— А что ж ты ему в конце концов сказал, — спросил Тарасова Лихачев, приехав в райком.

— Я ему. просто сказал: «Пойди-ка на завод к Лихачеву, поговори с ним. Он же тебя любит. Чудак ты человек». Вот и все, что я сказал.

— А он? — спросил Лихачев.

— Он говорит: «У меня тоже есть, самолюбие».

— Вот это и плохо. Чересчур много у него самолюбия, — процедил Лихачев сквозь зубы.

Тарасов добавил еще, что несколько минут спустя, не достигнув никакого взаимопонимания, он простился са строптивым инженером, ругая себя дураком, липовым агитатором.

— Значит, уходит на Горьковский завод? Твердо? Уже договорился! Ну что ж! — ронял ненужные слова Лихачев.

Вернувшись на завод, он несколько раз прошелся по своему кабинету, стараясь размять усталые колени и плечи. Он ходил так из угла в угол и с удивительной ясностью представлял себе, как встретит Демьянюка директор Горьковского автозавода Дьяконов и какое выражение; лица будет у этого старого его товарища и какие слова будут сказаны.

Какие, собственно, тут нужны слова, когда перед всеми людьми стоит такая непомерно гигантская задача, что никакими словами ее не охватишь.

Несколько дней спустя Демьянюк пришел в приемную Лихачева.

— Иван Алексеевич у себя? — спросил он, глядя в сторону.

Семененко, увидев Демьянюка, как-то помрачнел и, почему-то засуетившись, извлек из бокового кармана очки.

— Ивана Алексеевича нет.

— Когда же он будет?

— Не знаю… Не знаю, и все…

— Я бы очень хотел увидеть Ивана Алексеевича, — сказал Демьянюк, — делаю последнюю попытку.

— Ивана Алексеевича пока нет. И тягостное молчание.

Раньше, когда Демьянюк приходил на завод, его окружала ясная, ровная атмосфера, которая радовала его. Казалось, даже стены говорили ему: «Здравствуй, Фома!»

Теперь люди не останавливались, увидев его, а сухо здоровались едва приметным кивком головы.

Очевидно, из духа протеста к этому отчуждению и холоду Демьянюк вырвал листок из записной книжки и написал:

«Иван Алексеевич! По указанию секретаря райкома заезжал к вам, но вас не застал».

Оставив записку на столе у Семененко, он ушел.

Когда Лихачев приехал из наркомата, ему передали эту записку.

— Значит, по указанию, а не по сознанию, — воскликнул Лихачев, мгновенно приходя в крайнее раздражение. — Пусть отшвартовывается в свое болото, мещанин несчастный. Заезжал, видите ли… По пути… Отдать визит. К черту!

На заседании Совета при Наркомате тяжелой промышленности Серго говорил:

— Нам нужна железная, большевистская производственная дисциплина. Эту дисциплину мы должны во что бы то ни стало внедрить. Нарушителей дисциплины мы должны выметать из рядов работников тяжелой промышленности. Чем выше технический уровень развития промышленности, тем более одно предприятие зависит от другого, одна отрасль от другой, тем более необходима жесточайшая дисциплина. Получил директор или начальник цеха приказ, он должен выполнить его как честный большевистский солдат, как красноармеец, стоящий на своем посту. Тот, кто так поступает, есть действительный большевик — партийный или непартийный… К счастью, у нас все меньше становится людей, проникнутых анархической расхлябанностью, — они постепенно становятся достоянием прошлого.

В тот же день помощник Серго, Семушкин, позвонил Лихачеву и сообщил, что Демьянюк был у Серго и просил перевести его на Горьковский автозавод, куда его, конечно, с удовольствием берут. Но Серго в категорической форме отказал и предложил Фоме Семеновичу вернуться к Лихачеву и завтра же приступить к работе.

Лихачев попросил Семушкина соединить его с Серго и услышал примерно следующее:

— Вы кричите на него, Лихачев, дергаете его, не даете ему заниматься делом. Допустим, он ошибся — пусть попытается исправить ошибку на основе накопленного опыта. Вы отстраняете его от работы раньше, чем он попробовал извлечь уроки из своей ошибки.

