— А у него все взгляды, чтоб сколотить монету. Кружку пива боится, выпить. Деньгу копит.

— Зато ты, я вижу, только выпить мастак, а он слесарь божьей милостью.

Был памятный случай, когда на производственном совещании при Лихачеве выступил молодой взлохмаченный парень и кривлялся, чтоб показать свою независимость.

— Соцсоревнование? Да я и не слыхал таких вопросов. Не задавали мне этого вопроса. Не было собрания но этому вопросу. А может быть, и было, а мне время не позволяет быть. Я не могу больше ничего объяснить, зачем и к чему. Прихожу и работаю… И на этом я себя исчерпал.

Комсомольцы негодовали.

— Скажи, какой единоличник нашелся!.. У нас здесь не деревня-матушка. Мы рабочий класс.

Назавтра директор пришел в цех, в комсомольскую ячейку.

— Пригласите мне, — сказал он, — этого вашего лохмача, который вчера о соревновании говорил, будто он и слов таких не слыхал, будто живет в лесу, молится колесу.

— Да он не комсомолец, Иван Алексеевич. Он беспартийный.

— И что же? Вы за него не отвечаете, что ли? Нет… Так не годится. Надо будет его вытянуть на общественность. Я с ним тоже поговорю.

«Лохмача» вызвали. Лихачев усадил его против себя и долго объяснял, что такое социалистическое соревнование, безошибочно обнаруживая слабую сторону собеседника — невежество и самоуверенность.

И остался в выигрыше. Он всегда оставался в своеобразном психологическом выигрыше. Начиная с неожиданного и дружеского «Лохмач» и кончая рукопожатием в конце разговора, — все было искренне, без всякого наигрыша или позы. Лихачев умел узнавать о людях все — какие там были у молодежи биографии — вот так, не задумываясь над тем, что это повысит его авторитет, или поднимет производительность труда, или наладит соревнование и ударничество, а только беспокоясь о судьбе вот такого лохмача и лодыря.

Он приходил на комсомольские собрания, на субботники, в комсомольский комитет, выслушивал просьбы, давал советы, сам просил срочно преодолеть неполадки, ускорить монтаж печи и досрочно закончить земляные работы. И делал это просто, так же просто, как, увидев по дороге на завод кого-нибудь из рабочих, открывал дверцу машины и говорил: «Садись, подвезу!» — просто потому, что в машине было место.

Если внимательно просмотреть старые протоколы и стенограммы заседаний партбюро и завкома, то, пожалуй, можно увидеть, что к осени 1927 года Лихачев освоился и, как говорится, миновал период «первоначального накопления».

Правда, папки в ледериновых переплетах, которыми были забиты шкафы красного дерева в кабинете Владимира Ивановича Ципулина, он не изучил, но общая картина вставала перед ним довольно четко.

Завод АМО за десять лет, что прошли со времени национализации, проводил только медленную достройку и пополнение оборудованием. В большинстве своем это оборудование оставалось старым. Станки были расставлены по группам, а не по операциям. Завод был перегружен лишними рабочими. Первые автомобили АМО-Ф-15 стоили по 18 тысяч рублей, и ни одно предприятие не решалось купить столь дорогостоящую машину. Когда же Госплан установил отпускную цепу в 8850 рублей, выяснилось, что завод работает в убыток. Лихачеву пришлось самому взяться за учебник бухгалтерии, научиться читать баланс.

Однажды он сказал главному бухгалтеру:

— Петр Петрович… Какой же вы дорогой человек. Полтораста тысяч как в жар кинули.

— Вам неправильно подсчитали!..

Но подсчитали правильно… Убыток составлял полтораста тысяч. Лихачев вызвал технического директора Лапина, попросил объяснений. Лапин в тот же день прислал докладную. Оказалось, что некоторые детали автомобиля делались с запасом прочности в два-три раза больше расчетной. Кузнецы оставляли чрезмерные припуски. Металл шел в стружку и зря терялся. Некоторые детали все еще отливали из алюминиево-никелевой бронзы. Но главной причиной было отсутствие научной организации труда. За последние десять лет мировая автомобильная промышленность добилась огромных успехов. Это был неоспоримый факт. Современная заграничная машина благодаря улучшениям, внесенным в ее конструкцию и в организацию производства на принципах потока, была и более дешевой.

