1916. IV. 26. Вечер. Владивосток

Катя милая, я наконец уезжаю в Японию завтра, в послеполуденье, на японском корабле «Хозан-Мару». Из моей поездки на «Эривани» ничего не вышло, ибо корабль задержался отплытием из-за какого-то груза. А мне не хочется терять лишнюю неделю, ибо я хочу возможно скорее вернуться домой.

Я еду в порт Цуругу. Тотчас же уеду в Иокогаму, там пробуду дня два, поеду дней на 5 в Никко, где множество храмов и где сейчас цветут вишневые деревья и иные. Все мои японские ночи будут лунные. Из Никко направляюсь в Киото, вернусь через Нагасаки. В Токио заеду из Иокогамы лишь на несколько часов.

Эти дни были совсем путанные, из-за бесконечных сборов и разговоров. Я рад, что наконец завтра буду в открытом море.

Милая, я буду писать тебе из Страны Хризантем и буду мысленно с тобой во всех своих впечатлениях.

Обнимаю и целую тебя. Ладыжино мне милее Японии, куда я еду. Твой Рыжан.

1916. IV. 28. 4.-й ч. д. «Хозан-Мару»

Катя милая, я качаюсь на синих волнах и чувствую себя в родной стихии. Корабль небольшой, но опрятный и удобный. Радуюсь на изящные японские растения и хочется поскорее видеть японскую весну. Завтра. Неужели эта страна, от меня ускользавшая, завтра будет увидена мной. Мне странно. Обнимаю тебя. Твой К.

1916. 13 мая н. ст. Иокогама

Катя милая, в ярком Солнце я увидел цветущий Ниппон, который ускользнул и от твоих, и от моих взоров 15 лет тому назад. От порта Цуруги поезд домчал до Иокогамы в течение дня. Я видел эти поразительные пространства, где поля как сады, а сады как видения. За несколько часов я полюбил Японию навсегда. И прекрасный лик Фудзи-Ямы. Милая, обнимаю тебя. Твой К.

1916. 3/16 мая. Утро. Иокогама

Катя милая, я уже успел побывать в Токио и в Камакуре, где исполинское изваяние Будды. Сегодня переезжаю в Токио и оттуда в красивейшее Никко. Я так очарован Японией и японцами, вернее японками, что хотел бы пробыть здесь год. Вся Япония — chefd’oeuvre [168], вся она — воплощение изящества, ритма, ума, благоговейного трудолюбия, тонкой внимательности. Как жаль, что мы не были здесь вместе. Но я тогда не понял бы Японии. Я был еще слишком юн. Целую тебя и все время помню. Твой К.

1916. V. 4/17. Вечер. Никко

Катя милая, я пишу тебе опять лишь слово привета, я только что приехал в прославленное своею красотою Никко. В Токио еще вернусь, но там пыльно и шумно и интервьюеры несчастные. В Иркутске или в Харбине я гораздо менее знаменит, чем в Токио. Но слава во всех видах — вещь утомительная.

Не прекращается, а лишь усиливается моя влюбленность в Японию. Изящные люди среди прекрасной природы. Но ведь это идеальное сочетание.

Милая, целую тебя. Говорю с тобой из сновидения. Твой К.

[1916]. 19 мая н. с. 6 ч. в. Токио

Катя милая, я в непрерывной волне впечатлений, и мне трудно писать. Я всегда испытывал по отношению к Японии предубеждение. Оно было совершенно ошибочным. Это не только ошибка, это ошибка чудовищная. Японцы именно один из немногих народов на земле, которые обладают особой, притягательной для меня силой. Воплощение трудолюбия, любви к земле, любви благоговейной к своей работе и к своей родине, внимательности изящной, деликатности безукоризненной и первобытности неутраченной цивилизованности в лучшем смысле. Здесь нет грубых сцен, или я их не видел. Здесь нет грубых голосов, или я их не слышал. Что касается японской женщины, мне кажется, что любить ее — великое и высокое счастье, ибо она совершенство кротости, изящества, мягкости, ритма. Японка — музыка движений. Японка — поэма тончайших движений чувства. Японская природа — воздушная греза.

И сколько здесь смеха, улыбок, живости, радостных вскликов! В Японии много того, что меня очаровало на Тонга, Самоа и Яве.

