— Домой хотите? — выступая из толпы детей, ехидно полюбопытствовала Антонина.
— Хотим, хотим! — покивал завуч.
— Нет! — сказала она властно. — Идите назад. — Она вытянула руку, указывая на открытый люк. — Туда, в подвал! Мы наденем на вас колодки. На всех троих. Вы слишком опасны!
Повернувшись, я увидел, как пластмассовый пистолет выпал из разжавшихся пальцев Олега. Накинув на горло мальчика длинную веревку, его душили одновременно человек пять. В ту же минуту толпа расступилась и появились неуклюже строенные Герман и стюардесса.
— Ну что? — спросила Антонина. — Как там?
— Она ничего не помнит! — сказала девица, с наслаждением избавляясь от непосильной ноши — человеческой одежды. — Вроде бы она совершенно безопасна. Пока безопасна. А этого, — бывшая стюардесса показала на меня, — мы немножечко придушили… Но он героином, сволочь, плюется! — Она подошла ко мне вплотную и, глядя глаза в глаза, добавила: — Не плевался бы, насмерть бы задушили! — и протянула руку к моему горлу. Я попятился. — Ну, куда же ты, куда? — почти пропела она.
Продолжая пятиться, я уперся в стену — дальше отступать было некуда. В женской руке появилась какая-то палка — кажется, ручка от кресла; она стала медленно изгибаться, нацеливаясь на мое горло.
— Погоди… Сейчас! — шептала девица. — Это ведь совсем не больно. А там и познакомимся по-человечески, полковничек. Если ты, конечно, захочешь со мной знакомиться!
Фрачный мальчик, склонившись, сцепил свои руки на шее завуча. Завуч кряхтел, извивался, пытаясь вывернуться.
— Дети, вы не должны этого делать! — хрипел он. — Так нельзя…
Возникший откуда ни возьмись столб света, превосходящий по яркости даже люстры, ничуть меня не удивил. Я задыхался, и как иллюзорное, так и реальное пространство готовы были уже сомкнуться в головокружительный звездный мрак, как вдруг в белом луче что-то скользнуло, и от него отделился легкий силуэт. Меня тут же отпустили, я помассировал шею…
В центре толпы стояла наша Анна. Девочка была совершенно голой, кожа ее блестела, и по ней медленными белыми струйками стекала мыльная пена. Судя по выражению лица, она сама ничего не понимала. И тут Олег крикнул.
— Анна! Эльвира! — В голосе его прорывался восторг победы. — Тим!
Соскользнули из ниоткуда и ворвались в центр улюлюкающей толпы еще две фигуры: женщина в черном, с черными же, не имеющими белков глазами и черной веревкой через плечо, и коренастый парень в клетчатом костюме.
— Это крепы, полковник. Не бойтесь. Я их люблю! — крикнул Олег. — Они очень хорошие… Они самые лучшие из мертвых — самые живые!..
XIV
Не помню я подобной боли — ни в войну, после ранения, ни потом. Даже во время самых тяжелых приступов такого не было. Но, что любопытно: боль превзошла возможный предел, а вот сносил я ее на этот раз довольно стойко. Вероятно, человек, знающий, что через несколько часов ему предстоит умереть, смотрит на мир совершенно иначе, будто уже откуда-то оттуда. Я еще помогал выталкивать джип в пробоину; что-то говорил по поводу бензина — надо, мол, отлить себе из бака милицейской машины, объяснял даже, как пользоваться шлангом. Но вести машину я уже не мог, и за руль села Анна. Странная черная женщина и клетчатый мужичок остались в усадьбе; под грохот снарядов они, похоже, довольно лихо расправлялись с юными мертвецами. Завуч лежал на заднем сиденье в какой-то неестественной позе, лицом вниз, и все еще боялся пошевелиться.
— Возьмите! — Олег вложил в мою руку пластмассовый пистолет. — Это поможет!
Я сунул себе в рот теплый красный ствол, сдавил его зубами и нажал на курок. Не укол, конечно, но какое-то облегчение все-таки наступило. Машина наша уже перевалила за кольцевую дорогу и катила по темному городу.
— Сперва ребенка забросим! — сказал я. — А потом домой!..
Никто мне не ответил: Анна почему-то сосредоточенно смотрела на шоссе — в ее глазах отражался свет встречных фар, — а завуч только постанывал. Потом машина остановилась.
— Выходите, Валентин Сергеевич! — Анна неприязненно повела плечом.