Лихачев понимал, что все это настоятельно требует и от завода АМО радикальных перемен, по что можно было предпринять?

Лихачев, Ципулин и Лапин обратились в Автотрест с предложением расширить производство до 1500 машин в год. Их смету не утвердили. Председатель Автотреста Урываев ждал XV съезда партии. От решений съезда зависели кредиты, фонды и вообще перспективы развития завода.

А пока Лихачев приезжал на завод по установленному им обыкновению в 8 часов утра и погружался в море тревожных фактов и мыслей: искал кадры — инженеров, техников, квалифицированных инструментальщиков, литейщиков, токарей; внедрял штамповку коленчатых валов вместо изготовления их из кованых досок, что давало значительную экономию металла; разрабатывал новый состав алюминиевых отливок, что освобождало от импортного алюминия; настойчиво искал пути к снижению себестоимости.

Домой он приходил поздно и на вопросы отвечал невпопад.

Жена, думая, что хорошо его понимает, говорила:

— Опять у тебя неприятности, Ваня?! Ты всех хочешь уговорить и много времени тратишь. Весь мир не обнимешь. Ты отдай приказ и требуй.

— Эх, Нюра, — возражал он со смешком. — Приказ! Ты думаешь, отдал приказ, и по щучьему велению, по моему хотению все сделано. У нас не так… У нас распорядился и каждый день ходи проверяй. Не будешь проверять, можешь и не распоряжаться.

Анна Николаевна шила его интересами, и он говорил ей откровенно:

— У нас как? Резолюцию приняли — все. Можно считать, дело сделано. А потом выясняется, резолюцию в папку, а к делу и не приступали.

— Зачем ты выдумываешь, наговариваешь на себя, — возражала она, всерьез обеспокоенная.

— Если дается задание выпустить семьсот машин, а завод выпускает четыреста, нужно, наверное, срочно искать другого директора.

— Это им в заводе не привыкать, — сердилась Анна Николаевна, не умевшая защитить себя, но готовая защищать своего мужа даже от него самого. — Разве дело в директоре? На АМО до тебя сто директоров, наверное, сменилось, не меньше.

— Около того, — смеялся Лихачев. — Я, наверное, буду сто первым.

Осенью 1927 года председателем правления Автотреста был назначен Марк Лаврентьевич Сорокин.

Он был человеком интересной биографии. Родился он в России, в Ростове-на-Дону, но много лет, вплоть до Октябрьской революции, жил с родителями-эмигрантами, бежавшими от преследования царского правительства, в Америке, учился в Корнельском университете, работал шесть лет инженером на Пенсильванской железной дороге в Питтсбурге, говорил по-английски не хуже, чем по-русски.

После революции Сорокин вернулся в Россию, вступил в партию, работал в аппарате ЦК ВКП(б), три года находился в Англии в составе советской торговой делегации и вот теперь был назначен председателем Автотреста.

— В работе я руководствуюсь отличным девизом, — сказал он при первом знакомстве с Лихачевым. — «Поменьше административного духа в деловой жизни и побольше делового духа в администрации».

Это понравилось Лихачеву потому, что вполне отвечало, как он думал, задаче партии вести беспощадную борьбу с бюрократизмом и волокитой.

В кабинете нового председателя Автотреста рядом с географической картой Лихачев увидел приколотый кнопками лист ватмана, на котором была вычерчена оригинальная диаграмма выпуска автомобилей в мире. Америка была изображена на этой диаграмме в виде 28-этажного небоскреба, Англия, Германия, Франция и Италия были одноэтажными домиками. Что же касается СССР, то он занимал самое последнее место. Это была даже не избушка, а просто крошечный квадратик — весь парк 15 300 автомобилей (из них грузовых — 5906).