Не могу описать, как это скверно, когда твои друзья либо женятся, либо становятся королевскими изобретателями. Сегодня ты входишь в беспечную компанию любителей приключений, готовых отправиться в любой путь, как только наскучит оставаться на одном месте. Отправляйся, куда только захочешь, перед тобой карта всего мира... И вдруг... Путешествия перестают их интересовать! Им хочется жить в тепле! Они боятся дождя! Они начинают собирать вещи, которые некуда поместить! Они говорят только о разных пустяках... Ни на что серьезное они уже решиться не могут... Раньше они прилаживали парус, а теперь строгают полочки для фарфоровых безделушек. Ах, разве можно говорить об этом без слез!
Хуже всего было то, что домоседы заразили и меня своим оседлым настроением. Чем уютнее мне становилось сидеть с ними у камина, тем труднее было снова стать свободным и смелым, как морской орел. Вы понимаете меня, дорогие читатели? Я сидел взаперти, все помыслы мои были о свободе, а за окном бушевал шторм и лил дождь.
В тот особенно важный вечер, о котором я сейчас расскажу, погода была прескверная. Крыша дрожала и скрипела, порывы юго-западного ветра рвали на части идущий из трубы дым, дождь сильно стучал по крыше веранды (я переделал капитанский мостик в веранду, пристроив к ней узорчатые перила).
- Мама! Ты почитаешь нам вслух? - попросили малыши Мюмлы-мамы, лежа в кроватках.
- Конечно, почитаю, - отвечала Мюмла-мама, - на чем мы остановились?
-...Полицейский... инспектор Твиге... медленно... подкрался... ближе! - отбарабанили малыши.
- Хорошо, - сказала им мама. - "Полицейский инспектор Твиге медленно подкрался ближе. Что это там блеснуло, дуло револьвера? Полный холодной решимости нанести карающий удар, он скользнул дальше, остановился и снова начал продвигаться вперед"...
Я рассеянно слушал Мюмлу-маму, ведь этот рассказ я знал почти наизусть.
- А мне эта история нравится, - сказало привидение, вышивая на черном фланелевом мешочке для гвоздей скрещенные белые кости и поглядывая на часы.
Шнырек сидел у самого камина и держал Сос за лапку. Юксаре раскладывал пасьянс. Фредриксон лежал на животе и рассматривал картинки в книге "Путешествие по океану". В доме было тепло и уютно. Чем дольше я глядел на все это, тем беспокойнее становилось у меня на душе. По лапкам забегали мурашки. Дребезжащие оконные стекла то и дело облизывала морская пена.
- А каково плыть по морю в такую ночь... - сказал я.
- Восемь баллов. Если не больше, - подхватил Фредриксон и продолжал разглядывать волны на картинках.
- Пойду-ка гляну, какая погода, - пробормотал я и выскользнул за дверь. С минуту я стоял неподвижно и прислушивался.
Грозный шум волн наполнял мрак, окружавший меня. Я принюхался, прижал уши к голове и пошел навстречу ветру. Шторм, рыча, тут же набросился на меня, и я зажмурил глаза, чтобы не видеть неописуемо страшных сил, вырвавшихся на свободу осенней ночью. Лучше не думать о таких кошмарных вещах...
Впрочем, это был один из немногих случаев, когда я вовсе ни о чем не думал... Я знал лишь, что мне нужно спуститься к берегу, к ревущим волнам. Это было предчувствие. В жизни оно часто приводит к удивительным результатам.
Луна вышла из-за ночных туч, и в ее свете мокрый песок засиял, как металл. Волны с грохотом бились о берег, словно строй белых драконов, которые, выпустив когти, кидаются на препятствие, отступают со скрежетом назад, в темноту, и снова возвращаются.
Я и сейчас содрогаюсь от этих воспоминаний!
Что же заставило меня наперекор ночи и холоду (а для муми-тролля нет ничего хуже холода) блуждать в ту знаменательную ночь, в ту самую ночь, которая послала Муми-маму на наш остров? (Ах, игра свободного случая - что это за удивительная вещь!)
Уцепившись за дощечку, она плыла по волнам; ее то кидало, словно мяч, в залив, то уносило назад в море. Я ринулся на отмель и закричал изо всех сил:
- Я здесь!
