— Давай, Нюра, собирайся. Ничего сделать нельзя. Есть новый приказ эвакуировать женщин и детей. Надо ехать.

Тревожное слово «эвакуация» прозвучало как набат в конце июля.

Когда Лихачевы приехали на вокзал, на огромной привокзальной площади негде было ногу поставить. Народ стекался сюда гигантскими потоками и располагался со всем своим скарбом на горячем пыльном асфальте. Наспех связанные вещи загромождали площадь.

Старики спали на своих узлах, укрывшись от солнца газетами. Над площадью висел густой шум, как на восточном базаре. Было так душно, точно люди выпили весь воздух, так же как и всю воду в киосках и на тележках. Лихачеву казалось невероятным, что в Москве так много беспомощных людей — стариков, женщин, детей.

Что ни говори, а это было тяжелой нагрузкой для заводских людей. Им было бы легче «на казарменном положении».

Вот и Лихачев должен был теперь расстаться с семьей — со своей обожаемой дочкой Валей и внучкой Наташей, но эта разлука при всей ее жестокости несла с собой явное облегчение — не нужно было каждый день думать об их безопасности, просыпаться с этой мыслью и во время воздушной тревоги вспоминать вдруг о чердаке, где сидела Анна Николаевна, дежурная по корпусу.

Семья Байдукова тоже должна была эвакуироваться. Женщины решили ехать вместе.

Егора Байдукова уже не было в Москве. Перед отъездом, верней, перед отлетом на фронт, он сказал скупо: «Я только на Ивана Алексеевича и надеюсь».

Лихачев тогда поднял руку, отстраняя, успокаивая, словно говоря: «Можешь надеяться, не ошибешься».

В самом деле он к этому привык. На заводе тысячи людей говорили именно так — в случае болезни, домашней ссоры, даже непослушания детей. Он мирил, уговаривал, устраивал в больницу и не забывал назавтра после операции позвонить, узнать, в каком состоянии больной. Если нужно, он ехал к врачу, чтоб поговорить с глазу на глаз. Успокаивал родных. Ездил в МВТУ узнать, как учится какой-нибудь «ставленник» завода. Не сдал экзамена, вызывал к себе, драил. Если муж пил, а жена приходила жаловаться, то принимал меры, а какие меры он принимал, об этом ходили потом целые легенды по заводу.

Не всегда Лихачев был добр и благостен. Не всегда принимал сторону слабейшего — жены. Иную он вызывал, выслушивал, спрашивал:

— Сколько лет он с вами жил?

— Пятнадцать, товарищ Лихачев.

— Так это золотой человек! Я с вами пятнадцать минут сижу, и то мне муторно. Вы ни о ком хорошего слова не сказали. С вами и трезвенник сопьется. Извините, конечно. Пришлите его ко мне. Я с ним поговорю.

— На вас только и надежда, Иван Алексеевич, — всхлипывала жена, не обижаясь.

На него не обижались. Он был справедлив. И никогда не обманул ничьих надежд.

Хотя Егор Байдуков был Героем Советского Союза и о его семье позаботились бы, он тоже надеялся только на Ивана Алексеевича — по душевному, доброму, товарищескому расположению человека к человеку.

Теперь, когда вышло уже второе строгое постановление ГКО об эвакуации женщин и детей из Москвы, Лихачев решил отправить семью Байдукова вместе со своей семьей в Челябинск.

На Челябинском тракторном бывшего наркома среднего машиностроения — Ивана Алексеевича Лихачева хорошо помнили. Да и он хорошо знал множество людей, называя стариков по имени-отчеству.

В Челябинск должен был эвакуироваться и Наркомат среднего машиностроения во главе с Акоповым.

Лихачев собирался часто «наезжать» в Челябинск, обещал это матери и жене.

Конечно, никаких сомнений в том, что война будет выиграна, ни у кого не было, но «наезжать» — это были все же весьма далекой перспективой.

Эта перспектива обрела реальность только значительно позже, когда выявилась необходимость создать в Челябинске Управление автозаводами.

