— Вот мужички… просто решают дело, — прочитал он вслух и рассмеялся. — Мы — вам, вы — нам. Да еще… парочку… Откуда это неслыханное послание?

— Ходоки! — сказал Тарасов. — Они нас, оказывается, тут вчера целый день ждали с этим маслом и бараниной.

— А ты им сказал, что весь наш выпуск вперед на год распределяется? Три года назад надо было покупать, когда никто не покупал. Помнишь, говорили, зачем четыре тысячи, когда и восемьсот штук не знаем, кому продать.

Вместо ответа Тарасов засмеялся.

— А где же все это ихнее богатство? — спросил Лихачев.

— В столовую отправил.

— А сами они куда девались?

— Пошли на прием к Михаилу Ивановичу. Его хотят просить. Иван Алексеевич, — сказал Тарасов, — говорят, что даже Форду не удавалось до сих пор переходить на новую марку без остановки конвейера.

— Вот как… Даже Форду, — передразнил Лихачев. — Между прочим, Форд такой задачи перед собой и не ставил. Зачем это ему?

— Вообще-то говоря, удобнее остановить конвейер, — сказал Тарасов наивно. — Надо освоить новые станки, конвейеры, разработать приспособления, сломать старый график, создать новый. Удобнее остановить…

— Смотря кому, — ответил Лихачев усмехаясь. — Демьянюку, как ты знаешь, показалось неудобно. Я с ним согласен.

— Я понимаю, что технически все это очень сложно, — сказал Тарасов уклончиво.

— Технически!.. Не только технически, а и всячески, — согласился Лихачев. — Да сейчас и программа другая. Очень сложно.

Все было сложно, все, что предстояло теперь коллективу завода. И оба — директор и секретарь парторганизации — хорошо понимали это.

Судя по воспоминаниям бывшего табельщика Ивана Семеновича Семенова, именно в эти дни о коридоре заводоуправления он увидел крупную фигуру секретаря парторганизации.

Старик пропустил мимо себя Тарасова и спросил его тоном заговорщика.

— Степан Никонович! Нас, говорят, вчера к Серго вызывали? Интересно узнать, как он нас, одобряет или нет?..

— Почему же не одобряет? — спросил Тарасов, прислоняя руку к уху. Он был когда-то «котельщиком-глухарем», и глухота осталась на всю жизнь. — Почему не одобряет? — повторил он.

— Я ничего не говорю, — уклонился от ответа хитрый старик. — Это люди говорят, что путиловцы вроде нам ножку подставляют.

— Ничего подобного, — поспешно возразил Тарасов, улыбаясь. — С чего бы это? Просто расширяться будем. Опять мала квартирка оказалась!

— Ах так!

— А ты что думаешь?.. Именно так…

Он сказал это весьма туманно. Но дотошный старик сразу обо всем догадался. Вот почему той же ночью почти во всех цехах говорили, что завод стоит накануне нового большого строительства, и это, конечно, каждого волновало и радовало, как всякая перспектива завтрашней борьбы, в которой ты будешь обязательным и счастливым участником.

Однажды вечером, под конец первой смены, лихачевский восьмицилиндровый лимузин, вывезенный из Америки, громко взревев на повороте, подошел к заводу.

В темной глубине заводской площадки сверкали яркие огни. Однообразный, слитный шум цехов достигал улицы. Над заводскими приземистыми постройками господствовал круглый купол кирпичного, по-купечески солидного здания заводоуправления. Этот архаический купол четко выделялся на вечернем сиреневом небе. Невдалеке, ломая линию горизонта, торчали одинокие верхушки сосен, остатки знаменитой Тюфелевой рощи. Там проходила теперь граница, где кончался автомобильный завод имени Сталина и начинались корпуса завода имени Дзержинского.

Теперь вся территория вплоть до Москвы-реки была отдана Московскому автозаводу. После того как Правительственная комиссия выбрала строительную площадку, где должны были после второй реконструкции разместиться новые цехи, трубы соседнего завода обрушили. Место, где они столько лет возвышались, казалось теперь привычному глазу странно голым и бесприютным.

Выхватив из весенних сумерек красную будку проходной, кусок тротуара, доску, перекинутую через канаву, желто-зеленый свет фар погас, и нарядная черная машина остановилась у подъезда.

