Катя милая, я уже чувствую себя почти в близости от Москвы и Ладыжина. Правда, половина Сибирского пути уже за мной, миновали Читу сегодня утром в 6 часов. Еду в дыме, густом как туман. Это горит лес, кабинетские леса^{121}. Дым стелется на многие десятки, кажется, на сотни верст. Даже небо затянуто дымом, и Солнце скрылось.

Я сейчас в очаровании только что прочитанной фантазии Beckford’a «Vambek» [169], в издании Маллярме. Это гениальная вещь, исполненная архитектурной музыки. Я мало знаю прозаических книг, которые бы так мне нравились. Если ты еще не читала эту вещь, не читай. Я с удовольствием буду читать ее вслух в Ладыжине. Мне это так же нравится, как «Peau de chagrin» [170] Бальзака, и может быть сильнее. Я нашел формулу для этого произведения. Когда вчера в полночь я его кончил, у меня невольно вырвалось восклицание: «Здесь вся грозность суровой грозы, промчавшейся со своими чудовищными тучами, и вся трогательность нежного цветка, дрожащего на тонком стебельке под тяжелой каплей дождя». Хорошо, если бы ты наготовила на лето достойных французских книг. Я очень соскучился по Франции и буду считать великим счастьем опять попасть туда. У меня с французами гораздо больше общего, чем с русскими.

Где ты сейчас теперь? Напишу с дороги еще — и в Брюсовский, и в Ладыжино.

Целую тебя и Нинику. Радуюсь возвращению. Твой К.

1916. 31 мая. Урал. Вагон

Катя милая, я не знаю, где ты сейчас. Верно, в этот солнечный вечер ты прощаешься с Брюсовским. Или нет? Я не могу тебе выразить, как мне глубоко жаль, что этот дом продан, что его больше нет. Для меня он часть тебя, часть меня, часть нашей жизни. Я люблю все прошлое с суеверной привязчивостью. И у меня такое чувство, что вы все очень пожалеете, что этого дома больше нет. Я послезавтра в Питере. Счастлив безгранично, что еду домой. Точно из ссылки возвращаюсь. Обнимаю тебя. Писал в Брюсовский. До скорой встречи в Ладыжине. Твой К.

1916. 4 июня. Вечер. Вас. Остр. 22-я л., д. 5, кв. 20

Катя милая, шлю тебе самые светлые мысли в мой день. Я окружен сейчас цветами, но с тобой их больше. Мы свидимся на ближайшей неделе, — верно, в субботу, в Москве. Или ты будешь в Ладыжине? Я не нарадуюсь, что наконец мое путешествие кончилось. Пишу стихи и собираюсь упиться деревенской тишиной. Всем жительницам Ладыжина мой привет. Обнимаю тебя. Твой К.

1916. 26 июня. Вечер. Ладыжино

Катя милая, вероятно, ни одним из моих последних сонетов я не смогу доставить тебе такого удовольствия, как прилагаемым сонетом «Постель». Этот сонет могут вполне оценить только те, которые не однажды нашли в постели полный мир, снова примиривший их с миром дневного сознания.

Нюша и Таня пришли от него в восторг, и у меня с Нюшей одновременно вырвалось восклицание: «Кому это понравится, так Кате».

Вчера, когда писал тебе, забыл еще попросить непременно привезти «Змеиные Цветы». Протелефонирую в «Скорпион», чтоб тебе прислали, с надлежащею уступкой, я уплачу. А может, они и даром пришлют.

Не замедляйся в Москве, если возможно. Здесь стоят чудесные дни. И луга скоро выкосят, а сейчас они волшебный ковер, симфония голубого и желтого. Целую тебя. Все ждем. Твой К.

1916. VIII. 10. Час чайный. С. Образцово, Москов. губ. Почт. отд.

Катя милая, мне странно, что уже не Ока, а Клязьма передо мной. Здесь очень живописно и хорошо. Много красивых лесных прогулок. Вчера пришлось долго ждать на Ярославском вокзале. Собачка старой дамы обременяла меня своей любовью. Это кончилось взрывом ярости со стороны поклонника сиамских кошек. Город мне вреден.

Милая, целую тебя. Твой К.

1916. 12 авг. 5-й ч. д. С. Образцово, Московск. губ. Почт. отд.

Катя милая, я еще не вошел ни в какую правильную колею, но уже опять пишу сонеты и читаю немного. Здесь хорошо. Елена в тихом лике и в радости на мое присутствие. Мирра, хотя нередко и капризничает, но много лучше прежнего, и стала очень любопытна в своей новой роли маленькой поэтессы. Уходит в колосья или в болото и там поет свои детские мысли о том, например, что «Многие люди думают, что колосья нагибаются, но это не так, они молятся Богу, чтобы с ними были много лучше и много добрей».

Природа здесь совсем другая, чем в Ладыжине, и дополняет очарование обилием лесных прогулок. Лес настоящий, в него попадаешь сразу, выйдя из дома, и можно тотчас потеряться в нем и слушать звенящих мух, празднующих раскаяние Солнца, которое, кажется, может и намерено загладить свое отсутствие [в течение] долгих дней.

Посылаю тебе мой вчерашний стих «Ребенок», — ты видишь, ум поэта есть поистине память Мира. Ниника, я полагаю, будет польщена.

Напиши мне, как ты. Целую тебя крепко и люблю всегда. Твой К.

1916. 11 октября. Утро. Спб. В. О. 22-я л., д. 5, кв. 20 (Для телегр.: Петроград, 22-я линия, 5, Бальмонту)

Катя родная, я уехал, и мне кажется, что я не уехал, а где-то тут, совсем близко, и ты, и Нюшенька, и Ниника с аксолотлем и сомиком^{122}, и вся Москва, мне снова родная и желанная. Я писал Нюше, что доехал отлично. Духи странствий не покидают меня своим благим веянием. Здесь пока все довольно благополучно. Но, конечно, с днями будет, верно, хуже, а не лучше. Сейчас, однако, в квартире теплее, чем было и чем в Москве. Небо сегодня все в дымке тумана.

Вечер мой устроен, сегодня в половине 9-го читаю «Театр Юности и Красоты». Японский вечер пока еще не устраивается. Я никого не видел, кроме Тамары, которая здесь и с Миррочкой, и кроме Ани Э.^{123}, которая влюблена и в меня, и в Гумилева.

Сижу в малом своем уюте и перевожу Руставели. Как жаль, что в перерывах не могу побежать с Мушкой по Ладыжинскому саду. Кладу неделю на сверку дороговизны жизни и размышления.

Целую тебя и люблю. Твой Рыжан.

1916. Х. 25. 8-й ч. в. Спб.

Катя милая, все эти дни думал о тебе и хотел писать, но я совсем заработался, хотя без особого утомления. Я писал Нюше, и, верно, она передавала тебе мои маленькие новости. Я еще, кажется, никогда не жил в столице русской так домоседно. Ни к кому не хожу, и ко мне никто не ходит. Лишь по субботам вечером бывает кое-кто. Весь день работаю над Руставели и радуюсь, что числу к 20-му ноября вся поэма будет кончена. Мне совершенно никто не нужен, и жалею только, что не с тобой и не с Нюшей. И тебя, и ее мне очень недостает.