая мякоть не источала сильного запаха, аромат цветка был даже приятен, и в нем совершенно утонули острые запахи ресторана. Теперь он вспомнил все, во всех деталях — все, происшедшее накануне, включая встречу со своей бывшей женой в подвале винного института.

Он толкнул дверь и замер на пороге. В небольшой комнате ярко горела люстра. На журнальном столике — початая бутылка красного вина, два хрустальных бокала. Возле столика сидела, закинув ногу на ногу, его бывшая жена Марта.

— Ну, что же ты встал — заходи! — сказала она. — Я давно тебя жду.

— Ты меня ждешь? — Алан посмотрел почему-то на ее красивые длинные ноги, на желтые, из тонкой кожи, туфельки, осторожно перевел взгляд на молодые руки, на лицо…

— Хорошо сохранилась? — спросила она. Губы ее были чуть подкрашены, как он любил. Говорила она спокойно, как-то уж слишком спокойно. — Садись, нам нужно поговорить, у меня слишком мало времени.

Туфельки на низком каблуке и широкое светлое платье не понравились Алану. Платье было чуть коротковато для ее возраста, а туфельки выглядели очень дорогими. Левая туфелька постукивала по полу, выдавая волнение. Знакомая жилка на горле, напрягаясь, как бы поддерживала голову.

— Где мы? Что это за место? Попал, понимаешь, в какую-то дурацкую историю, ничего не могу понять!..

Помявшись в дверях, он все-таки вошел и опустился в свободное кресло. Кресло было теплым — таким теплым, будто его в течение нескольких часов согревало чье-то присутствие.

— Ты хочешь знать, где мы? — Алан кивнул, Марта подняла бокал. — Мы находимся в подвале винного института. Ты помнишь, наверное? Когда мы поссорились, я поехала на край света работать по специальности. — Она взглянула на него поверх бокала, из-под ресниц — такой знакомый взгляд. — В данный момент я на работе, отпросилась на час. — Она медленно осушила свой бокал. Воспользовавшись паузой, Алан хотел уже задать вопрос, но она его опередила. — Пожалуйста, — протянула она, — только не спрашивай, как ты сюда попал! Записка глупая, она ничего не значит. Мне просто надоело, что ты все стоишь с той стороны двери… Пожалуйста, не клади ее на стол! Мы же договорились с тобою встретиться в пять, сейчас как раз пять.