Цуруга, Иокогама, Камакура, Токио, Никко — эти разные места по-разному очаровали меня. Завтра или послезавтра, с малым заездом в Иокогаму за вещами, я приезжаю в Киото. Оттуда собираюсь в Нару, где гуляют ручные лани. Через неделю поеду во Владивосток, где пробуду, верно, дня три и выступлю с чем-то в пользу наших раненых.

Очень хочется русской весны, русского лета, деревни, тишины. В последних числах мая свидимся.

Японские журналисты прославили меня в Токио, и, кажется, я буду что-то писать для одной из самых крупных японских газет. Японцы очень увлекаются русской литературой и знают даже таких авторов, как Борис Зайцев. Из моих стихов переведены, между прочим, некоторые «Фейные песенки». Также, конечно, «Болотные Лилии» и стих «Будем как Солнце». Из моих рассказов переведены «Ревность» и «Крик в ночи». Это меня удивило.

Катя родная, где ты, милая? Верно, сейчас уж в скучных хлопотах в Брюсовском. Обнимаю тебя крепко. Я не жалею, что мы когда-то предпочли Париж, и Испанию, и Биаррицы. Мы тогда не полюбили бы Японию. Нам нужно было пройти тот путь.

Целую тебя и люблю. Твой прежний К.

1916. V. 14. 4 ч. д. Владивосток, «Версаль», № 33

Катя милая, предо мной твое письмо от 13 апреля из монастырской тишины. Когда это мое письмо будет перед тобой, ты, верно, только что окончишь твои хлопоты с домом в Брюсовском, будешь утомленно и радостно вдыхать благовонный воздух Ладыжина, а я буду приближаться в душном вагоне, но радостный, к пределам Невы, где не задержусь больше нескольких дней.

Целую тебя, целую Нинику, жду свидания.

Вчера я телеграфировал тебе. Я писал Сабашникову 25 апреля, отослал ему договор о Руставели и послал три очерка о нем, просил одновременно прислать телеграммой числу к 15 мая 300 рублей. Их еще нет, так же как 200 рублей от Некрасова, доплата за «Ясень». Лишь из-за этого и из-за выступления в пользу раненых я задержался здесь, а не поехал домой тотчас же. Надеюсь выехать 17-го или 18-го. Манят меня возвращаться Амуром, но уже боюсь какой-либо задержки. Не заеду также и в Томск, где хотел выступать. Мне выступления опостылели.

Японией пленен безмерно, но писать об этом еще не могу. Скажу лишь, что влюблен в Японию целиком, категорически, без оговорок.

Большой радостью и нечаянной было для меня увлечение японцев мною. После Грузии и наряду с ней это золотая страница сердца. И связь моя с Японией уже не порвется.

Я радуюсь лету с тобой и с Нюшей в Ладыжине. Пожалуйста, набери побольше книг туда. Между прочим, — если уж не опоздала моя просьба, — возьми Ренана — «Историю Израиля» (мной недочитанную) и «Историю христианства» (которую хочу перечитать), конечно, по-французски. Также «Историю России» Соловьева. И все, что сможешь достать о Японии и Китае (религия, мифы, поэзия, языки, история).

Соскучился я, Катериночка, очень хочется вернуться. Хочу начать какую-то новую полосу жизни.

Обнимаю тебя и целую твое лицо. Твой Рыжан.

P. S. Японские марки — для Ниники. Тане П. — мой поцелуй.

1916. 24 мая. 5 ч. д. Кит. Вост. ж. д. Ст. Борзя

Катя милая, я уже опять в Забайкалье, ночью приезжаю в Читу, послезавтра из Иркутска уже вступаю в полосу настоящего возвращения. Едем пока без опоздания и без загромождений. Не знаю, как будет дальше. Хорошо было проехать цветущую Маньчжурию. Я никогда еще в жизни не видел столько ландышей. Весь наш поезд был свадебным поездом, они белели из всех окон. Ландыши и орхидеи, белые и голубые. Изысканно-прекрасные белые орхидеи растут там в изобилии. Сейчас еду зеленой пустыней. Я радуюсь возвращению — как радовалась бы Литва^{120}. Это предельная степень. Целую тебя. Скоро свидимся. Твой К.

1916. V. 25. 11 ч. у. Забайкалье. Ст. Бада. Вагон