Последняя связь моя с Россией, чувствую, порывается. Эта связь — лишь в силе воспоминания и в моей великой любви к русскому языку. Но мне неистово тяжко жить в России.
Я, по-видимости, прочно устраиваюсь в «Утре России» в смысле правильного сотрудничества. Редактор газеты Гарвей, ирландец родом, чувствующий большую ко мне нежность, хочет, чтоб я заведовал составлением еженедельных «субботников» (литературных). Думаю, что я возьмусь за это. Я буду, кроме того, раза два в неделю печатать небольшие очерки и стихи. Собираюсь даже посещать театры и писать заметки. Но из этого вряд ли что выйдет.
Кстати. Я был у Правдина и пойду на репетиции нашей «Саломеи» в качестве советчика. Малый театр ставит ее в нашем, вернее в твоем, переводе. Камерному театру приходится отказать. К сожалению, так как это вещь переводная и одноактная, вознаграждение, кажется, будет очень малое. Все же в сезон, Правдин сказал мне, «Саломея» пойдет не меньше чем 30–40 раз.
В Камерном театре собираются поставить «Ваятеля Масок» Кроммелинка и хотят возобновить «Сакунталу».
Ты спрашивала меня, Катя, что я читаю. Я еще не вошел в полосу систематического правильного чтения и читаю самые разнообразные книги — повести Бальзака и книгу Садди о радии, Кернера «Жизнь растений» и книги о древнем Египте, роман Уэльса о последней войне и Сведенборга о божественной любви. Впрочем, больше всего я читаю по естествознанию.
Видаю мало кого. Был вчера у Россолимо, бываю у Скрябиной, видел кое-кого из театрального мира, бываю часто в редакции «Утра России». Встретил неожиданно М. Сабашникова как раз у нашего дома. Затащил его к себе, и мы говорили о событиях. Он исхудалый, но бодрый и даже веселый. Издавать сейчас ничего не может, нет бумаги.
Кира пишет мне жизнерадостные письма. Она изучает персидский язык. Мне еще неясно, когда я поеду навестить ее. Катя, родная, я жалею, что тебя нет здесь. Но с другой стороны, жизнь так неприглядна, что все равно, где жить. Приеду к тебе непременно, как только закреплю свои дела. Целую тебя и Нинику. Милая, до новых строк. Твой К.
1917. 7 окт. Утро. Москва
Катя родная и милая, начинаю это письмо к тебе именем Киры. Я прилагаю ее последнее письмо ко мне. Хочу, чтоб ты его прочла. Если возможно, исполни просьбу ее относительно карточки твоей и Ниники. По моим рассказам и по чутью своего сердца она тебя знает и любит. Если бы ты написала ей несколько строк, она, знаю, была бы горда и счастлива, как ребенок. Она в сущности еще и есть очаровательнейший ребенок. Это увлечение ее персидским языком меня трогает. Ее адрес: Кисловодск, Кире Николаевне Зимовновой-Лавровой, Крутой Спуск, д. 9.
Я размышляю, когда я к тебе приеду, и думаю, что приеду к половине ноября. Сейчас я все еще не устроился хорошенько со своими делами, все шатко. «Утро России» меня печатает, но реже, чем я хотел бы. Впрочем, печатает и «Русское слово», и очень просит о сотрудничестве «Русская воля»{128}, в лице Леонида Андреева. Вскорости и издательские дела выяснятся и в том или ином смысле все равно перестанут меня связывать размышлениями.
Милая, я получил твое письмо о Нинике. Я рад, что и в географической розни мы чувствуем совершенно одинаково. Конечно, я согласен с каждым словом твоего письма. С Левой{129} я ничего не говорил. Лишь о портрете Ниники, который я считаю талантливым и отвратительным. Для меня это извращение художественных целей так же ненавистно, как развратные духи, несоразмерные костюмы и загрязнение творчества каким-нибудь недугом.
Вообще, Лева добрый придурковатый мальчик. Но увидеть Нинику его невестой и женой было бы для меня ощущением настоящего несчастия, больше того — унижения. Я слишком ценю Нинику и знаю, что она еще много раз в жизни встретит людей более интересных и подходящих. Я уверен, что у нее никакого серьезного чувства к Леве нет.
Катя, я нечасто пишу тебе, но верь мне, я часто о тебе думаю и мыслью своей не перестаю тебя ощущать как дорогой свет, неразлучимый с моей душой.
