Я лежала на диване, а запах постепенно истаивал. Через какое-то время, хотя он и присутствовал еще в воздухе, возникло чувство, что растения как бы замерли, приостановили свою жизнь.

Потирая лицо, я присела на диване, бегло осмотрела книжные полки. Я не могла точно сказать, сколько книг было раньше. Что же изменилось? Чашки на столе те же самые. Я протянула руку к своей. Чашка была теплая, она еще не успела остыть, значит, прошло всего несколько минут.

Медленно поднявшись, я подошла к окну. Те же шторы, тот же город за двойными стеклами. Громыхнул на улице гром — собиралась гроза. Но откуда же гроза, когда только что сияли звезды и было ясно и сухо?

Я медленно раздвинула шторы. В глаза брызнул свет — тысячи горящих окон! Вот только что сияли звезды, светились фонари и окна были абсолютно черные. И вдруг — звезд нет, фонари светят вполнакала, и начинается гроза. Я услышала, как на кухне что-то громко звякнуло. Сухо треснул гром. Город за окном будто весь напрягся в ожидании бури. И не было больше тишины. Внизу шаги, голоса. Шум моторов. Кто-то смеялся. А ведь несколько минут назад улицы были совершенно пусты. Но что же это за звон на кухне?

На какое-то время я в оцепенении замерла у окна. Внизу хлопнула дверь подъезда, опять голоса. Я не распахнула лоджию, хотя и хотела это сделать, но воздух в комнате был теперь совершенно чист и почти прохладен: цветы не пахли.

Преодолев минутный страх, я вышла на кухню. Осмотрелась. С того момента, как я сварила здесь кофе, ничего не переменилось. Даже джезва была еще горячей.

На жестяном карнизе снаружи сидел воробей, кажется, тот же самый. Впрочем, нет, теперь он был нормального серого цвета, и клюв его вовсе не отливал металлом. Деревянно стукнул гром, и все за окном слегка озарила молния. Воробей ударил клювом в стекло — раз, еще раз. Это он издавал напугавшие меня звуки.

— Кыш! — неуверенно сказала я и махнула рукой. — Кыш!

Птица вздрогнула — будто поняла. Посмотрела сквозь стекло и, неестественно дернув крылом, провалилась вниз. Не взлетела, а именно провалилась — канула под металлический обрез карниза.

Я неподвижно стояла посреди кухни, и во мне волной поднимался ужас. Опять молния, гром. Я смотрела в окно. Все напряглось, но дождя не было. За стеклами медленно сгущался мрак. С улицы принесло обрывок фразы:

— Дурак! Зонтик, зонтик открой — намокнем!..

Эта фраза царапнула мой слух. Мне почему-то захотелось туда, на улицу, прижаться к кому-то, как в молодости, умещаясь под одним зонтиком. И в ту же секунду совсем рядом раздался механический звук непонятного происхождения. С таким звуком работают некоторые машины. Я смотрела в окно, в надвигающуюся грозу, а сквозь стекло на меня смотрела женщина. С некоторой задержкой я вспомнила, что здесь пятый этаж, и зажала себе рот, чтобы не вскрикнуть.

На меня смотрели черные масляные глаза. Волосы у женщины были жирные, плотно зачесанные назад. Поднятый воротник застегнут на мелкие пуговички. В следующем всплеске молнии я увидела, что через плечо ее перекинута такая же масляная, поблескивающая черным веревка. Я отступила, сделала шаг назад. Странное лицо расплющивалось, все сильнее прижимаясь к стеклу. Продолжалось все это какую-то долю секунды. Наверное, я закричала. Рука, обтянутая узким черным рукавом, прошла сквозь стекло, и ухватилась за край подоконника. Я в ужасе уставилась на длинные сухие пальцы с коротко остриженными грязными ногтями. Было понятно, что еще усилие — и женщина выдавит лицом стекло. Легко проникла внутрь только рука. Там, где она проходила, образовались натеки, похожие на оплавленный полиэтилен. Женщина улыбнулась, у нее были чистые белые зубы. Казалось, она пытается что-то сказать.

В следующую секунду все скрылось за дрожащей, воющей пеленой дождя — даже окна города. Водяной вихрь яростно ударил в стекло. Вода с неба хлынула сплошным, непрерывным потоком. Я шагнула к окну и тронула пальцем то место, где только что была рука, желая убедить себя, что это всего лишь видение, образ, вырванный из подсознания мгновенной вспышкой молнии. Но на стекле осталась неровность, как бы тепловатый натек, а на подоконнике — грязный угольный след.

