— Людей.

И люди пришли. К двенадцати часам дня горячие останки кузницы походили на муравейник.

Сварщики, слесари, клепальщики, плотники, землекопы, арматурщики облепили кузницу со всех сторон.

Задача определилась мгновенно. Хотя колонны и удалось отстоять, и поэтому крыша не обвалилась, но железные перекрытия оплавились, образуя пятисоттонный нависший сверху балласт. Фермы были покорежены. Их нужно было сменить и уложить на крышу новые плиты.

Семьдесят четыре предприятия Москвы участвовали в восстановлении кузницы автозавода, попавшего в беду. Харьковский и Сталинградский тракторные заводы и Горьковский автомобильный пассажирскими поездами отправляли в Москву необходимые детали.

Кузница была восстановлена за двадцать дней.

В этот короткий срок были втиснуты, точно под высоким давлением, события и страсти целого года.

Началось с того, что Гипрохим потребовал два месяца для изготовления чертежей.

Лихачев и Прокофьев приехали в эту проектную организацию сами. Разговор был короткий.

— Как? — сказал Лихачев. — Мы хотим восстановить кузницу в три недели, а вы два месяца будете рисовать? Покажите нам этих художников.

Чертежи сделали в пять дней.

Пока делали чертежи, верхолазы стащили и разобрали запутанные конструкции. Это было сделано также за пять дней. Леса нужно было по графику поставить в два дня. Их возвели в шесть часов.

Маленький соседний завод, прозванный шуточно «Путиловским», сделал семь тысяч стальных плит для крыши за трое суток.

Верхолазы и резчики работали на высоте тридцати метров. От мороза у них распухли руки и лица, но никто не отступил, не струсил, не подвел. Цепляясь за обледеневшее железо, под снегом, в свете прожекторов они разбирали и резали свернувшиеся от страшного жара конструкции, которые каждую минуту могли рухнуть.

Бригады монтажников Щербакова, Мартынова, комсомольская бригада Башкирова, знаменитый «третий участок Толстого» не сходили со страниц «молний». Даже снабженцы, которых всегда ругали за неповоротливость, работали теперь так, что Лихачев говорил о них:

— Наши большевики-снабженцы!

Когда возник вопрос о награждении, то руководители растерялись. Работало двести бригад.

Группа мастера Гусарова работала три с половиной смены, до тех пор, пока кузница не была обеспечена паром, воздухом и нефтью. Бригада Киселева также почти три смены находилась на своем боевом посту. Удивляли всех своей самоотверженностью слесари Самсонов и Соколов. Да и все работали героически. Из строителей особо отличились бригады Левочкина, Сергеева, Жилова.

Кого премировать?.. Кого награждать?..

Лихачев поехал к Тарасову. Степан Никонович в это время был уже первым секретарем Пролетарского райкома.

— О чем тут спрашивать, Иван Алексеевич, не понимаю, — в сердцах отвечал Тарасов. — Директорский фонд у тебя есть? Есть! Подумать только: люди себя не щадят, отдают себя делу без остатка, а мы только и умеем, что выписывать зарплату в соответствии с разрядом. Невелика хитрость. Кто виноват?.. Мы… Мы не предусмотрели, не предвидели, а люди нашу близорукость, наше неумение взяли на себя и за месяц, за один месяц построили кузницу. Конечно, всех надо премировать!

И премировали всех. А к концу декабря пятьсот дополнительных машин, обещанных заводом стране, сошли с конвейера. Главный конвейер и на этот раз не остановился.

С тех пор как Фоме Семеновичу Демьянюку было поручено разработать проект реконструкции двух основных цехов, он потерял покой.

Эта сложная операция требовала пересмотра всей технологии, оборудования, технической документации, размеров производственных площадей и решения вопросов подготовки кадров.

Есть какой-то закон в том, что человек всеми силами души оберегает свое тайное, свое завтра, свою мечту. Демьянюку нужно было время подумать. Лихачев же торопился и в свойственной ему манере категорического императива требовал:

— Товарищи инженеры, вы меня простите, но и сами вы тоже строительный материал. И до чего это у вас интеллигентская солидарность в вашей голубой крови сидит… Почему вы друг друга не критикуете?

