Он бросил конец матросу с надменным указанием: «Не прикасайтесь к катеру» — и поспешил к кранцам, чтобы закрепить швартовы; потом заглушил мощные моторы, являющиеся столь явным свидетельством его мужественности.

Лайза с улыбкой наблюдала за ним. Она похлопывала себя по бедру в такт музыке. Он был довольно привлекателен, с этим загаром, сильными мускулами и упругими ляжками. В другом мире он мог даже понравиться ей — как приятный эпизод, без всяких последствий, под жарким дневным солнцем. Но это был не другой мир. А именно этот. И Хосе де Арагон являлся для Лайзы его символом. Этот мир, возможно, уже признал, что обстоятельства Лайзы изменились, но как она может доказать это себе? Ответ был здесь, рядом, в глазах юноши, которые были полны насмешки и презрения, когда однажды она пригласила этого хорошенького аристократа потанцевать. Сейчас в его глазах светилось нечто совсем иное — страсть и обожание, страх и покорность, восхищение личностью, телом и красотой Лайзы Родригес, созданными ею из психологических руин своего детства. Здесь, рядом с нею, находилось живое доказательство того, что она теперь вовсе не та, кем была раньше.

— Мы должны выпить здесь, на катере, перед тем как отправиться на ленч, — сказал Хосе, копируя голос своего отца. — Я делаю отличный мартини.

— Как все хорошие американские пай-мальчики из частных школ, — заметила Лайза.

— Ты выпьешь?

Он намеренно пропустил мимо ушей слово «американские». Кубинцы всегда остаются кубинцами, как для самих себя, так и для белых протестантов англо-саксонского происхождения, которые никогда до конца не принимали кубинцев. В Новом Свете аристократами считаются только выходцы из Старого Света. «Аристократы» «третьего» мира существовали только в их собственном воображении.

Хосе торопливо спустился в каюту, схватил серебряный шейкер, немного льда и «правильный» джин. Рассчитанным жестом опытного мужчины он наклонил бутылку вермута над шейкером, демонстрируя, что знает, как делать крепкий мартини. Потом потряс шейкером над головой, словно это был талисман, отгоняющий злых духов, налил солидную порцию напитка в стакан и вручил его Лайзе. В мирке Хосе первое, что следовало сделать с женщиной, это напоить ее пьяной. Второе — напиться самому. Это была безошибочная тактика. Частенько она приводила к печальным последствиям, но о них не стоило вспоминать. Действуя таким образом, всегда можно попытаться еще раз.

Лайза взяла коктейль и опрокинула его в себя так, словно это был лимонад. Она еще в школе научилась пить такие крепкие напитки, какие Хосе и не снились. И отметила выражение восхищения на его лице.

— Ты здесь работаешь? — спросил наконец Хосе.

— Собираюсь. Здесь только что открылось агентство. Его владелица — Криста Кенвуд. Наверное, я буду работать у нее.

— Криста Кенвуд, фотомодель?

— Бывшая, — твердо поправила его Лайза.

— Она снялась в этом фильме… «Люди лета». Потрясная картина! И сама она — настоящая секс-бомба.

Лайза подавила насмешливую гримасу. В мире существовало очень мало женщин, которых она считала достойными конкурентками. Криста была одной из них.

— А не рискованно связываться с новым агентством?.. Я хочу сказать, когда имеешь такой успех, как ты. У кого ты работала в Нью-Йорке?

Лайза посмотрела на Хосе так, словно видела его впервые. Из уст самовлюбленного сынка миллионеров это замечание прозвучало весьма практично. Ясно, что этот мальчик прислушивается к разговорам взрослых.

— Агентство «Элли». Роскошный гарем Росетти. Пойми, детка, когда занимаешь такое положение, как я, риска не бывает. Это другие рискуют. А я могу работать с таким агентством, какое даже мог бы открыть ты, и все равно иметь заказов сколько захочу. Сделай мне еще один мартини.

Хосе торопливо подчинился.

— Я однажды встречался с Росетти. Классный парень. Да, работенка у него что надо!

Хосе присвистнул от восхищения. Если бы отец позволил, он с удовольствием стал бы фотографом, снимающим моделей. Столько красоток — только успевай выбирать!