«Нет, не почудилось — все это было, было столь же осязаемо, как чашечка кофе на столе. Но ведь это пятый этаж…»

Я опустилась на стул. Колотилось сердце, гремел гром. Плотный массив воды надламывали голубыми трещинами зигзаги молний.

«Нужно справиться с сердцебиением, — подумала я. — Нужно встать, выпить воды…»

Но я продолжала сидеть на стуле, положив руки на колени. Потом какой-то шум, возня на лестнице. Все-таки я поднялась, и в эту минуту в дверь позвонили.

«Не открою!… — Сердце больно ударяло в груди. — Нет, лучше открыть. Что я, как дура, буду неизвестно от кого прятаться? Это же просто звонят в дверь, а не лезут сквозь стекло в окно пятого этажа».

Сделав на счет несколько вдохов и выдохов, я заставила себя выйти в коридор. Поискала выключатель, нашла, потыкала в теплую клавишу пальцем. Лампочка не загоралась. Когда Алан Маркович уходил, лампочка была в порядке.

Снова зазвенел звонок, громкий, на всю квартиру. Сквозь тонкое дерево двери было слышно прерывистое, нездоровое дыхание.

— Кто там? — спросила я и, не дожидаясь ответа, рванула железный крючок замка.

За окнами бушевала, ревела буря. На лестничной клетке перед дверью стоял крупный мужчина, с головы до ног укутанный в черный дождевик. Лица его видно не было.

— Сестры нет дома, — отрывисто сказала я.

Он пробурчал что-то нечленораздельное. Я видела приоткрывшуюся под капюшоном обросшую щетиной щеку, чувствовала запах перегара. Из ботинок его на кафель заметно выдавливалась вода.

— Вы пьяны, уходите! — сказала я. — Наверное, вы ошиблись номером квартиры.

Ни слова не ответив, он повернулся и медленно стал спускаться по лестнице.

Рывком я захлопнула дверь. Стукнул автоматический замок. Не в силах сделать и шага, я встала, прижимаясь к двери спиной. Было слышно, как по лестнице удаляются его шаги.

В квартире снова что-то переменилось.

«Я умерла, умерла… Капельница, рука на клеенчатой подушечке, книга, два яблока…»

Страшно повернуть голову и посмотреть. Но я отчетливо увидела в полутьме на вешалке широкий черный дождевик. Сверкнула молния. По дождевику медленно стекала вода. Я протянула руку, дотронулась. Это была влажная прорезиненная ткань. Я прислушалась. Шагов на лестнице слышно не было. Зато часто повторялись за окном раскаты грома.

«В этот дождевик только что был одет пьяный, — подумала я. — Но он ушел…»

Все еще прижимаясь спиной к двери, я с силой надавила пальцами на глаза. Комната была освещена, и в желтом проеме, как в раме, я увидела его. За столом, в том самом кресле, где недавно сидел Алан Маркович, расположился незнакомый мужчина.

— Ну, что же вы встали, — неожиданно мягким баритоном проговорил он. — Может быть, сварите мне кофе?

Он был гладко выбрит, он был в безукоризненном сером костюме и голубой рубашке, он был при галстуке. А на ногах — все те же мокрые ботинки.

«Все, точка, сошла с ума».

Я не сказала этого вслух, я только подумала, но он отозвался сразу, будто услышал.

— Превосходно, превосходно вас понимаю, Арина Шалвовна. На вашем месте я бы подумал то же самое. Давайте-ка сварите кофе, успокойтесь, а я потом вам все объясню.

— А эта баба в окне? — то ли спросила, то ли подумала я.

— Да-да. — Голос его прозвучал несколько суше. — Они почти добрались до вас.

Я вошла в комнату и, не спуская с него глаз, присела на краешек дивана.

— А там на лестнице, — непроизвольно показала я рукой, — это были вы?

По окнам все с той же невероятной силой хлестал дождь. На лице ночного посетителя отразилось явное смущение.

— Иногда не получается в приличном виде, — сказал он, и в голосе тоже послышалось смущение. — Вы потом поймете, но, в общем, это тоже был я.