— Спасите, спасите меня, доктор!

После царящей вокруг тишины это было, как минимум, неожиданно.

— Помогите мне, доктор! — истерично и громко завопила женщина. — Помогите мне!

Я поднялся со стула, зачем-то пощупал его красное ледериновое сиденье — оно было теплым. Встал перед дверью, на которой висела обычная табличка: «Участковый терапевт». После минутного колебания я постучал. В причитающем женском голосе чувствовался неподдельный ужас.

Я постучал еще раз, после чего толкнул дверь. В просторном кабинете за столом сидел врач. Это был старичок: седые волосы, маленькие смешные очки на большом носу, впалые щеки. Он поправил ворот и сказал, поворачиваясь ко мне:

— Ну, не могу я… Все понимаю, но не могу.

Он смотрел прямо на меня, но как бы сквозь, не видя. Потом он перевел взгляд на экран маленького монитора, стоящего на столе.

— Ну, незачем кричать, я всегда был сторонником медицинской тайны… Мы же не на базаре с вами.

Он пощелкал клавишами. Изображение на экране переменилось: когда я вошел, там был рентгеновский снимок черепа, теперь появилась какая-то часть «истории болезни» и цветной рисунок сбоку.

— Я выпишу вам обезболивающее. — Непонятно было, к кому он обращается. — Но не морфий — морфий выписать не могу, как ни кричите. У вас, милая моя, тяжелая форма ложной жизни. Вы должны понять, что вы уже умерли. Умерли. И морфий — это для вас гибель.

Я стоял в проеме распахнутой двери и почему-то смотрел на монитор, а в коридоре за моей спиной раздавался отчетливый кашель, сопение, скрипели стулья…

— Мне не нужно никакого морфия, — сказал я и попятился. — Извините.

Мне показалось неудобным находиться в одном кабинете с человеком, столь живо беседующим с монитором. Доктор уже писал рецепт.

Мигнул и ровно засветился белый матовый плафон коридорной лампы. Это тоже было бессмысленно: в окна еще падало достаточно света. В коридоре было пусто. Я плотно прикрыл за собой дверь, и тут же за ней женский голос крикнул:

— Я не хочу, не хочу умирать!.. — Судя по звуку, женщина ударила по столу чем-то тяжелым. — Нет!..

— Водички, водички попейте, — сказал врач. — Успокойтесь, милая моя. Вы уже умерли. С этим нужно смириться. — Я непроизвольно попятился и опять опустился на стул. — Думаю, у вас все будет хорошо. Ну, умрете еще раз. Ничего страшного! Второй раз это же совершенно не больно, и как врач я настоятельно рекомендую вам умереть побыстрее. Вот умрете, тогда и приходите, если, конечно, боли останутся. Тогда и поговорим. Но морфий я вам и тогда выписать не смогу. Правда, думаю, вы и не попросите.

В конце пустого белого коридора хлопнула дверь, матовый плафон померк.

«О каком отчете он говорил? Какой, к черту, может быть отчет?! Ведь он имел в виду не машину!..»

Раздались уверенные шаги, я сразу понял, что это и есть главврач. Мужчина в медицинской шапочке и белом халате протянул мне руку.

— Петр Сергеевич, — представился он довольно приятным голосом. — Пойдемте со мной, Геннадий Виссарионович уже в машинном зале.

— А позвонить откуда-нибудь можно? — спросил я.

— Вполне. Позвонить можно из любого кабинета, можно из моего. Впрочем, в машинном зале тоже есть телефон.

В течение часа я бессмысленно тестировал машину, она, как и ожидалось, была великолепна. Я опять набрал номер цветочной квартиры, и опять, во второй раз, загудели в трубке короткие гудки.

Обедали мы в маленьком ресторанчике. Здесь тоже не было ни одного посетителя. К нам подошел метрдотель, подал меню, и я сделал заказ.

— Скажите, — обращаясь к своему спутнику, спросил я, — зачем вы там, в гостинице, заказывали столик? Ведь полно было мест.

Я о многом хотел его спросить, но спросил почему-то именно об этом, самом незначительном.

— Ничего вы не поняли, — вздохнул Геннадий Виссарионович. Он был раздражен. — Нужно было не в поликлинику вас везти, а сразу в больницу, в стационар!

— И все же, зачем нужно было заказывать столик? — настаивал я.

— Столик? — Он посмотрел на меня как на подростка, задающего идиотские вопросы. — Очень просто. — Он зачем-то сделал паузу. — В нашем городе всегда и всем гарантированы места, исключением является гостиница для приезжих. Чтобы не волноваться, я оказался излишне предусмотрительным.

