Протокол от 2 апреля 1929 года может считаться историческим для судеб завода и характерным для психологии его людей и их взаимоотношений.

Много лет спустя, как ни старался Лихачев вспомнить, что он в те годы ел, пил, какой костюм носил, какая у него была квартира, он не мог вспомнить об этом толком ничего. А вот какое постановление приняли на партийном бюро по докладу Сорокина 2 апреля 1929 года, он помнил дословно.

Заведующий промышленным отделом ЦК, старый знакомый Лихачева, прочел его анкеты и предложил взять с собой заводских инженеров, которым надо наконец получше разобраться не только в европейском, главным образом серийном, но и в американском, массово-поточпом способе производства.

— Ты поедешь в Германию, а если выхлопочем визу, то и в Америку. Напиши, кто едет с тобой. Кого бы ты считал необходимым взять с собой. Кто знает язык? Кто будет полезен?

— В парткоме есть список. И характеристики на каждого.

— Нужно взять с собой тех, кто знаком с Америкой, кто знает язык, — сказали Лихачеву.

Но с Америкой и с поточным методом производства автомобилей на заводе почти никто не был знаком. Этот метод знали только по технической литературе и статьям о Сталинградском тракторном, который, впрочем, лежал еще в чертежах.

В 1926 году, еще до прихода Лихачева на завод, в в Германию ездил для первой закупки оборудования Владимир Иванович Ципулин.

Он сумел познакомиться с немецкой промышленностью, производящей станки и другое оборудование, и с того времени ориентировался на Германию.

На следующий год в Германию ездил Сорокин. Он заключил договор о технической помощи с фирмой «Даймлер — Бенц». По этому договору в Германию поехали вскоре Кузнецов, Демьянюк, Голяев, Виттенберг. Все они также ориентировались на европейские методы производства.

Кого следует оставить и кого взять с собой? На кого можно опереться?

Вручив свои анкеты, Лихачев решил поехать к Ципулину — посоветоваться. Он позвонил ему по дороге. Владимир Иванович был болен, но приветствовал приезд директора.

Лихачев спросил, как Ципулин относится к тому, что Сорокин пригласил на завод Брандта.

— Да никак! — сказал Ципулин. — Это принято в деловом мире — приглашать из-за границы представителей. И раньше мы приглашали.

— А кто он, этот Брандт?

— Кто? Человек! У них ведь там нет отдела кадров. Разговора явно не получалось. Лихачев уже собрался уходить, когда Ципулин вдруг сказал с надрывом:

— Зачем вы меня спрашиваете, Иван Алексеевич, как я отношусь к приезду американцев? Вы отлично знаете, что я влез в эту историю с проектом расширения завода не по своей воле. Я просто должен был взять техническую ответственность на себя и не прикрываться объективными причинами. Я сделал то, что мог. Нужно было что-то делать, чтоб сдвинуть дело с мертвой точки. А сейчас я болен и хочу поехать отдохнуть. Мне это было обещано.

— Путевка для вас в Кисловодск обеспечена, но я бы на вашем месте ни за что сейчас не уехал, — сказал Лихачев.

— А вы зачем едете? — воскликнул Ципулин. — Я тоже на вашем месте не уехал бы.

Вот в чем тут было дело. Ципулин считал, что Лихачев бросал его здесь на произвол судьбы, вместо того чтоб поддержать, когда будет обсуждаться проект расширения завода.

— Но я не проектировал реконструкцию завода, — воскликнул живо Лихачев, давая понять, что Ципулин первый отгородился от него.

— Да, я проектировал. Но что из этого… Я сделал как умел, а Марк Лаврентьевич все равно все сделает по-своему. Я, например, исходил из того, что лучше приложить все силы для усовершенствования старой хорошей машины, чем гнаться за неизвестной новой. А он привез новую.

— И с большими недостатками, — сказал Лихачев. — Низко сидит мост, прямо за землю цепляется.

