Лихачев и предполагать не мог, что придет время, когда электронно-вычислительные машины будут производить расчет месячного, квартального и годового планов, определять потребность в материалах, планировать ремонт оборудования. Пока ему приходилось самому ходить по цехам и обо всем договариваться с людьми.

О старых заводских инженерах директор не упускал случая заметить:

— Слабодушествуют… Устраняются от ответственности. Спрятаться хотят.

Инженеры пожимали плечами.

— Да ведь мы опережаем Америку! По отдельным деталям, конечно! И в пробеге участвовали… Мы ведь первыми пришли… Правда, вы тогда еще здесь не работали, не знаете…

Лихачев вздыхал.

— Далеко ли я отсюда работал? В МГСПС. Слыхал я об этих ваших достижениях. Десять машин собрали. Знаю, что вы и награду получили за пробег — какой-то сундук расписной и две кружки.

Это было тоже нарочитое принижение амовской победы. В действительности завод получил дорогой подарок: окованный серебром древнерусский ларец и два хрустальных кубка.

— Да что вы, Иван Алексеевич. Какие кружки? Это приз. У вас же в кабинете стоит. Кубки хрустальные. И не сундук, а ларец, серебром окованный.

— За что купил, за то продаю!.. Мне сказали, что сундук! — прикидывался Лихачев. — Ежели кубки, то, конечно, другое дело. Разорился парень бедный, купил девке перстень медный… — говорил он.

И смеялся.

Но Серго Орджоникидзе — он возглавлял в те годы ЦКК — ВКП(б) и состоял на партийном учете в партячейке завода АМО — сказал ему однажды:

— Ты, Ваня, поосторожней со своими шуточками. Не все их понимают. Зачем людей отталкивать, зачем обижать?

Серго всегда находил нужным напомнить, что партия много раз требовала идейного вовлечения инженеров и техников, специалистов в сферу не только широких производственных, но и общественных интересов. Каждый член партии должен был стремиться к установлению атмосферы товарищеского сотрудничества со специалистами, «унаследованными от буржуазного строя». Больше того, все члены партии обязаны были вести непримиримую борьбу с невежественным самомнением, ячеством, комчванством и утверждениями, будто рабочий класс может разрешить свои задачи без использования специалистов буржуазной школы на самых ответственных постах. «Тем демагогическим элементам, которые играют на такого рода предрассудках отсталой части рабочих, — говорил Серго, — не может быть места в рядах партии научного социализма».

Лихачев любил Серго, прислушивался к нему, делал практические выводы.

В конце концов и старые инженеры убедились, что этот молодой «красный директор» был прост, но не простоват, умел терпеливо слушать и на все находил ответ.

Победа была настолько убедительна, что вскоре заводская интеллигенция уже не сомневалась, что перед нами неизвестный до сих пор талант из народа и что за его улыбочкой и мальчишеской внешностью скрывается основательный жизненный опыт, быстрая реакция и способность самостоятельно и оригинально мыслить. При нем был неуместен любой праздный разговор, а тем более пошлое слово.

В 1927 году на заводе не было еще ни большой столовой, ни клуба, верней, Дворца культуры, который построили в 1933 году. Только сосны, ивняк и кустарник Тюфелевой рощи были прибежищем для рабочих в обеденный перерыв. Там, где позднее был построен цех «Коробки скоростей», женщины собирали грибы, землянику и малину.

Лихачев часто приходил сюда встретиться с людьми, «потолковать по душам». О нем говорили: «Смотри-ка… Свой человек. Не заносится, не чванится, не боится с печи слезть». Он всерьез выслушивал жалобы стариков, мастеров-универсалов, из числа тех умельцев, что могли и «блоху подковать». Но так же внимательно слушал он и молодых, которые еще ничего но умели, — завод был и для тех и для других родным домом, принимавшим под свою крышу отцов, сыновей, дедов и внуков. Между ними складывались здесь особые отношения, понять которые никому не удавалось сразу. Нужно было внимательно слушать, запоминать я знать, кто и что умеет делать, кто на ком женат, кто и как жил при Рябушинских, кто четыре года ходил в школу, а кто и двух лет не ходил и не умел даже расписываться.

