Теперь о «деньгах»: чек утраченный никем не предъявлен. Меня и мой почерк здесь, в «Crédit Lyonnais», знают. Меня научили написать в Москву, и там дадут дубликат чека. Деньги не потеряны. Пятницкому я писал дважды, чтобы он послал Анне Алексеевне для тебя 150 р. Если по приезде в Москву они не будут еще получены (что невероятно), телеграфируй ему (Николаевская, 4). Если у тебя не хватило для покупок тебе и Нинике, возьми деньги у Бойе, я ему уплачу немедля по приезде в Париж. Или составь мне список покупок, я в точности все исполню и привезу. Что тебе привезти из Испании? Напиши, если успеешь. Я остановлюсь в Мадриде в «Santa Cruz». Зайду и в «Hôtel Embajadores».
Где мы будем летом? Я даю тебе честное слово, что со мной за все лето ни разу не случится ничего. Я буду тверд и ни разу не прибегну к яду. О, как мне хочется быть с тобой и день ото дня делить мысли и чувства. Ведь теперь — свобода от умственных пут! Мы будем счастливы, Катя, и веселы, и молоды.
Каждая моя преступно-мальчишеская попытка «освободиться» (как будто я с тобой не свободен!) приводит лишь к рабству и тоске. Ты моя жизнь, ты мое все.
Поцелуй Елену, привет Максу и Маргоре{99}. С дороги буду писать.
До свидания, любовь. Милая, я твой. К.
P. S. Я был на высотах близ Барселоны. Этот вид лучше Неаполя.
1915. 1 января ст. ст. Пасси. 3 ч. д.
Катя милая, вчера весь день думал о тебе и говорил о тебе с Нюшей, когда мы с ней вдвоем встречали русский Новый Год, но и на меня, и на Мушку{100} напало какое-то забвение, и мы не послали тебе вчера телеграммы. Послал сегодня утром.
Эти дни были от тебя вести: письмо и в нем ласковое и нарядное письмишко Ниники; перевод в 2000 фр. и сегодня открытка. Я напишу тебе сейчас лишь два слова: дня через два пишу обо всем, что думаю, подробно и напишу также Нинике, которую целую.
И уже серьезно начал думать об отъезде в Россию. Но хочется предварительно закончить намеченные чтения и подготовить разные рукописи, чтобы не с пустыми руками приехать и не сразу попасть в какую-нибудь лямку. Надеюсь к отъезду в марте кончить «Урваси» Калидасы, «Васантасэну» Вигасы и написать что-нибудь свое, — в какой форме, еще не ведаю.
Я не очень понял слова твоей вчерашней телеграммы: «Пошли стихов для газет». Каких? Куда? У меня почти ничего нет, кроме того, что я уже послал. Все ж через два дня смогу тебе приложить несколько вещей, но не знаю, своевременны ли.
Я начал верить в возможность устроить в России благое житие и надеюсь, что не с холодными и безучастными людьми встречусь в Москве и Петрограде, а, может быть, поеду и в Киев, и в Одессу, и в Тифлис, и куда-нибудь еще, где меня знают, любят.
Стоит ли возвращать почтой две грузинские грамматики, которые мне более не нужны, или привезти их? Просьба: пошли мне, пожалуйста, какую-нибудь грамматику санскритского языка на русском языке, а также, если что найдешь, по сравнительному языкознанию. Очень буду признателен.
Война, очевидно, затягивается надолго. Думаю, что в России, если благополучно доеду до нее, остаться нам придется долго. Но не хочется разрушать здешнее житье. Если бы можно было, я был бы склонен семь месяцев проводить в России и пять в Париже или вообще за границей. Видно будет.
Милая, целую тебя крепко. Шлю благие мысли. Да будет 1915 год светлым годом Освобожденного Человечества и озаренных дней для нас, образующих наш маленький Остров Объединенный. Твой К.
Париж. 1915. 18 января н. ст. 4 ч. д.
Катя милая, я собирался тебе писать подробно еще три дня тому назад, но с машинкой моей, которая только что перед этим была в чистке и исправлении, случилось несчастие, она отказалась писать, пришлось опять ее везти сюда, на бульвары, — и вот я сижу у Гаммона, пишу для проверки, а Нюша покорная сидит около меня. Что же мне писать для проверки — как не письмо тебе, Черноглаз, не правда ли, для проверки машинки и для проверки собственного сердца также? Впрочем, мне себя проверять не нужно. Чувствую и знаю, что за последнее время я стал спокойнее и радостнее, и все кругом стало более светлым и обещающим.