Смех Лайзы смахивал на рычание. Она не знала, что такое раздвоение чувств, пока не встретила Джонни Росетти. Она до сих пор помнит тот зал в Бока, где проходил конкурс фотомоделей. Росетти сидел там среди членов жюри, как хищный сокол, выглядывающий добычу. Ему не было нужды дважды смотреть на Лайзу Родригес. Он шепнул что-то ничего не слушающим местным членам жюри, которые играли роль ширмы для махинаций агентства «Элли», и Лайза победила. Тот момент стал поворотным в ее жизни. До этого у нее не было побед, а после уже не было поражений. Росетти внес ускорение в ее жизнь. За шампанским и черной икрой в дорогом баре последовало столь убедительное: «Я сделаю из тебя звезду», какого еще не достигшая половой зрелости Лайза не слышала даже в кино. На следующий день курьер доставил ей билет в один конец до Нью-Йорка, а квартира над офисом «Элли» на Мэдисон-авеню оказалась уголком рая, о котором Лайза всегда мечтала. Ей потребовался месяц, чтобы понять то, что она в глубине души знала… Что за ленч надо платить. И вскоре она увидела другого Джонни Росетти. Того, которого она теперь собиралась утопить в дерьме.

— И что такого «классного» ты нашел в Росетти?

Хосе ответил не сразу. «Классность» Росетти выражалась в том, что он имел уйму прекрасных женщин и знал, как использовать их и как ими управлять. Но эта формулировка вряд ли понравилась бы вспыльчивой Лайзе Родригес.

— Ну, не знаю… в общем, он мне показался довольно умным, — сказал наконец Хосе, неопределенно взмахнув рукой. — Да мы с ним почти и не говорили.

— Он тупой, как полено, — рявкнула Лайза. — Он из тех мужиков, которые считают, что модный журнал — это книга, а Ширли Маклейн и Джейн Фонда — интеллектуалки. Тебе он кажется классным, потому что без конца трахает баб.

Ответить на это было нечем.

Хосе почувствовал, что пора выпить еще мартини.

— Может, у него комплекс… как у Дон Жуана… или он гомик, но вроде старается доказать обратное. — Хосе помолчал. Это был его интеллектуальный потолок. — Так нам объясняли на уроках психологии, — добавил он в виде пояснения.

— Вполне возможно, дорогой Зигмунд Фрейд, потому что, когда Росетти трахал меня в первый раз, сзади его обрабатывал баскетболист-филиппинец.

Хосе, допивавший свой мартини, поперхнулся.

— Не может быть… — пролепетал он.

— Очень даже может. Мне было тринадцать, но он не был суеверен.

Хосе пытался прояснить ситуацию. Неужели Росетти педераст? Психологи правы? И Лайза Родригес участвовала… в оргиях?

Потом он придумал объяснение:

— Он заставил тебя делать это… Вроде как изнасиловал, да?

Лайза помолчала.

— Нет, это не было изнасилование. Он не заставлял меня. Я не хотела делать этого, но мне нужно было то, что он мог дать мне, и это все решило. Тебе не понять, что значит нуждаться в чем-то.

Хосе подавил улыбку. И Лайза может ошибаться. Например, ему очень нужна машина «Тестаросса». Его друзья уже начинают посмеиваться над его «Порше». А вот сейчас ему нужна Лайза Родригес. И эта потребность становится уже почти болезненной.

Лайза поднялась, словно развернула флаг. Она выставила вперед ногу, откинула плечи и подставила себя под лучи солнца. Она знала, что творят с ней эти лучи. Они делают ее твердой, как алмаз, обволакивают ее стройное тело, подчеркивая ее абсолютную власть над миром, над мужчинами, над мальчиками, такими, как Хосе.

— Пошли, надо поесть. Мне надоело сидеть здесь, в этой твоей дурацкой лодке.

Лайза нырнула в каюту, надела тенниску и белую мини-юбку. Через несколько минут они уже шли по Бей-сайд среди толпы гуляющих, Лайза — впереди, а Хосе старался выглядеть сдержанным, купаясь в лучах ее славы. Испанцы узнавали ее: Лайза была их звездой. Они обращались к нему, не к ней, хватая его за рукав с вопросом: «Это Лайза Родригес?» Некоторые бормотали: «Ну, ты мужик!» — выражая уважение мужчине, который владеет такой женщиной хотя бы на пять минут. Хосе отталкивал их всех, улыбаясь непроницаемой улыбкой обладателя.