Что делать? Проглотил таблетку, замигала чернота перед глазами, повел рукой по воздуху, пошире стало, но все равно не могу протиснуться. Перед тем как последнюю таблетку проглотить, какое-то время посомневался, но подумал, что другого пути все равно нет. Вторая таблетка помогла: под ногами оказались доски, ход стал просторным, так что голова до потолка не достает. Свет забрезжил, без напряжения стрелочки на стенах разглядеть можно. Правда, прочитать, что под стрелочками написано, я не сумел. Не знаю я немецкого.

По всему похоже, вырыли все это во время последней войны — не могли же французы в тысяча восемьсот двенадцатом году электрический кабель по стене протянуть. Хотя, может быть, немцы только кабель тянули, а вырыли как раз французы. Все равно — абсурд, зачем под деревней ход? Для какой нужды?

«Где же здесь можно наверх выбраться? — размышлял я, тогда как по наклону дощатого пола было видно, что с каждым шагом я ухожу все глубже и глубже под землю. — А может, это в восемнадцатом партизаны-большевики расстарались? А может, и нет здесь выхода наверх? Просто соединительная коммуникация для военных нужд. Может, в конце там вовсе не выход на поверхность, а дверь в глубоко зарытый бункер?»

Сделав еще шагов сто вперед, я все-таки решил возвращаться. Остановился, прислушался. Акустика ломовая. Током воздуха каждый звук приносит. Далеко над головой опять возня, доски трещат. Новая атака началась. Обратно идти? Зазвенело над головой. Крик, и тут же хлопнул выстрел. Я развернулся на месте. В глубине за поворотом — быстрый топот сапог, яркий свет фонариков. Погоню за мной устроили. Ну, сквозь мертвецов прорвусь как-нибудь, что для меня мертвые французы, фашисты, коммунисты? Нечисть, цветная пыль! Назад.

Вынырнув из-за поворота, белый луч фонаря плоским кругом хлестнул по глазам. Секунду я ничего не мог разглядеть, кроме темных движущихся пятен за световым барьером. Кричали, кажется, по-немецки, потом я отчетливо разглядел каски. Они были уже метрах в двадцати от меня. Что-то мелькнуло в воздухе под земляным сводом, чиркнуло по ближайшей каске, фонарик выпал и погас. В рассеянном свете мелькнули острые короткие крылья.

— Кромвель!

Он метался, как бешеный, шипел среди яростной ругани военных мертвецов. Дикие стоны и топот, новые удары короткого клюва. Наконец, решившись, я побежал по коридору назад, все-таки рассчитывая прорваться в дом. В этот миг и взорвалась граната. Граната, наверное, была настоящей, но все равно: и от бутафорской гранаты бутафорский свод обязан обрушиться.

Взрывной волною меня толкнуло в грудь. Потом сверху опустился большой теплый пласт, и я задохнулся в нем, как в густой темной воде, потерял сознание.

Очнувшись, я почти сразу, через полминуты, услышал голоса:

— Ты как считаешь, он нас видит? — спросил кто-то, склоняясь надо мной так низко, что на щеках чувствовалось его дыхание.

— Если бы он нас не видел, вообще бы сюда не пришел. Настоящий-то проход еще в сорок пятом завалило. Он бы здесь не уместился.

— Чудно. Живой вроде, а мертвое видит.

Рядом чиркнула спичка.

— Скажем ему?

— Зачем, пусть сам разбирается! Смотри, Петрович, он очнулся, кажись?

Я присел и обнаружил себя там же, под землей. Рядом возле темной стены колыхалось пламя свечи. На досках сидели два человека. Оба небритые, оба в ватниках. Один был без шапки, у другого на голове рыжий треух. У того, что без шапки, прямо поверх ватника пристегнута широкая портупея. Из кобуры торчит округлая рукоятка револьвера.

— Привет! — сказал я как мог весело. — Как дела?

— Были бы дела… — пробурчал недовольно треух. — Задохся бы ты, если б мы вовремя не поспели. Скажи спасибо, лопатка с собой нашлась. А то и поспели бы, да не откопали.

Упомянутая лопатка — острый саперный инструмент — была у него в руках. Взрыв немецкой гранаты перекрыл путь назад. Вслушавшись, я не уловил ни единого звука, никакого шума, никакого боя. Тишина. Я взял у него лопатку и уже собирался копнуть завал, но мужичок в треухе попросил:

— Брось. Не сейчас. Тут часа на три работы. Тебе идти надо.