Вчера, когда я лег на диван с египетской папироской и стал о тебе думать, у меня возникло стихотворение «Скит», которое посылаю. Прилагаю также два стихотворения, появившиеся в «Утре России».
Был сейчас у Цейтлина. Достал по случаю очень хорошего чая. Пошлю тебе при первом случае. Колбаски, вернее, колбасищи, посланные Ниникой, получал вчера на Мясницкой вместе с Нюшей. Они превосходны. Вообще, всеми твоими посылками мы оживляемся весьма, весьма. За чаем всегда лакомлюсь черными сухарями. Здесь все припасы очень дороги, и жизнь была бы мне невыносимо трудна, если б не эти случайные заработки газетные, которые всегда к самой надобности подходят и стирают острую грань нужды.
Милая, мне все же грустно, что мы порознь. Но чаю скоро быть с тобой и с Ниникой, которую целую. Обнимаю тебя и люблю всегда и по-прежнему. Твой К.
1917. 18 октября. 2 ч. д. Москва
Катя милая, я несколько уж дней собирался тебе писать, но всю эту неделю была страшная путаница. Миррочка, читающая «Дон Кихота», одним своим донкихотовским поступком чуть не сделала того, что могла совсем проститься с жизнью. Раз вечером в Машковом переулке забрался в кухню какой-то пришлый котенок. Она, конечно, приютила его, но ночью, под утро, когда меня не было, котенок этот, издав вопль, помер. На Миррочку это произвело такое сильное впечатление, что босая, в одной рубашке она выбежала на двор и стала искать подходящее место, где бы его похоронить. Место было найдено, она оделась и в палисаднике выкопала могилку, схоронила его, поставила на холмике крест из двух палочек, пела песни к солнечному богу Ра и разные заклинания, а вечером сама слегла с 40 градусами. Доктор определил тиф. Но не решался сам точно утверждать это. Пригласили другого, Лунца, и он заподозрил сперва тиф, потом дифтерит — и наконец вчера выяснилось, что у нее только тифозная ангина. Опасности нет, но придется лежать еще с неделю. Хлопот было довольно, и сейчас она очень капризничает.
У меня нового ничего нет. Жду телеграммы или письма от Киры со сведением, где она будет делать операцию и когда в точности. Печатают меня в газетах: «Утро России», «Республика», «Русская воля». Я просил редактора «Русской воли» высылать тебе газету. Доходит? И продолжаешь ли ты получать «Республику»? «Утро России» я переадресовал. Мне надоело печататься в газетах, и я пишу теперь меньше, а скоро, верно, исполнятся твои предсказания, что совсем замолчу. Я слишком глубоко презираю все, что делается теперь в России. Уезжать из России, однако, не хочу еще, хотя сейчас мог бы: Катаками мне сказал, что Токийский университет, конечно, был бы рад дать мне кафедру с полной свободой выбора тем. Может, позднее я этим воспользуюсь. О Норвегии сейчас трудно решить. Вероятно, и она скоро будет втянута в мировую войну, которая перед концом своим обнимет весь земной шар. Я думаю, что она кончится этой весной.
Был у меня вчера Долидзе, предложил прочесть в Москве, Твери и Питере по три лекции: «Любовь и Смерть», «Лики женщины», «Мысли гениев о любви» (в Твери — одну). Я согласился. Это ни в чем меня не нарушит и займет только неделю — поездки в Питер и Тверь. Если это состоится между 1 и 15 ноября, я заработаю 2000 рублей. Это даст мне возможность спокойно продолжать мои чтения разных книг. Я ничего другого сейчас не хочу.
На днях пойду опять в Бюро драматических писателей и получу сколько-то для тебя за «Саломею». Пошлю тотчас.
Мало кого видаю. Был у Дурнова. Он женился на М. В. Востряковой. У них есть девочка, Вероника. Дурнов нежный отец. Какие метаморфозы.
Милая, я радуюсь, что скоро буду с тобой в твоем фантастическом Миассе. Прилагаю письмо Нюши и мое письмо к Нинике. Прочти его и запечатай. Обнимаю тебя, моя родная.
Читаю всякую всячину. Между прочим (наконец!), «В лесах» Печерского, наслаждаюсь языком. Прочел Лоти «Pêcheurs d’Islande» [172], очень недурно. Перечитываю Ницше «Also sprach Zarathustra» [173]. Перечитываю настоящего Заратустру, то есть «Зенд-Авесту». Читаю книги по геологии. Милая, до свидания. Твой К.