Ни словом не возразив, завуч выбрался из машины, и мы поехали дальше. Не знаю, о чем я тогда думал, а может, и не думал вовсе — уж слишком хороша была боль.
— Егор Кузьмич, идти сможете? — спросила Анна, притормаживая у нашего подъезда.
— Но я же попросил — сначала мальчика! — пытался возразить я. В затылок будто дунуло теплым воздухом, и одновременно я ощутил прикосновение детской руки.
Олег не открывал дверцы, но стоял он уже снаружи и смотрел на меня сквозь стекло.
— До свидания! — сказал он. — Спасибо за все… Но домой мне пока нельзя, извините!
И взял под козырек, подбросив маленькую ладошку к стриженому виску.
Все-таки я не смог самостоятельно выйти из машины. С помощью Анны я наконец повернул свое непослушное тело, поставил его на ноги и потащился к подъезду. Краем глаза я заметил две детские фигурки: оживленно жестикулируя и, кажется, обсуждая наш бой, они удалялись по улице меж деревьев.
— Он что же, умер — Олег?.. — спросил я. Язык еле ворочался во рту.
— Умер! — сказала Анна. — Задушили его… Опоздали мы с Эльвирой. Но это же совсем не страшно… — Прислонив меня к внутренней стенке лифта, она уже закрывала дверь. — Вы ведь тоже скоро умрете.
«Когда? — хотел я спросить, но перенес этот вопрос немного вперед, в будущее. — Потом спрошу, успеется!..»
Оказывается, был еще вечер. Вечер того дня, когда я, выпросив машину и пропуска, отправился на полигон. Накрутили что-то нам с часами эти пионеры-мертвецы. Анна помогла мне добраться до комнаты, и я лег, даже не сняв сапоги — только портупею расстегнул.
— Вы бы прилегли, Егор Кузьмич, — сказала Анна, опускаясь рядом. — Вам будет легче сосредоточиться.
— А ты думаешь, нужно сосредоточиться?
— Да, нужно лечь на спину, положить руки вдоль тела…
— Глаза закрыть?
— Нет!
— А я почему-то думал, что, наоборот, надо будет расслабиться. Всегда хотел сделать это с закрытыми глазами…
— Почему?
— А знаешь, Аннушка, очень неприятная это работа — чужие глаза закрывать. Не хотелось бы никого обременять…
— Тише! — шепнула Анна. — Вам лучше теперь помолчать!
— Ты умирала? — спросил я. Каждое слово давалось с невероятными трудом, я словно бы задыхался от боли, но никакой боли вроде как бы и не было.
— Разве это важно?
— Не знаю… Просто хочется спросить совета у бывалого человека…
— Это я-то бывалый человек?.. Егор Кузьмич… Вы расслабьтесь. В стационаре это даже приятно. Сбрасываешь с себя все лишнее. Остается только самое необходимое…
— Самое необходимое — это, по-моему, очень скучно! — сказал я.
— Самое необходимое — это самое приятное! — Я чувствовал у себя на лбу ее нежную легкую руку. — Вообще, варварство! Такой большой город — и нет стационара.
— Так ведь и во всем мире нет! — возразил я. — Насколько я понимаю, единственный был в вашем городе, да и тот сгорел.
— Сгорел!
— Я так понял, ты и подожгла?
— Возможно. Этого я не помню…
— А все-таки мы дали им бой, — сказал я в неожиданном приступе благодушия. — Долго не очухаются!
— Вы помолчите лучше, — прервала меня Анна. — А то вы очень нервничаете… Это плохо… Молча легче…
— Думаешь, легче?
— Помолчите, Егор Кузьмич, прошу вас. Потерпите. Совсем немножко осталось.
Настало время задать наконец главный вопрос, и я спросил:
— Когда?
— Думаю, скоро! Думаю, еще минут двадцать… Двадцать пять… Больше не получится. Да вы и сами чувствуете, наверно.
— Чувствую! — подтвердил я и добавил: — Спасибо, ты мне здорово помогла!
По всему телу, от подметок сапог до головы, прошла горячая волна, будто в мою черепную коробку поддали кипятку, и он тут же остыл, свернувшись ледяным комком. Я не понял, что уже умер, но время дальше как бы разделилось на три потока. Я видел в зеркале лицо старухи, ее больные, несчастные глаза; я продолжал, глядя в потолок, что-то говорить Анне, она что-то мне отвечала, и вполне вразумительно; и одновременно я будто повис над собственным телом. Я видел, как это тело приподнялось на постели.