— Ты иди, — добавил мужичок, затянутый в портупею. — Ты иди, а мы пока раскопаем. У нас времени навалом, а у тебя его совсем нету.

Я отряхнулся, пришлось даже расстегнуть штаны, чтобы высыпать из одежды всю землю. Я решил не задавать глупых вопросов. Мужичок в треухе сразу начал копать, посыпалась на доски жирными комьями земля, а тот, что в портупее, сказал:

— Пойдем, провожу тебя малек. А то ведь опять засыпешься.

— Куда пойдем-то? — уже двигаясь за ним по туннелю, спросил я.

— В штаб!

Пламя свечи, конечно, отпугивало сырую темноту, но недалеко. Никакого просвета в конце туннеля, как ни присматривался, я не видел. Спрашивать ни о чем не хотелось. Напротив, хотелось вернуться, проделать хоть какой-то лаз и посмотреть, что там в доме после атаки. Я решил, что выйду на поверхность при первой возможности и уже тогда бегом назад.

— Я с тобой дальше не пойду! — Пламя свечи остановилось и осветило небритое квадратное лицо. — Слушай, значит, так: поворотов здесь всего два. Увидишь слева свет, не ходи туда, двигайся вперед. Минут через двадцать сам увидишь, куда дальше. А я, пожалуй, вернусь, а то Петрович там без меня заскучал небось.

— Чей штаб-то? С кем воюете? — спросил я, когда он уже повернулся, чтобы идти назад по туннелю.

Небритое лицо неожиданно надвинулось на меня. Свеча, отражаясь в больших голубых глазах, подчеркивала их неожиданный холод.

— Мертвый после смерти — это не живой, — сказал мой провожатый. — В мертвом сущность важна. Был человек немножко дурачок при жизни — после смерти совсем дурак. Был немножко злодей — одна черная сила и прет… А вообще, мы что, мы разве люди?.. Мы так! — Голубой глаз подмигнул и сразу повеселел. — Гармоничное движение электронов. Колыхание тока, как в проводе! Нажмешь выключатель, и нас не станет! Так что можешь не сомневаться: коли уж мы не поленились, пошли и откопали тебя, то уж точно не подведем. Ты же живой? — Я непроизвольно кивнул. — Ну вот, так что, выходит, мы на стороне живых, хоть сами и не совсем уже того, не совсем живые!

Улыбаясь, я зашагал в указанном направлении. Нужно было, конечно, расспросить получше, зря не стал. Главное, не одни мы здесь. Так что существует еще шанс на благополучный исход. Вот только бы в доме никто не пострадал. Не разломали бы мою Майку эти злые покойники!

Спертый воздух подземелья заметно посвежел. Без всякой свечи я мог уже легко видеть собственную руку, поднесенную к лицу. Я понял, что где-то совсем рядом дыра, и вскоре обнаружил источник света. Слева за поворотом туннель завершался белым несимметричным отверстием. Это был выход наружу.

«Возвращаюсь в дом», — решил я.

Мне очень хотелось поверить, что все обошлось, что все в порядке, хотелось доказать себе это, и я, наплевав на просьбу откопавшего меня мужичка в портупее, полез в дыру.

В самом узком месте я чудом протиснулся, в какой-то миг показалось, застряну, но все же выкарабкался наружу. От солнечного света я на некоторое время ослеп. Только неприятный рокот боя пощекотал нервы и заставил усомниться в правильности выбора.

Завалившиеся столбики, обрывки колючей проволоки и какие-то желтые лужицы повсюду. Метрах в ста впереди стоял большой серый сарай. В первую секунду я даже не понял, что это всего лишь заброшенная казарма. Ни одного стекла, плоские позеленевшие, почерневшие стены, под ногами опять бетон. Поворачиваясь на месте, я догадался, что стою на взлетной полосе. Вокруг было много ржавого металла. Бетон прогнил и проваливался под ногами. Слева от здания выступала башня — точнее остатки навигационной башни. Только приблизившись, я различил кривую свастику, намалеванную краской на стене; наверное, ее нарисовали деревенские школьники — такая она была неряшливая и ненастоящая. Обогнув здание, увидел и самолеты — то, что осталось от самолетов. Много лет назад их бомбили, не давая взлететь. Неровное от давних взрывов, нашпигованное металлом и ржавыми боеприпасами пространство будило лишь одну ассоциацию — Люфтваффе.