Диаграмма была вызовом. Так расценил это Лихачев и сказал Марку Лаврентьевичу с обидой:

— В конце концов, Финляндия, которая вообще не выпускает автомобилей, а не СССР, могла бы занять на вашей диаграмме самое последнее место.

Сорокин вполне справедливо возразил:

— Здесь изображены только те страны, которые выпускают автомашины, а не те, которые их не выпускают.

Говорил Марк Лаврентьевич быстро, нервно, обрывая незаконченную фразу, считая, что она и так понятна, переходил к другой.

— Финляндия могла бы затрачивать средства на сборку автомобилей из деталей и агрегатов, покупаемых хотя бы у Форда, но финны этого не делают, — продолжал он.

— Почему не делают? — спросил Лихачев.

— Невыгодно. Выгодней покупать готовые машины. Зачем им делать автомобили, когда финны делают бумагу, пожалуй, лучше всех в мире. Финская бумага — это национальная гордость. Они просто продают бумагу и покупают машины.

— А Форд делает машины лучше всех в мире? — спросил Лихачев. — И это тоже национальная гордость?

— Безусловно, — сказал Сорокин.

О Форде много писали, но мало кто из хозяйственников бывал в Америке, видел конвейеры Форда, детали автомобиля в массовом количестве, заготовленные для сборки, удобные складские помещения. Дипломатические отношения СССР с Америкой все еще не были установлены, въезд в США всячески затруднялся.

Зато Сорокин много лет жил в Америке и должен был видеть заводы Форда. Уже поэтому у него наверняка были свои взгляды, свои ключи ко всем тем нерешенным задачам, которые обрушивались на Лихачева ежедневно.

Отвечая Лихачеву на его вопросы, Сорокин бегло заметил, что автозаводы в СССР работают по методам универсальных заводов. Они изготовляют у себя все детали автомобиля — от мотора до болта. Что же касается американской автопромышленности, то она все более эволюционирует от универсальных заводов в сторону специализированных, которые выпускают только задние мосты или карбюраторы или кузова и кабины, а есть заводы, которые только осуществляют сборку.

— Мне говорили, что Форд не очень-то верит в такую кооперацию, — сказал Лихачев. — Все эти специализированные заводы ему самому и принадлежат.

— Это верно! — согласился Сорокин. — У него двадцать шесть заводов, своя металлургия, свои рудники, шахты, цементный завод, стекольный завод. У него пароходы и баржи. он даже собственную железную дорогу купил, чтобы ни от кого не зависеть. Для конвейера — это главное: ни от кого не зависеть.

— Вы думаете, это главное? — переспросил Лихачев. Сорокин посмотрел недоуменно.

— Естественно, — обрубил он коротко.

— Как сказать, — возразил Лихачев, — это скорее принцип Тит Титыча — ни от кого не зависеть. Мы, коммунисты, неизбежно друг от друга зависим. И этот самый коллективный труд — наша социальная гордость.

— Какая гордость? Чем?

— Ну как же?! — сказал Лихачев. — Капиталисты до революции все ввозили, ничего не умели делать, а мы, рабочие, умеем делать автомобили, а не какую-нибудь папиросную бумагу. И гордимся тем, что умеем.

Марк Лаврентьевич Сорокин был невысок ростом, по когда он сидел, то казался выше. У него были широкие плечи, круглое лицо и очень живые, ясные, выразительные глаза. Склонив голову набок, он долго молчал и косо, по-птичьи смотрел на Лихачева.

Наконец произнес с придыханьем, в интонации вопросительной:

— Умеем?!

И все. Одно только слово. Но как оно было сказано!

О разговоре с новым председателем Автотреста Лихачев рассказал Серго Орджоникидзе.

Серго согласился с Лихачевым, что заводу нужен решительный, радикальный сдвиг в технологии, но возразил:

— Нет такой вещи, которая вредила бы нам больше, чем так называемая социальная гордость, о которой ты говоришь, и нежелание учиться. Да, ты помнишь, конечно, статью Ильича «Очередные задачи Советской власти».

Лихачев хорошо знал эту работу. Именно в ней Владимир Ильич поставил перед всем народом задачу учиться работать.

