Костюм его был измят. Лицо Роба горело, но не от смущения, а от напряжения, а волосы выглядели так, словно ими мыли посуду.

Он лежал на супермодели, словно позировал скульптору Родену в мастерской, где по какой-то странной причине обнаженное тело было под запретом. Мэри Уитни никогда не видела его более прекрасным.

Она стояла, агрессивно выдвинув вперед ногу. Только эта воинственная поза помогла ей удержаться от того, чтобы не вскинуть вверх левую руку, ибо лишь одно было неизбежнее, чем смерть и налоги: Мэри Уитни всегда наносила удар первой.

Губы ее скривились перед тем, как она сделала выпад.

— Мне так жаль, Лайза, — сказала Мэри. — Я имею в виду то, что услышала о твоих родителях.

Лайза Родригес улыбнулась. Подобные ситуации не расстраивали ее. Наоборот, они ее развлекали. Таким фокусам была посвящена вся ее жизнь. Создавать хаос, возбуждать, мстить порочному, радостно ржущему миру, который сломал ее детство. Она знала счет и ставки в этой игре. Она совратила теннисного тренера, а теннисные мальчики были собственностью Мэри Уитни. Эта шлюха-бизнесменша, имеющая миллиарды долларов, сейчас в ярости, потому что красота Лайзы сокрушила религиозную оборону раньше, чем это успели сделать доллары Уитни. Только и всего. Никто здесь не имел права делать вид, будто проблема касается нарушения норм нравственности. Речь шла о власти, об оскорбленном самолюбии и о том, кому что может сойти с рук без неприятных последствий. Что больше волнует эту Уитни? Ее бизнес или трахание? Ставкой в этой партии в покер является контракт с Кристой Кенвуд.

— А вы, я полагаю, Мэри Уитни, — сказала Лайза.

Мэри проигнорировала ее. Она повернулась к Робу. Ей хотелось сделать ему больно, но он, похоже, и так уже был уязвлен, смущен, потрясен до глубины души и при этом выглядел восхитительно.

Мэри решила смягчить свой обвинительный пафос.

— Бог постоянно рекомендует людям любить друг друга. Наверное, ты понял его слишком буквально, — сказала она.

Лайза Родригес заправила свою грудь обратно в корсаж платья. Продолжая улыбаться, она высвободилась из-под ног Роба и слезла с массажного стола. Одернув юбку, шагнула к Мэри Уитни, нагнулась и подняла с пола свои трусики. Потом выпрямилась и протянула ей руку.

— Очень рада познакомиться, — сказала Лайза. — И с нетерпением жду, когда начну работать в вашей рекламной кампании.

Мэри Уитни, сама образец наглости, не могла не восхититься ею. Она никогда раньше не видела Лайзу Родригес вблизи и должна была признать, что она настоящее произведение искусства. Бурные любовные упражнения сделали ее еще прекраснее. Она буквально излучала сияние, светилась обаянием и гипнотической сексуальностью. Конечно, придется ее выгнать. Такое неуважение стерпеть нельзя… Или можно? На какую-то долю секунды перед мысленным взором Мэри предстало видение. Она увидела сверкающую чувственность Родригес, глядящую на нее с рекламных щитов и со страниц журналов, рекламирующих парфюмерию. Она увидела, как духи Мэри Уитни рекламируются на дисплеях элитарных супермаркетов и фармацевтических магазинов, она услышала, как стрекочут кассы по всей Америке. Существует только одна гарантия того, что ее рекламная кампания будет иметь бешеный успех, и эта гарантия стояла сейчас перед ней.

Мэри сглотнула. Может ли она простить это неприятное дело, если не забыть? Способна ли она, сжав зубы, проглотить обиду? Она колебалась лишь мгновение. Мэри Уитни знала, что есть только один путь к успеху. Нужно собрать воедино всю свою энергию. Все устремления должны быть нацелены в одном, ясном направлении. У тебя могут быть другие интересы, но они не должны иметь никакого значения. Мэри глубоко вздохнула.

— Я рада познакомиться с вами, — проговорила она наконец. — А теперь, если не возражаете, пришло время садиться за стол, так что нам следует поторопиться. Держу пари, что вы оба наработали хороший аппетит.