Иван Алексеевич Лихачев легко выскочил из машины и подождал, пока выйдет его спутник — главный инженер завода Дмитрий Васильевич Голяев. В руках у Голяева был туго набитый желтый портфель и сверток чертежей. Лихачев запер машину, обойдя ее кругом, проверил ручки. Взяв у Голяева обернутый газетой сверток чертежей, он понес его, как ребенка, на сгибе руки.

— Ну как, Иван Алексеевич, со щитом или на щите? — спросил его, улыбаясь, конструктор Михайлов, столкнувшись с ним в подъезде.

— Подписали. Все утверждено… Вот… — И Лихачев торжественно поднял вверх руку со своим свертком.

Не менее десяти человек спросили его о том же, пока он поднимался по лестнице и шел по коридору заводоуправления.

Все уже знали, что Лихачев к Голяев ездили в Кремль с окончательным вариантом генерального плана реконструкции завода. Теперь каждый хотел узнать результаты.

— Подписано, товарищи, подписано, — отвечал Лихачев, спеша исчезнуть за дверьми своего кабинета.

Главного инженера под предлогом каких-то неотложных заводских дел удалось задержать в коридоре «на минуточку».

Дмитрий Васильевич Голяев, обнимая длинными руками свой драгоценный портфель, отвечал немногословно.

Он не считал себя вправе что-либо рассказывать. Кроме того, он еле держался на ногах от усталости.

Лихачев, Голяев и Тарасов не спали три ночи подряд.

— Иван Алексеевич соберет народ, — говорил Голяев. — Не сомневайтесь, он все расскажет. Он все знает, Иван Алексеевич.

Между тем Иван Алексеевич стоял, не снимая пальто, у своего стола. Стараясь придержать стремившийся свернуться в трубку чертеж, он нагнулся над ним, широко раскинув руки. Светлая кепка с большим козырьком лежала на диване. Газета, которой был обернут чертеж, валялась на полу. Это было настолько не в привычках всегда аккуратного директора, что главный инженер удивился. Он поднял газету и, складывая ее, молча заглянул через плечо Лихачева. На столе лежал все тот же. бесконечно знакомый им обоим генеральный план реконструкции завода. Через весь чертеж шла белая полоса, определявшая место главной магистрали. Вдоль нее расположились зеленые прямоугольники и круги — места будущих цветников и скверов. По всему периметру тянулись новые цехи. Старые цехи, которые можно было узнать по мелкой штриховке, казались рядом с ними совсем маленькими, а солидное здание заводоуправления с его красным куполом выглядело небольшой будкой.

Генеральный план будущего завода уже не менее десяти раз обсуждался и исправлялся в различных правительственных и партийных инстанциях.

Было много переделок и урезок в «сметных обоснованиях». И все же Лихачев получил от Серго выговор за то, что представил «слишком шикарную» смету и пренебрег экономией государственных средств.

Сказано было сурово:

«За представление директором Автозавода т. Лихачевым безобразно раздутой сметы объявляю т. Лихачеву выговор и предупреждаю его, что при повторении подобных действий, он будет отстранен от занимаемой должности директора завода…»

Из-за этих-то «сметных обоснований» руководители завода и не спали несколько последних ночей.

И вот теперь глаз главного инженера, привыкшего видеть за условными обозначениями реальные предметы, увидел из-за плеча Лихачева огромный город-завод, прорезанный прямыми улицами, полными зелени, цветущие клумбы, пятиэтажные цехи, асфальтированные тротуары, подземные коридоры и сады на крышах. Ничего нового тут не было.

Но Лихачев обернулся, взглянул на своего соратника сияющими глазами, и тогда Голяев сразу увидел еще одну новую деталь. В правом углу, наискось, красным карандашом была начертана подпись Сталина.

— Товарищи командиры!.. XVII съезд нашей партии особо отмечал, что основной политической задачей второй пятилетки будет преодоление пережитков капитализма к экономике и сознании людей… Нам с вами одними из первых предстоит решать эту задачу. Мы должны теперь реконструировать наш завод. Ему предстоит выпускать ежегодно семьдесят тысяч грузовиков, в том числе трехосные, и 4 тысячи автобусов, нужных не только столице, но и тем городам, которые создаются и будут созданы во второй пятилетке. Кроме того, мы будем производить десять тысяч легковых автомобилей с восьмицилиндровым мотором в 110–120 лошадиных сил. Разве это не замечательный большевистский удар по пережиткам капитализма?!