Однажды Лихачев выступил на собрании и сказал:

— Какое наследство мы получили от царской России после Октябрьской революции? В 1918–1919 годах на заводе АМО не было почти ни одного станка, за исключением некоторого количества тисков, при помощи которых могли быть собраны импортные автомобили из готовых импортных агрегатов. В 1919 году, когда мы взяли Архангельский порт, то обнаружили, что некоторые агрегаты и части были завезены, но комплекта не получалось. Стайки так и остались на складах, между прочим, а завод перешел на мелкий ремонт автомобилей. Таким ремонтом АМО занимался до 1924 года. Это прямо надо сказать.

Уже назавтра в обеденный перерыв старики подвергли решительной критике его выступление.

— Что это вы, товарищ директор, вес говорите, будто до вас мы плохо работали и вся работа производилась вручную. Нам обидно слушать. Что это значит — «вручную»? На тисках машин не собирают. Да и никогда не собирали… Станки у нас были. Например, токарные «Лодис-Шиплей», может быть, слышали, фрезерные «Цинципати», зуборезные «Феллоу и Глиссои». И квалифицированные слесари у нас были из автомобильной роты. И все мы так работали, что даже хлебный паек нам увеличили.

Собственно, возражать не имело смысла. Были и станки, правда, большинство некомплектных. Были и слесари из автомобильной роты, но многое старики представляли себе совсем не так, как это было на самом деле. Старики каждый камушек здесь знали, но для того, чтобы увидеть все здание, вовсе не нужно упираться носом в один кирпич.

Лихачев серьезно их выслушивал и подходил к делу издалека. Он знал, что солдаты автороты, о которых говорили старики, прибыли на завод 22 июля 1917 года по просьбе директора правления АМО Рябушинского — «защитить от рабочих, которые грозились захватить завод».

— Солдаты из автороты?! Это я знаю, — говорил он. — Мастера эти солдаты, других таких не найдешь. Только на завод-то они прибыли, может, кто и знает, совсем по другой специальности.

Но хотелось ему уж очень этих солдат разносить. Приказ есть приказ. Здесь, на заводе, в 1918 году эти слесари из автороты сняли солдатские шинели и принялись рядом с другими «вкалывать». Но как бы они ни были по тем временам квалифицированны, ремонт автомобилей производился ими все равно вокруг козелков. Вручную! Иначе и сказать нельзя.

Через год мало кто решался возражать ему. К тому времени он завоевал симпатии и доверие. Старики стали даже жаловаться ему на молодых — на своих сыновей, внуков.

— Не нуждаются в государственных интересах. Мимо ушей все пущают. Хоть кол на голове теши!

В таких случаях Лихачев чаще всего поддерживал стариков, и они были с ним откровенны.

— Я ему говорю, — жаловался мастер, — будешь плохо работать, будешь жить в ухудшенном виде. Поторопись, говорю, приложи свои мозолистые руки. А он мне: «Торопиться некуда… Пивная в десять часов закрывается». Вы подумайте, Иван Алексеич, что же это такое?! Профессиональной гордости никакой… Вот взять стружку. Медь-то вон как дорого нам достается, а он ее базарит. Добрый слесарь, бывало, драчовый напильник возьмет и обязательно бумажку подложит… Чтобы опилки не пропадали. А эти что? Слишком богато живут. А самонадеянность до нахальства доходит.

Молодые возражали.

— Мастер должен быть такой, чтобы тебе хотелось ему помочь. А то как у нас бывает? Ты ему раз сказал — вот как надо бы делать, другой раз, третий. Наконец, на собрание перенес. А он на тебя смотрит тигрой, будто ты ему авторитет подрываешь. Ну и замолчишь. Что тебе, больше других надо? Делай как хочешь, черт с тобой. Конечно, дела жалко, но на рожон не попрешь.

— Словом, ты ему объяснил, как и что надо делать, а он не слушает, — говорит Лихачев и притворно вздыхает. — Кто у вас мастер? Ты или он?