И выдала холодную улыбку, решив испить чашу смирения до конца. Возможно, позже у нее еще появится возможность устроить кровавую разборку. В конце концов, за ужином они оба будут сидеть за ее столом.

— Привет, вот мы и встретились снова.

Он подошел к столу пораньше, надеясь, что и она уже будет там. Он не хотел, чтобы их вторая встреча проходила в присутствии незнакомых людей.

— Питер Стайн! Привет. Какое замечательное стечение обстоятельств! Из всех людей на белом свете меньше всего ожидала я увидеть в Палм-Бич именно вас.

Они стояли по разные стороны стола, глядя друг на друга.

Он упивался ею. Когда начнутся разговоры за столом, на это у него уже не будет времени. Почему-то он знал, что ему потребуется вся его сосредоточенность. Она была еще прекраснее, чем он ее запомнил. Он пытался определить для себя причину этого. Дело было не только в совершенстве черт лица. Скорее в энергии, которую она излучала. Она невольно создавала вокруг себя атмосферу легкого возбуждения. В голове у Питера возникло слово «сияние», но оно ассоциировалось с чем-то недоступным, а до нее можно было дотронуться. Если вам очень повезет, она может оказаться девушкой из соседнего дома. Ее просто нельзя игнорировать. Встречаются же такие! Может, это невидимая аура? Сексуальная привлекательность? Или же его притягивало к ней просто гармоничное сочетание сигналов, подаваемых телом, одежды и жестов, которое на подсознательном уровне выражало ее уверенность в себе, целеустремленность и уравновешенность? Вот она стоит, положив руки на спинку стула, и улыбается ему. Она рада видеть его. Это очевидно. И она открыта для всего, что может произойти. Все в ней говорит об этом: улыбка, вырез на черном вечернем платье, камелия, приколотая на груди.

— Палм-Бич — одно из моих излюбленных мест. — Его застенчивая полуулыбка свидетельствовала о том, что он только отчасти саркастичен.

Криста залюбовалась им. Бог мой, как он хорош! И дело не в одной красоте, а во всей его стати. Он стоял, наклонившись под таким странным углом, словно специально выбрал неудобную позицию. Беспокойные, глубоко посаженные глаза выдавали его нервную натуру, а курчавые волосы, явно плохо поддающиеся расческе и взъерошенные, усиливали впечатление опасной непредсказуемости. Это ощущение возникло в ней подсознательно. Откуда оно взялось? Может быть, причина в его репутации, в ее воспоминаниях о его речи на книжной ярмарке в Майами, в Пулитцеровской премии, которая, как невидимый попугай, сидела у него на плече. Трудно было определить, но она хотела знать. Вскоре она это выяснит. О Боже, какие поразительные у него глаза! Минутку! Глаза его ей кого-то напоминали. Но кого?

Питер Стайн наклонился и взял карточку, указывающую чье-то место за столом, взял двумя пальцами, словно она могла оказаться заразной.

— Вы сидите между мной и каким-то человеком по имели Стэнфорд Вандербильт.

Голос его звучал ровно, но, когда он произносил фамилию Вандербильт, в нем был намек на насмешку. Он давал понять, что посмеивается над миром, над людьми, собравшимися на эту вечеринку, и над человеком, у которого могут быть такие имя и фамилия, как Стэнфорд Вандербильт.

— Я училась в школе со Стэнфордом, — сказала Криста. — Он весьма важная персона. — Она рассмеялась, желая показать, что на нее не производит впечатление величие Вандербильта и что ее гораздо больше интересует литература, представителем которой является Питер Стайн. «Не беспокойтесь, я буду разговаривать с вами» — таков был подтекст.

— Да, его фамилия звучит весьма внушительно, не так ли? — заметил Питер.

«Нет ли в этом намека на опасность?» — подумала Криста. Вандербильты не сходятся со Стайнами. Так же, как и те, кто учился вместе с Вандербильтом в школе, даже если они и готовы посмеяться над важностью Вандербильта. На планете существует не так уж много людей, на которых не производят никакого впечатления даже самые прекрасные интеллектуальные репутации. Потомки протестантов англосаксонского происхождения относятся именно к таким людям.