Вот она появилась снова. Она выпустила доску из лапок, и ее несло на гребне волны прямо ко мне. Не моргая, смотрел я на приближающийся ко мне водяной вал. Через секунду потерпевшая была в моих объятиях, и мы беспомощно закружились в кипящем водовороте.
С неведомой мне ранее силой я крепко-накрепко уперся ногами в песчаное дно и выбрался на берег. Волны жадно хватали меня за хвост, а я упирался, боролся и наконец положил свою прекрасную ношу на берег, в безопасном, подальше от жестокого моря, месте. Ах, это было совсем не то, что спасать тетку Хемулихи! Ведь теперь это был муми-тролль, как и я сам, но еще красивее, чем я: маленький тролль женского рода, которого я спас!
Она села и запричитала:
- Где моя сумка? Спасите же мою сумку!
- Вы держите ее в своих лапках, - сказал я.
- Ах, так она при мне! - воскликнула она. - Какая радость...
Она тут же открыла ее и, порывшись, извлекла пудреницу.
- По-моему, морская вода испортила пудру, - огорченно сказала она.
- Не важно, вы и без нее прекрасны, - галантно заметил я.
Она взглянула на меня - о, это был неописуемый взгляд! - и сильно покраснела.
Позвольте мне остановиться на этом столь значительном рубеже моей бурной молодости, позвольте мне закончить свои мемуары на том, как Муми-мама - самая прекрасная из муми-троллих - вошла в мою жизнь! Она ласковым и понимающим взглядом посмотрела на все мои ребячества, и я стал вести себя здраво и разумно, и вместе с тем жизнь моя утратила очарование дикой свободы... Эта утрата, по-видимому, и засадила меня за мемуары.
Все, о чем я пишу, случилось ужасно давно, но теперь, когда я оживил в памяти эти события, мне кажется, что подобное могло бы произойти со мной снова, хотя уже на совершенно иной лад.
Я откладываю в сторону перо, которым писал свои мемуары, твердо уверенный в том, что прекрасная пора приключений наперекор всему не окончена - ведь это было бы довольно печально.
Пусть каждый достойный уважения муми-тролль задумается над моими переживаниями, моим мужеством, здравым смыслом, моими добродетелями, а возможно, и над моими глупостями (если он еще не принял решение набираться ума-разума на собственном опыте)...
На этом мемуары заканчиваются. Но за ними следует важный эпилог.
Переверните страницу!
ЭПИЛОГ
Муми-папа отложил перо и молча окинул взглядом свою семью.
- Молодец! - растроганно сказала Муми-мама.
- Молодец, папа, - подтвердил Муми-тролль. - Теперь ты стал знаменитым.
- Это почему же? - прямо-таки подскочил папа.
- Прочтут твои мемуары и решат, что ты знаменитый, - уверенно заявил Муми-тролль.
Писатель весело помахал ушами.
- Может статься!
- Ну а потом, - крикнул Снифф, - что было потом?
- Ах, потом... - Папа сделал неопределенный жест, подразумевавший дом, семью, сад, Муми-дол, вообще все, что идет следом за молодостью.
- Дорогие дети, - робко сказала Муми-мама, - потом началось это...
Внезапно веранда задрожала от порыва ветра. Хлынул дождь.
- Каково-то плыть по морю в такую ночь, - пробормотал папа словно про себя.
- Ну а мой папа как же? Юксаре? Что с ним сталось? И что было с мамой? - спросил Снусмумрик.
- А со Шнырьком? - крикнул Снифф. - Куда ты дел моего единственного папу? Уж я не говорю про его коллекцию пуговиц и про зверюшку Сос!
На веранде наступила тишина.
И тут, именно в самый важный для всей этой истории момент, в дверь постучали. Раздались три сильных, коротких стука.
Муми-папа вскочил.
- Кто там?
Кто-то басом ответят:
- Отвори! Ночь мокрая и холодная!
Муми-папа широко распахнул дверь.
- Фредриксон! - крикнул он.
И на веранду действительно вошел Фредриксон, стряхнул с себя капли дождя и сказал:
- Привет! Привет! Не сразу мы вас нашли.
- Ты ни капельки не постарел! - восторженно воскликнул Муми-папа. - Ах, как замечательно! Ах, какая радость!
Тут послышался глухой голос:
- В такую роковую ночь забытые кости стучат громче, чем когда-либо! - И из рюкзака Фредриксона, приветливо улыбаясь, выползло привидение собственной персоной.