Потом слабость коробки скоростей. Я уже не говорю о дюймовом стандарте. Надо изменить все карданное соединение, рессорную подвеску да и многое другое. Ципулин помолчал, подумал и улыбнулся.

— А вы, Иван Алексеевич, молодец… Основательно стали разбираться.

— Стараюсь! — усмехнулся Лихачев.

— Вот видите! А вы за границу уезжаете, — сказал Ципулин жалобно.

— Теперь уж вопрос решен. Лучше скажите, кого мне взять с собой.

— Надо взять Лялина. Он конструктор и будет вам исключительно полезен.

Таким образом, список отъезжающих за границу, который был составлен Лихачевым и Игнатовым, включал нескольких заводских инженеров, Голяева и Лялина в первую очередь. Они были из тех, кем не надо было командовать. Они понимали и без всякой команды, что нужно было делать в ту или иную минуту.

В начале апреля 1929 года Лихачев с группой заводских инженеров выехал из Москвы. В Москве была зима, а в Варшаве шел дождь и цвели подснежники. Поезд в Варшаве стоял два часа. Взяли такси, поехали в город посмотреть достопримечательности. Шофер попался обстоятельный. Он отлично понимал по-русски, хотя и делал вид, что не понимает. Впрочем, это было лишь в начале поездки. Когда они проехали по Иерусалимской аллее до Маршалковской улицы, он уже на чисто русском языке рассказывал историю площадей и улиц Варшавы как заправский гид. Он был, очевидно, эмигрант, но никто не спросил его об этом.

Свернули через площадь Трех Крестов на Новый свят.

Лихачеву запомнился этот Новый свят с пестрыми, цветастыми витринами магазинов, удивительно похожий на Столешников переулок Москвы. Здесь время будто остановилось. Булыжные мостовые и черепичные скаты крыш, должно быть, выглядели так же, как и сто лет назад.

Назавтра, когда поезд шел уже где-то возле Познани, перед его глазами все еще стояли крутые красные башни Барбакана, высокий костел святого Креста, где в одной из колонн вмуровано сердце Шопена, дворец короля Августа. Лихачев впервые был за границей и все время помнил об этом. Он за границей! Много раз в юности мечтал он о такой поездке.

Лихачев уезжал из Москвы, когда дочь была больна. Брат Василий предложил перевезти его семью из их тесной квартиры в Гнездниковском переулке на дачу в Серебряный бор. На этой казенной даче жили три семьи, у Лихачева была там всего одна комната и терраса на втором этаже, но зато сосны, песок, высокое небо и Москва-река, куда он сам бегал купаться, вспоминались ему теперь постоянно.

И Василий, конечно, уже выполнил свое обещание. Семья Лихачевых была всегда дружной, спаянной. Брат Василий был по-прежнему особенно близок ему. Он был директором Кусковского химического завода. Двое братьев были токарями: один на авиационном заводе, другой на заводе «Спартак». Когда они собирались вместе по праздникам, стулья занимали у соседей.

Мать, жена и дочь были для Ивана Алексеевича счастливым прибежищем, миром, который не хотелось покидать никогда.

Он стряхивал с себя эти мысли, не давая им разрастись. Впервые он так много думал о доме. Обычно все его мысли с утра и до ночи были заняты заводскими делами.

С завода он возвращался поздно, смотрел на спящую дочку и, если она просыпалась, задавал ей несуразные вопросы, а жене отвечал невпопад. Зато теперь, и это было неожиданно для жены, каждые два дня приходило письмо.

Первое письмо из Берлина Лихачев написал жене 12 апреля 1929 года.

«Шлю тебе европейский привет. Доехали благополучно. Выехали из Москвы, была зима. Приехали в Берлин, здесь весна в полном разгаре. Тепло, погода солнечная. Живем в советском посольстве. Товарищи заставили меня купить шляпу и белый воротничок, иначе обращают внимание. Жить здесь неплохо, но все же, как ты понимаешь, в России мне правится лучше».

Анна Николаевна отвезла это письмо Игнатову. Он прочитал его товарищам на заседании парткома.