С годами наша дружба с ним росла и крепла, но это было уже ближе к юности, о которой я буду говорить позже.

А в ту пору незаметно для меня наступил конец моего детства.

Изменения в жизни нашей семьи, начавшиеся тотчас же после смерти отца, продолжали происходить еще много лет. Изменения внешние и внутренние. Их повлекла за собой, главным образом, ликвидация «Магазина А. В. Андреева», предпринятая матерью в те годы.

Затем, в те же годы, свершились события, очень важные для нас, детей: женился брат Вася, вышли замуж три сестры, одна за другой. Младшие братья поступили в частную гимназию Л. И. Поливанова, считавшуюся в то время лучшей в Москве.

Алешу и Мишу переселили сверху от меня в нижний этаж, где каждый из них жил в своей маленькой комнате рядом с братом Сережей и под его наблюдением. Сережа кончил тогда Первую классическую гимназию.

От нас ушла, к моему величайшему горю, моя любимая гувернантка Анна Петровна. Ее заменила при нас с сестрой Машей француженка Semain, добродушная старушка, которую я не обижала, но и не любила. Всякое чувство к какой бы то ни было гувернантке я считала изменой Анне Петровне.

Ко мне в комнату наверх переселили сестру Машу. Все годы, которые я провела с ней в одной комнате, были самыми бледными и скучными в моем отрочестве. Маша была старше меня на три года. Мы с ней были полные противоположности: она — белокурая, тихонькая, бледненькая, я — смуглая, сильная, озорная. Она не шалила, хорошо училась, любила математику больше всех предметов, чему я никогда не могла достаточно надивиться, тщательно готовила уроки, любила шить, вышивать, выучилась, по своей охоте, даже кроить. Я, верно, утомляла ее своей бурностью, а мне было с ней скучно, я ее дразнила, приставала к ней, вызывая ее на противоборство. А она только плакала и отходила, никогда на меня не жаловалась, не «фискалила», как это у нас называлось.

Я очень скучала по братьям, с которыми вместе росла до двенадцати лет, особенно по младшему Мише, моему любимцу. Я удивлялась и искренне недоумевала, как он спокойно выносил разлуку со мной. Я пользовалась всяким предлогом: принести ему нужную книгу, помочь ему приготовить урок, — чтобы побежать к нему вниз. Нам не позволяли зря передвигаться в доме с этажа на этаж. Он принимал помощь, которую я ему навязывала, без особенного удовольствия и неохотно отвечал на мои расспросы о гимназии, о его новых товарищах. Меня это ужасно огорчало. Я знала из его разговоров с Алешей, что первое время по его поступлении во второй класс товарищи его обижали, называли «девчонкой», смеялись над его курточкой, обшитой по желанию матери тесьмой. Когда я этим возмущалась, он спокойно возражал: «У нас так полагается обходиться с новичками; ты девочка и понять этого не можешь». — «Значит, у тебя есть тайны от меня?» — «Конечно, мужские тайны». — «Но я пишу лучше тебя, знаю латынь, как Алеша!» — «Может быть, но все же ты девочка».

Это было мое больное место. Я страстно хотела быть мальчиком. Я ненавидела девчонок, считала несчастьем, унижением быть женщиной. Я молилась о чуде, чтобы Бог, раз ему все возможно, как говорил наш батюшка, превратил меня в мальчика. Я старалась ни в чем от них не отставать. И на самом деле я была сильнее не только братьев, но и всех мальчиков, бывавших у нас в гостях. В драке я всех побеждала, лучше всех ходила на ходулях, гребла, выше всех качалась на качелях, скорее всех бегала, поднимала самые тяжелые гири. Но знакомые мальчики не особенно ценили во мне эти преимущества и не искали моего общества, предпочитая слабых девчонок, которые с ними не равнялись. Это меня очень удивляло.

Когда позже, лет в четырнадцать, я сформировалась и узнала от сестер о тайнах женского естества, пришла в совершенное отчаяние. Я долго безутешно плакала, мне казалось, что с таким несчастьем нельзя примириться. Болеть несколько дней в месяц, ни бегать, ни грести, ни ездить верхом. Всю жизнь, всю жизнь подвергаться этому позорищу. И почему от него избавлены мужчины? Счастливцы!

