В шкафу под стопкой чистого постельного белья вскоре нашлась большая железная коробка. Я сидел на полу и смотрел на эту коробку, в ней был запас героина, которого хватит на отравление целого города. Откуда это, зачем? А какая разница, откуда? Теперь можно вообще не выходить из квартиры: если и хватятся, взломают дверь, то не раньше, чем через месяц. Через месяц меня здесь уже не будет окончательно. К тому времени я перееду в свой иллюзорный мир, как говорится, уже с вещами. Присев на грязную кухонную табуретку, я наполнил шприц, стянул жгутом руку выше локтя. Игла поискала вену.

Тарелка с объедками и окурками, незастеленная постель, ледяные зимние стекла с фонариками — все отодвинулось и понеслось, как ночная станция от курьерского поезда, в бесконечную лесную чернь…

Чувствуя на языке приторный вкус таблетки, я сидел с закрытыми глазами.

— Понимаю, это довольно противно, — прозвучал где-то рядом голос голос Геннадия Виссарионовича. — Гадкий вкус. Вы запейте, Алан Маркович.

Сосредоточиться оказалось вовсе не трудно, к пальцам вернулось осязание, и я поставил стакан на стол.

— Цветы производят то же действие? — спросил я.

— Да, но мягче, если бы цветок не вынесли из номера, вы бы просто увидели приятный сон.

Лукаво поглядывая на меня, он с удовольствием нарезал на маленькие кусочки жареное мясо.

— Ну, теперь-то вы поняли? — самодовольно спросил он, накалывая на вилку один из кусочков и отправляя его себе в рот.

— Это очень дурная шутка. Вы даете мне сильнодействующий наркотик, а потом хотите, чтобы я что-нибудь понимал.

— Шутка?! — Он чуть не подавился мясом. — Простите меня, Алан Маркович, вы не могли бы мне сказать, что вы сейчас видели? Что вы видите сейчас вокруг себя?

Он так это сказал, что я непроизвольно повернул голову. Вокруг все было то же — пустые столики, лениво двигающийся официант в другом конце зала, за окном пустынная улица, залитая солнцем.

— Ну? Так что? — Геннадий Виссарионович подался вперед. — Что вы видите?

Я демонстративно пожал плечами.

Он действовал мне на нервы, он раздражал меня, я просто бесился. Я твердо решил, что уеду точно в соответствии со сроком командировки и что при первой же возможности потребую от главного инженера на заводе разрыва контракта. Я с трудом удерживался, чтобы не наговорить резкостей. Сохранялась легкая тошнота, верхнее нёбо было сухим. Все вокруг казалось нереальным, каким-то заторможенным.

Я пытался есть, но кусок застревал в горле. Сквозь стеклянную стенку ресторана увидел, как подкатил знакомый красный микроавтобус. Он остановился, вышел тот же шофер, пересек улицу и исчез в подъезде одного из домов.

Покончив с обедом и проходя мимо этой машины, я через стекло заглянул внутрь. На переднем сиденье валялись пачка сигарет и коробок спичек. Сзади на полу салона были разбросаны какие-то черные тряпки. Я понял, что это экипировка виденной мною женщины-трубочиста: куртка, штаны, жирная черная веревка, а из-под сиденья торчали черные, смятые, небольшого размера сапожки.

«Значит, хоть это мне не почудилось, — решил я про себя. — Значит, все-таки была женщина там, на крыше, экспонат, украденный из музея?! — Я вспомнил, что из окна гостиницы очень хорошо видел ее невооруженным глазом, но не сразу разглядел в бинокль, и совсем расстроился. — И эта учительница рисования — куда она делась тогда? Ее-то я как раз видел в бинокль…»

— Едем в стационар, — сказал Геннадий Виссарионович, нагоняя меня.

— А хороший запас объектов, — заметил я. — С социальным охватом! — Я посмотрел на хронометр: было четырнадцать тридцать. — Ладно, поехали. Но вы уж извините, удивить меня вам не удастся. Я человек подчиненный, и у меня узкая задача: разорвать контракт.

Мы уже сидели в машине, когда из ресторана, оживленно жестикулируя, выскочил официант:

— Простите, это вы Алан Маркович? — спросил он, переводя дыхание и склоняясь к окошку. — Вас просят к телефону.

Звонила Марта.