Много лет спустя, рассказывая молодежи о начале войны, Лихачев не вспоминал о том, как происходила эвакуация женщин и детей. Этого он, пожалуй, и вовсе не помнил. Зато он хорошо помнил, как пришлось эвакуировать каждый цех завода и подписать приказ о прекращении производства легковых автомашин ЗИС-101, тех самых, в которые завод вложил столько сил, средств и коллективной энергии.

Едва успели провести эвакуацию женщин и детей, затем сложнейшую эвакуацию цехов, как уже в январе 1942 года пришлось взяться за реэвакуацию оборудования и восстановление автомобилестроения в Москве. Таково было решение Государственного Комитета Обороны. А в начале 1943 года на заводе был создан коллектив конструкторов, начавших проектирование легковой машины ЗИС-110.

Захвату Москвы фашисты придавали первостепенное значение. Взятием Москвы они рассчитывали сломить сопротивление и поставить советский народ на колени.

После провала авантюристического замысла прорваться к Москве, с ходу, через Смоленск, фашистское командование разработало новый план захвата нашей столицы, план «Тайфун». Согласно этому плану гитлеровцы рассчитывали обойти Москву с севера и юга, блокировать город, а население его уморить голодом.

Гитлер заявил: «Москва должна быть окружена так, чтобы ни один русский солдат, ни один житель, будь то мужчина, женщина или ребенок, не мог ее покинуть. Всякую попытку выхода подавлять силой». Гитлер добавлял: «Москва и ее окрестности должны быть затоплены, и там, где стоит город, должно возникнуть море».

Генеральное наступление на Москву во имя этой бредовой затеи гитлеровцы начали 30 сентября 1941 года. 2 октября развернулось грандиозное сражение на Брянском и Западном фронтах, но силы наших войск, наносивших контрудары фашистам, были явно недостаточны. 3 октября механизированные / соединения гитлеровских войск ворвались в Орел и двинулись дальше вдоль шоссе Орел — Тула. 6 октября, обойдя с востока Карачев и Брянск, они заняли эти города.

С завода на фронт ушли в это время 16 тысяч человек. Ушел и погиб сын Долорес Ибаррури — Рубен. Ушли питомцы Лихачева — братья Бардыбахины. С каждым человеком уходила часть его души.

В эти дни в перекидном календаре, что полого, под углом в 30 градусов поднимался на письменном столе директора, можно было прочесть:

10 октября. «Решение ГКО. Срочно перебазировать промышленные предприятия и учреждения Москвы и Московской области. Подписано А. Н. Косыгиным — зам. председателя Совета по эвакуации».

12 октября. «Враг прорвался и двинулся на Боровск и Верею. Занял Калугу и оттеснил нас на Серпухов, Алексин, Тарусу». Государственный Комитет Обороны принял решение о создании Московской зоны обороны (МЗО)».

Московская зона обороны стала одним из важнейших направлений борьбы. Задачей МЗО было опоясать Москву мощными оборонительными рубежами, превратить город в крепость, и если обстановка заставит, то сражаться в самом городе.

Победа над врагом складывалась из подвигов миллионов не только на фронте, но и в тылу. Все заводы, даже просто мастерские, получали и выполняли военные заказы. И автозавод стал изготовлять инструменты и штампы для специальных заводов «вооружения и боеприпасов», детали для ракет знаменитой «катюши», поковки и литье — для авиационных и танковых заводов, минометы БМ-10 и пистолеты-пулеметы конструкции Шпагина — ППШ, или, как их называли просто, автоматы.

Приходилось делать также саперные лопаты и бронешлемы, противотанковые ежи и щиты — необходимые для строительства оборонительных рубежей.

Автозаводцы строили доты и дзоты, противотанковые рвы на оборонительных рубежах за чертой Коломенского поселка, на 15-м километре Волоколамского шоссе, на станции Домодедово и в Люберцах. Только на 15-м километре Волоколамского шоссе работали около двух тысяч автозаводцев. Жили они в печах кирпичного завода, сделали двухъярусные полати, набили сеном и соломой мешки, спали в одежде. Продовольственные карточки сдали в столовую и там получали трехразовое питание. Работать приходилось по 12 часов в сутки, часто под бомбежкой.