— Ну, хорошо. По этому пункту мы, кажется, объяснились. А скажите, что я должен понять?

Он смерил меня тем же взглядом: так учитель смотрит на школьника, разбившего стекло. Некоторое время он молчал, потом сказал:

— Послушайте, Алан Маркович, у меня к вам будет одна просьба, необычная просьба, но мне очень нужно, чтобы вы согласились.

— Вы хотите, чтобы я осмотрел местный публичный дом?

Почему-то он смутился:

— Нет, в другом роде.

— Ладно, выкладывайте, я выполню любую вашу просьбу, а завтра уеду, и вы не будете меня задерживать.

— Не будем… Не будем…

Он долго рылся в карманах, потом достал и положил на стол пластиковую упаковку с таблетками.

— Если бы вы не вынесли из номера цветок или остались ночевать у Арины Шалвовны, этого бы не понадобилось, — сказал он. — Но теперь я прошу вас, примите лекарство!

«Сумасшедший дом, — подумал я. — Неужели они так боятся разорвать контракт, что готовы меня отравить?»

— Что это? — спросил я.

— Видите ли… — замялся Геннадий Виссарионович. — Я забыл вас предупредить. У нас в городе очень плохая вода. Если вы не примете эту таблетку, могут быть неприятности с желудком.

— Может быть, сперва пообедаем?

— Нет, лучше натощак. Вы не волнуйтесь, Алан Маркович. Абсолютно безопасный препарат, экологически чистый...

Он сам выдавил на ладонь две таблетки и уже протягивал их мне. Не знаю, почему я их взял. Наверное, оттого что он смотрел мне прямо в глаза, я не почувствовал подвоха. Таблетка оказалась сладкой, я проглотил одну, а потом и вторую, запил компотом из вишен.

— Надеюсь, это не очень вредно? — Я хотел улыбнуться. Обратного пути уже не было.

Его лицо медленно расплывалось перед глазами, расплывался в мокрое пятно пустой стеклянный стакан. Последнее, что мелькнуло в моей голове: «Зачем это ему?.. Отравил все-таки…»

С закрытыми глазами я лежал на спине, к горлу подступала тошнота, по телу волнами прокатывался зуд, но я все помнил. Отвратительно услужливая память включилась вместе с сознанием. Я помнил, что лежу на полу в собственной квартире на пятом этаже. Пронесшееся цветное видение, столь длительное и столь реальное, было только галлюцинацией, плодом инъекции героина. Я помнил все детали этой галлюцинации и теперь пытался восстановить, что же было до нее? Кто я? Что происходит? Тошнота прекратилась, верхнее нёбо быстро пересохло, я коснулся его языком и почувствовал от этого острую боль. Боль помогла мне открыть глаза. Я открыл глаза и долго смотрел в потолок своей квартиры. Очень долго я таким образом лежал на спине, на полу. Наконец, тяжело оттолкнувшись ладонями от пола, поднялся. Вокруг грязное белье, тарелки с объедками, в них гасили окурки. Как после обыска, распахнутые шкафы. Дверь на лестницу тщательно заперта на три замка и цепочку. Паркет, залитый чем-то желтым, растоптанный мусор, высыпавшийся из помойного ведра. Я сделал три тяжелых шага и отдернул занавеску на окне. На улице шел снег, было темно. Где-то очень далеко сквозь белые наросты льда поблескивали маленькие фонари. В умывальнике на кухне я нашел жгут, шприц и еще четыре ампулы. Хотел позвонить кому-нибудь, спросить, как меня зовут, но не нашел телефона. В шкафу висел пиджак, во внутреннем кармане которого отыскался паспорт. В паспорте была моя фотография. Я подошел к зеркалу в ванной и увидел обросшего щетиной дрожащего человека с запавшими глазами. Подставил лицо под холодный кран, долго тер его и затем снова заглянул в паспорт.

«Алан Градов, да, Алан Градов. Там, во сне, меня называли так же».

Остро захотелось вернуться назад, туда, в этот маленький безлюдный город, полный остро пахнущих цветов, часов и сложных механических кукол. Там у меня была жена, здесь, в реальности, никакой жены нет, да и не было никогда. Можно одеться, принять ванну, выйти на улицу, но зачем? Кому я там нужен? По моему лицу все можно прочесть, и в лучшем случае меня отправят сразу в больницу.