— Насилу тебя разыскала, — сказала она своим обычным голосом. — Извини меня, Алан, за резкость, но нам нужно встретиться. Это по поводу сына.

— Мне кажется, я за этим и приехал.

— Да, конечно, я писала тебе. Видишь ли, дело действительно очень срочное… Я вела себя сегодня по-хамски…

— И вчера тоже.

В зеркале, стоящем рядом с телефоном, я мог разглядеть свое лицо, оно было ненормально бледным, но при этом улыбалось, хотя я вовсе не чувствовал улыбки.

— Ты извини и попытайся войти в мое положение, — звучало в трубке.

— Скажи, Марта, а там, на крыше под навесом, это действительно был Олег?

Официант стоял рядом, улыбка в зеркале стерлась.

— Не совсем так, — ответила Марта. Я почувствовал, что голос моей бывшей жены опять переменился. — Я могу объяснить, но ты все равно не поймешь. Вот что, давай встретимся сегодня, только не в восемь, а пораньше, часиков в пять. Ты свободен?

— В принципе, свободен, я же в командировке.

— Тогда в пять у тебя в гостинице. И вот еще что. — Она сделала паузу. — Если я буду задерживаться, пожалуйста, не звони мне домой.

Официант все-таки отошел, его фигура маячила в зале, закрывая зеркало. Воспользовавшись тем же аппаратом, я опять набрал номер Арины Шалвовны. Оказалось свободно. На втором гудке в цветочной квартире сняли трубку, детский голос произнес:

— Я вас слушаю.

— Извините, у вас там должна быть наша сотрудница, Арина Шалвовна, — сказал я. — Нельзя ли попросить ее к телефону?

— Нет, нельзя, у нас такие не живут.

— Простите, это номер… — Я назвал номер.

— Да, это наш телефон.

— Но я же звоню целый день, и никто не подходит.

— Неправда, — сказал мальчик. — Я целый день сегодня дома, у меня ангина.

Проверяя себя, я еще раз набрал тот же номер.

— Я вас слушаю, — раздался после гудка тот же детский голос. Я положил трубку.

«Хорошо, предположим, я все это время набирал неправильный номер, но если это так, то я бы все время нарывался на этого ребенка. Может, я перепутал номер после наркотика? Но его же можно проверить по телефонной книге. Может, это чья-то дурацкая шутка?»

Через пятнадцать минут я попросил остановить машину и перезвонил еще раз из автомата. На том конце провода бесконечной чередой звенели длинные гудки.

— Геннадий Виссарионович, у меня к вам просьба: давайте заедем за нашей сотрудницей, как-то нехорошо без нее выходит… И уже с ней вместе осмотрим ваш стационар.

Закрыв глаза, я расслабился на заднем сиденье, пытаясь восстановить в памяти только что пережитую галлюцинацию.

«Если придерживаться логики, то я наркоман и только что ввел себе лошадиную дозу героина. Ничего этого нет в реальности — ни города, ни моего провожатого, ни телефонной будки, ни бесконечной череды гудков в цветочной квартире, а есть умирающий на полу человек — наркоман, и дрожащие фонари за обледенелым стеклом. В конце концов, подобная неприятная версия объясняет все».

Но объяснение не годилось. Я помнил свое прошлое, собственную жизнь со всеми ее связями и пересечениями. Я мог вытянуть из этого прошлого фразу, лицо, жест, любую маленькую отчетливую деталь.

Но и это ничего не доказывало. Теперь я не испытывал сильных чувств — ни эйфории, ни депрессии, только расслабленность, остаточная тошнота и головокружение. И я не помнил никакого прошлого, стоящего за той квартирой на пятом этаже, а это уже плюс.

«Так человека недолго и до самоубийства довести, — размышлял я. — Когда теряешь уверенность в реальности происходящего, происходящее теряет половину своего смысла. Ну зачем, какого черта ему понадобилось подвергать меня столь жестокому испытанию? Впрочем, откуда ему знать, что я там увидел, после этой сладкой пилюли?.. Или он все-таки знал? Скорее всего, не знал, а предполагал, что я что-то увижу, и ошибся. Похоже, я увидел совсем не то, что было запланировано. Но разве можно создать направленную галлюцинацию, разве это уже делается? Он сказал, что не нужно было выносить цветок из номера… Это понятно, цветочный запах работает как наркотик. Интересно, что бы я увидел во сне, если бы не заставил горничную убрать цветок?»