Я как раз в те дни читала «Илиаду» Гомера и должна была писать сочинение о ее героях. И не стала. Им легко, со злобой думала я, сражаться, побеждать, быть героями, им это ничего не стоит, они всегда здоровы, всегда сильны. А несчастные женщины! И я опять принималась неудержимо плакать. Я удивлялась сестрам; как они могут спокойно жить и быть веселы. Маша на мои расспросы сказала мне: «Ты вечно преувеличиваешь. Не плакать же о том, что у женщин рождаются дети, а не у мужчин. Так Бог устроил. Это закон природы, глупо страдать от того, чего нельзя изменить».

Конечно, это так. Но дети родятся не только у женщин, но и от их мужей. Девушка должна быть замужем, чтобы у нее родился ребенок. Это надо для того, конечно, чтобы у ребенка были отец и мать. Но как у отца с матерью появляется ребенок, это никому не известно. Это тайна. Это чудо, совершаемое Богом. А чудо все равно нельзя объяснить. Поэтому я никогда об этом не думала.

Лет до двадцати, и даже позже, я не знала, что такое половой акт. Слова «опыление», «размножение», «оплодотворение» я встречала в книгах по естествознанию. «Жеребая кобыла», «стельная корова» я слыхала на скотном дворе. «Самка», «самец», «кобель», «сука» у нас в семье считались неприличными словами, и их употребляли братья, только когда мы, дети, были одни. Видела я, как щенились собаки братьев, котились их кошки, но никогда не представляла себе, что такие животные процессы происходят и у людей. Человек для меня всегда, с самого раннего детства, стоял на особой высоте, совершенно отделенный от мира звериного. Слово «животное» у нас в семье было самой обидной бранью. Эпитет «животный» — самым оскорбительным осуждением человека. Когда какая-нибудь мать баловала своего ребенка в ущерб чужому, моя мать говорила презрительно — «животная привязанность». «Животный инстинкт», «животная красота» были у нас слова самые уничижительные.

Когда мне уже было за двадцать лет, я раз случайно заглянула в книгу, лежащую на ночном столике моей замужней сестры Анеты. Это оказалось акушерским руководством. Я только бегло перелистала его, в ужасе от того, какие картинки увидала там, и тут же захлопнула, как только в комнату вошла сестра. Мне казалось, что я сделала что-то дурное, что в этой книге для меня могла раскрыться тайна, которую нам, девушкам, нельзя знать. И я страшно удивилась, когда Анета — она была в ожидании своего первого ребенка — совершенно спокойно спросила: «Ты читала эту книгу?» Я вспыхнула и тотчас же соврала: «Нет, я только открыла». — «А ты почитай. Это научная книга. Я очень жалею, что раньше не читала ее, до моего замужества. Каждой девушке, по-моему, надо знать, что такое брак, зачатие ребенка». — «А я не хочу знать эти гадости и не буду читать таких книг, хотя они и научные», — сказала я с внезапной злобой, мне самой непонятной, и покраснела до слез.

Анета внимательно посмотрела на меня и ласково сказала: «Ну как знаешь, ты ведь пока замуж не собираешься? А когда будешь выходить, непременно прочти, ничего гадкого в этой книге нет. Я тебе серьезно советую».

Но в детстве в этих женских историях меня мучило главным образом то, что я не могу говорить о них с Мишей. С ним я привыкла делиться всем решительно. А это женская тайна… А может быть, у него есть своя тайна, мужская? Он намекал мне на нее при поступлении в гимназию.

Как много таинственного в жизни! Я узнала еще только одну ее тайну, а может быть, их много и мне предстоит узнавать еще и еще?..

Переселение мальчиков вниз вызвало всеобщую перетасовку детей по комнатам. Вася переселился из дома во флигель во дворе, где у него были свои три комнаты: спальня, кабинет и столовая. Завтракал и обедал с нами, чай пил у себя, ему ставили самовар отдельно. Прислуживал ему мальчик: убирал комнаты и приносил еду, когда были гости. А у него всегда были гости, его товарищи по университету. Они не только «дневали и ночевали», как говорила няня, но прямо живали у него, к неудовольствию нашей матери. «Что же, у них своего дома нет?» — говорила она с упреком Васе.