Эти последние дни я был импрессионирован приездом Макса, я очень рад ему. Он по-прежнему мил, болтает вычурно, но умно, сразу колыхнул в моей душе какие-то молчавшие области и, прежде чем еще приехал, как-то косвенно обратил меня к стихам. Я написал за это время поэму «Кристалл», сонет «Кольцо» и венок сонетов «Адам», который посылаю тебе, — удастся ли только тебе его поместить, не знаю, — передай его, пожалуйста, Вячеславу Иванову. Но мне очень интересно твое впечатление. Я написал всю эту поэму сонетов вчера: начал в 5 часов дня, а кончил в 2 часа ночи с половиной. Я думаю, что эта вещь одна из 5 или 7 наилучших моих вещей, самых сильных, красивых и значительных. И Нюша, и Макс, и Елена были захвачены, даже подавлены. Напиши мне подробно. Прочти это также Александре Алексеевне, Тане П. и Леле{101}.
Я говорил тебе, что для газет у меня ничего нет сейчас. Я пошлю сам, непосредственно, дня через три, чувствую, что буду писать, еще какие-то струны проснулись.
Милая, за последнее время от тебя чаще были вести, но у меня какое-то чувство, что ты еще дальше, географически. Мне наскучила жизнь за границей, вся ее приблизительность. Я чувствую, что я бесконечно теряю как поэт оттого, что я не живу в России, а лишь приезжаю туда. Я, безусловно, хочу жить в России, за границу только приезжать. Но, как мы уже решили, — и ты, и я, и иные, — не надо разрушать Париж наш, с ним все-таки столько связано, что сразу от него отказаться невозможно.
19 янв. Сумерки
Катя милая, я тороплюсь отослать тебе своего «Адама», и потому прерываю письмо. Напишу тебе завтра или послезавтра еще. Я в светлой волне. — Приехала сейчас А. И. Гнатовская, и очень приветствует тебя, целует. Нинике пишу в следующем письме. Радуюсь, что идет «Жизнь как сон». Увижу ли? Навряд. Обнимаю тебя. Твой К.
1915. 28 января н. ст. Пасси. 4-й ч. д.
Катя милая, посылаю тебе несколько новых стихов своих. «Герб затаенного Месяца» я уже послал в «Русское слово», — этот экземпляр для тебя. «Сглаз» и «Поместье», строки зловещего свойства, пожалуйста, перешли Сологубу — Разъезжая, 31, Петроград, он где-нибудь, верно, напечатает, если это возможно. «Подвижная свеча», «Полночь» и «Кольцо» пошли или передай, куда хочешь и можешь.
Напиши мне о своих впечатлениях. «Сглаз» и в особенности «Поместье» я не хотел, было, тебе посылать, уж очень от них веет мутью. Но Искусство должно быть всецело свободно.
Маленький стишок, моей рукой написанный, посылаю Нинике, она просила меня стишков прислать. Не знаю, однако, понравится ли он ей.
Письмо от тебя получил, помеченное 30 декабря. Газеты со стихами еще не пришли.
На меня напала усталость. Так эта неопределенность утомительна, которая чувствуется во всем нашем мире человеческом. После поэтического прилива отлив и серые сумерки. Пойду сейчас вниз, напьюсь чаю и засажу себя за «Урваси».
Только что вернулся из Булонского леса, куда ходил с Мушкой. Он только что освободился от разных загородок, которые его уродовали. С Мушкой по-прежнему у нас мир и совет, и не мыслю себя без нее. Нужно устроиться в России так, чтоб она была с нами, Катя.
С Рондинеллей я встретился так, точно она не уезжала, но мы с ней меньше разговариваем, чем когда-то, и не так, как прежде. Правда, она несколько выбита из своего русла. С Максом говорим много, в нем есть умственная свежесть. С Еленой и Миррочкой лучше стало. Виделся с Минскими и еще с двумя-тремя прежними и новыми людьми. Но минутами мне кажется, что я слишком долго живу на Земле. Нюша тогда ласково усмехается и говорит, что я должен пожить еще. И верно, я буду жить без конца. Хоть мне кажется, что лучше было без конца быть звуком, и светом, и дыханием цветов, на какой-то другой планете, где любовь, и свобода, и существование есть единое и нераздельное радостное Одно-и-То же.