Неизвестно, что сказал в ответ Лихачев, но назавтра утром Демьянюк появился в директорском кабинете.

Лихачев строго и холодно предложил ему без каких-либо объяснений начать работу согласно приказу и не беспокоиться о будущем.

Возможно, что Демьянюк и собирался что-то сказать, но едва ли это было нужно. «Не беспокоиться о будущем…» Ну что ж.

Он вернулся и приступил к работе. (Забегая вперед, нужно сказать, что в марте 1937 года наркомат перевел Демьянюка главным инженером на авиационный завод для передачи опыта массового поточного производства.)

Земля была еще разрыта. Повсюду ямы, канавы, рассохшиеся доски, залитые раствором, рельсы, цемент, уголь, битое стекло.

Но грандиозные цехи уже выросли вдоль центральной магистрали, и люди перебирались теперь в новые помещения постепенно, исподволь, чтобы не помешать работе конвейеров.

Завод выработал… Нет, породил в бурях, страстях, отчаянной борьбе, противоречиях и переживаниях свой метод — не останавливая конвейера, не сокращая выпуска автомобилей, менять и совершенствовать их конструкции.

Вот что говорил в связи с этим Серго Орджоникидзе на Совете Наркомтяжпрома:

— Они реконструируются… Их завод представляет огромную строительную площадку, и в то же самое время там идет производство автомобилей… За границей, когда переходят на новую модель, даже Форд на определенный период останавливает завод, машин не выпускает, а начинает работу, когда все подготовлено. Мы одновременно строим и выпускаем автомобили. Это, конечно, создало огромные затруднения. Я как-то заехал к Лихачеву в выходной день, причем он не знал, что я у него буду. Оглянулся — Лихачев тут. Спрашиваю: «Откуда ты появился? Сегодня ведь выходной день!» — «А я станки переношу из одного цеха в другой, чтобы не нарушать производства», — был ответ Лихачева. Причем, перенеся станки, они тут же начинали работать на них. Конечно, здесь могут быть допущены ошибки, и мы должны к этому отнестись со всем сознанием тех трудностей, которые имеются на этом заводе.

Трудности «безостановочного перехода» на новые модели и новые марки машин во время реконструкции, о чем говорил Серго, состояли не только в том, чтобы привезти и установить новые станки, на которых будут теперь обрабатываться детали новой машины. Главные трудности, преодоление которых вызывало у Лихачева наибольшие опасения, состояли в освоении приемов и навыков работать четко, быстро и ритмично на новых станках.

Об этой задаче постоянно говорили — в бюро и лабораториях главного конструктора и главного технолога, на партийных собраниях и на партийно-технических активах.

И конечно, могли быть допущены ошибки, как это говорил Серго, ошибки технические, а главным образом психологические: ошибки неверия друг в друга, ошибки непонимания или нежелания понять.

Лихачев думал об этом с горечью. Как это Демьянюк мог не понять, да, наверное, и до сих пор не понимает, — если у тебя что-то не получается и это «не получается» угрожает твоему собственному предложению, тебе помогут, обязательно помогут товарищи. И уйдут, даже не успев услышать твоего «спасибо». Нужно верить людям.

Нужно было выстроить цехи — их выстроили. Нужно было заполнить их оборудованием — сделали в срок. Нужно было научиться работать на новых станках «на ходу», не останавливая конвейера, люди сделали это и гордились тем, что не отступили, не усомнились, выдержали темп.

В прессовом цехе, перекрывая шум, звенели голоса. Комсомольская стахановская бригада Ушакова и Удалова монтировала прессы. Начали утром, а к вечеру следующего дня прессы уже работали.

Собрания в эти дни были посвящены складскому хозяйству, вагранкам, рольгангам, воздуходувкам, постройке тоннеля и тысяче других дел.

Возникали новые проблемы, новые столкновения, противоречия, ошибки, трудности, когда на каждом маленьком участке нужно было уметь предвидеть, уметь устранять не только серьезные противоречия и препятствия, но и мелочи. Из мелочей всегда может вырасти что-нибудь серьезное, даже неодолимое. Как же можно не понять этого…