Какое там «не критикуете»?.. Какая там «голубая кровь»? В решении всех этих задач люди просто сталкивались друг с другом так, что искры сыпались. Конструкторы и технологи не ладили между собой, спорили, возмущались, никак не могли договориться. «Дрались» с начальником кузницы. «Дрались» с литейщиками, которые все делали по-своему.

— Нужно же все-таки быть элементарно грамотным! — кричал один. — На данном этапе нам никто не разрешит перевертывать тут все вверх ногами. Надо учиться на ошибках Сталинградского тракторного.

— Может быть, хватит вам учиться на ошибках?! — кричал другой. — Может быть, вы на чем-нибудь путном поучитесь?!

— Ваша техническая премудрость недоступна моему слабому разумению, — замечал третий.

И вот однажды на техническом совещания выступил главный инженер Дмитрий Васильевич Голяев и подверг сокрушительной критике технические установки Демьянюка. Было уже известно, что Демьянюк вдруг предложил остановить на несколько дней некоторые цехи для перепланировки оборудования.

— Но вы же сами… Фома Семенович, — возражали ему.

— Допустим!.. Я сам… Исключение только подтверждает правило.

Но все были против остановки. Голяев воспринимал самое слово «остановка» как личное оскорбление. Предложение Демьянюка опровергало его же собственный главный принцип — «безостановочный переход». И ему, естественно, бросили обвинение в беспринципности. Завязался спор, как всегда в эти дни, горячий и несдержанный. И Голяев, внезапно утратив свою обычную мягкость, наговорил Демьянюку много неприятных слов. Демьянюк, в свою очередь, сказал, что нельзя быть «одержимым». Голяев заявил, что его назвали «маньяком» и он этого «так не оставит».

Демьянюк не спал ночь, а к утру написал заявление об уходе.

К Лихачеву Демьянюк пришел рано утром. Лихачев движением руки предложил сесть и продолжал писать что-то. Демьянюк, поджав губы, долго сидел и ждал.

— Что скажешь? — спросил наконец Лихачев дружелюбно и жизнерадостно. — Я слышал, тебе дали прикурить?.. Правильно. Закон есть закон… Не останавливаться!.. Но разве это молитва какая… Бывают и исключения, поправки. Как же ты не сумел доказать?

— Вот именно, Иван Алексеевич, — сказал Демьянюк. — Я не сумел доказать. Да и не собираюсь. Надоело доказывать. Я больше не могу. И прошу вас отпустить меня с завода.

Он привстал и, неловко достав из кармана свое заявление об уходе «по собственному желанию», положил его перед Лихачевым и снова сел.

Заявление было кратким: кому, от кого и текст: «Прошу освободить меня от работы на заводе». И подпись…

Лихачев был потрясен.

Составление проекта реконструкции двух механосборочных цехов, порученное беспартийному инженеру Демьянюку, было не просто техническим поручением. Это был акт высокого политического доверия. Нельзя было выше оценить, больше поверить в технический талант человека, в его кровную заинтересованность в общем деле, как доверить ему такое важное поручение.

Не поднимая глаз, Лихачев три раза прочел заявление.

— Заболел, что ли? — спросил он вдруг, похлопывая ладонью по заявлению.

— Вы можете смеяться надо мной сколько угодно, — сказал Демьянюк холодно, — но вам придется заканчивать эту работу без меня. Я не буду работать, когда меня совершенно не ценят, не желают со мной считаться. А прорабатывать себя я тоже не позволю.

Лихачев вначале даже не понял, что, собственно, хотел сказать Демьянюк.

«Не могу»… «Не ценят»… «Не буду работать»… — повторял он про себя.

— Как говоришь? — переспросил он. — Не позволишь себя прорабатывать?

— Я проект закончил, — поспешно сказал Демьянюк. — Не нравится. Как хотите, — добавил он горько. — Сформировал вам дивизию — можете идти в бой.