Об атом и говорил Серго. Он напомнил, что, по словам Ленина, Советская Республика должна прежде всего перенять все цепное из завоеваний капиталистической пауки и техники. Последним словом капитализма являлась система американского инженера Тейлора. Ленин и ориентировался на лее.

— Но Ленин говорил, что эта система соединяет в себе богатейшие научные завоевания и утонченное зверство буржуазной эксплуатации,[7] — сказал Лихачев.

— Ну и что из этого следует? — спросил Серго. — Когда на заседании президиума ВСНХ мы обсуждали проект декрета о трудовой дисциплине, Ленин при этом присутствовал и внес конкретные поправки. Он определенно говорил, что в декрете необходимо указать о введении системы Тейлора. Речь шла о том, что мы обязаны использовать все научные приемы работ, которые выдвигает эта система. «Без нее повысить производительность нельзя, а без этого мы не введем социализма». Так говорил Ленин. И, между прочим, при проведении этой системы он рекомендовал привлечь американских инженеров.[8]

— Я это не совсем понимаю, — сказал Лихачев. — Тейлор Тейлором, а можем ли мы подражать капиталистам?

— Подражать, — засмеялся Серго. — Что мы, обезьяны? Зачем нам подражать… Да еще капиталистическому зверству. Владимир Ильич вовсе не говорил, что мы должны подражать. Он говорил — изучать, а применять-то будем в своей практике, в своих интересах, на своей почве. А в нашей практике есть такие возможности, которых нет у капиталистов — ни у американцев, ни у немцев.

— Какие возможности? — спросил Лихачев пытливо.

— Возможности социалистического общества… Возможности диктатуры пролетариата.

— На практике мы еще не готовы…

Серго перебил его, сказав, будто он еще со школы Лонжюмо помнит, что человечество всегда ставит себе только посильные задачи.

— Более того, — сказал Серго, — сама задача, как правило, возникает лишь тогда, когда готовы условия для ее решения.

Нужно было, чтобы прошло еще несколько лет напряженной, боевой практической работы, прежде чем молодой директор завода АМО по-настоящему понял всю глубину этого разговора с Серго Орджоникидзе.

В декабре 1927 года должен был начаться XV съезд партии. Твердый курс на индустриализацию страны был принят еще на XIV съезде, а теперь, на XV съезде, ждали доклада Кржижановского о первом пятилетнем плане развития народного хозяйства.

Казалось, задача была поставлена. Но есть ли «условия для ее разрешения»? Это следовало еще доказать.

Автомобиль, как это было уже каждому ясно, стал самым дефицитным товаром, лимитирующим не только развитие сельского хозяйства, о чем все говорили, но и строительство заводов, жилищ, автострад, больниц, яслей, лабораторий, институтов, шахт, элеваторов и многого другого.

Незадолго до съезда споры о масштабах и темпах индустриализации вообще и автостроения в частности приобрели весьма острый характер.

«Телега или автомобиль?» — так ставился вопрос.

«Конечно, автомобиль! Нельзя индустриализировать страну, опираясь на лошадку или на вола», — поддерживал автомобилистов Ворошилов.

Но в дискуссионном листке «Правды» выступил бывший начальник Автотреста Урываев с неожиданной точкой зрения. Он предостерегал: «Неизвестно куда девать даже 800 машин в год, никто не хочет их покупать, а мы зачем-то собираемся выпускать 4 тысячи машин. На данный период нам выгоднее ввозить из-за границы агрегаты и собирать их, чем строить автомобильный завод».

Урываеву отвечал начальник Автотранспортного управления ВСНХ Осинский. Он с возмущением говорил, что стране нужно выпускать не 800, а 800 тысяч автомобилей в год. Это заявление было встречено в штыки оппозицией. По мнению оппозиции, к концу пятилетки понадобятся не 800 тысяч, а 2 миллиона 259 тысяч автомобилей, иначе страну ждет полная катастрофа. Почему именно 2 миллиона 259 тысяч, а не 2 миллиона 260 тысяч, хотя бы просто для круглого счета, понять было трудно.