Незнакомец глянул на табличку и кивнул.

«Где ваш напарник?» — написал Роб и протянул табличку аквалангисту.

Тот соблаговолил взять ее.

Прекрасным округлым почерком, находящимся в вопиющем контрасте с корявым почерком Роба, он написал: «Я не плаваю с напарниками».

Криста прочитала эти слова через плечо Роба. Она не могла поверить такой заносчивости незнакомца и в свою очередь схватила табличку.

«Вам не известно, что такое благодарность? Обычно говорят спасибо, когда человеку спасают жизнь», — написала она сердито.

Он вырвал у нее из рук табличку.

«Вы не спасли мне жизнь».

Он протянул ей табличку, сопровождая этот жест яростным взглядом.

«Вы что, очень глупый человек?» — написала Криста.

Что-то замкнулось в Питере Стайне. За последние двадцать лет у него бывали тяжелые моменты, но такого он припомнить не мог. Всю свою жизнь он знал только одно, и это помогало ему преодолевать трудные времена и пользоваться хорошими. Питер Стайн твердо знал: он — человек блистательный. Он не просто умен. И не просто «не глуп». Он гений. Это подтвердила Пулитцеровская премия. Критики хором утверждали то же. С их мнением соглашались миллионы читателей. И вот теперь на дне океана женщина с фигурой русалки спрашивает его, уж не дурак ли он.

Стайн в ужасе глянул на табличку, потом на свою спасительницу. Она смотрела на него. Она ждала от него ответа. Ей были нужны какие-то слова, но он не мог найти нужных слов. Они затерялись где-то в его смятенном мозгу. Все ужасы прошлых лет сконцентрировались в одно целое, и в чем-то это было даже хуже, ибо из всех людей на свете эта девушка одна имела право на то, что он пишет. В Питере нарастала паника, более сильная, чем тогда, когда он подумал, что скоро умрет. На дне океана гений американской литературы оказался не в силах произнести ни слова.

В конце концов он пошевелил пальцами. Это была не та литература, за которую присуждают Нобелевскую премию. Вряд ли за нее присудили бы даже Пулитцеровскую. Только самый фанатичный поклонник лаконизма мог бы расценить это как «великое произведение». Однако Питер Стайн почувствовал невероятное облегчение, когда смог написать на табличке слово: «Благодарю».

Теперь в его мозгу билось только одно слово: «Скрыться». Он согнул колени и с такой силой оттолкнулся ото дна, словно намеревался допрыгнуть до луны. На языке аквалангистов этот маневр назывался «аварийное всплытие», и Питер Стайн не забыл применить один странный прием, который рекомендовали справочники по подводному плаванию. Когда вы всплываете на поверхность, давление воды уменьшается и воздух в легких расширяется. Если не избавиться от этого воздуха, то ваши легкие могут разорваться. Выход в том, чтобы выдохнуть воздух, и инструкторы наказывают новичкам громко кричать под водой, чтобы инструктор услышал, правильно ли его подопечный выполняет спасательный маневр. Это вполне совпадало с настроением Питера.

Когда он метнулся вверх, Криста явственно расслышала громкий крик, который он издал.

— А-а-а-а-а! — вопил он.

Криста следила за его подъемом, удивленная напряженностью их короткой встречи.

Роб сердито нацарапал на табличке: «Ну и идиот!»

— М-м, — промычала Криста, кивнув головой. Но, как ни странно, в глубине души она не могла с этим согласиться. Если говорить правду, то ее сердце вело себя довольно необычно. Оно сильно билось. Оно толкалось о ее грудную клетку. Глядя на табличку, она видела не раздраженную оценку, данную Робом незнакомцу; все ее внимание сконцентрировалось на слове «благодарю», которое ему так трудно оказалось написать. Она уже забыла о его безответственном поведении. Она помнила только горячий блеск его глаз, его раненое плечо, отчаяние поспешного исчезновения.

Кто он? Кем он может быть? Из какого одиночного ада мог вырваться этот прощальный крик отчаяния? Она хотела знать, но никогда ей не узнать этого. Он — человек, попавший в беду на дне океана. Она спасла его. Но она никогда больше его не увидит.

— Маффи, я не хочу выглядеть грубой… и обычно я получаю от этого максимум удовольствия… Но где, черт его возьми, Брюс? Я плачу ему пятьдесят кусков. Я не позволю, чтобы за такие деньги меня отфутболивали закадычной подруге.

Маффи Келлог не нравилось быть в роли закадычной подруги, но она, притворяясь, выдавила из себя кривую улыбку.

— Он появится позже, Мэри. Не паникуй. Ты же знаешь Брюса. Вечером все будет в порядке. Он любит неожиданности. Это оживляет подобные сборища.

Мэри Макгрегор Уитни скривила губы. Она оглядела украшенную цветами веранду с таким видом, будто ожидала увидеть там гроб.

— Маффи, давай уточним одну вещь. Я не паникую. Никогда, дорогая, и ни при каких обстоятельствах. И меня совершенно не волнует эта дерьмовая вечеринка. Все мои вечеринки оказываются неудачными. Я устраиваю их только для того, чтобы насолить моим так называемым друзьям. Что меня беспокоит, золотко, так это напрасно выброшенные деньги. Я заплатила за эту задницу, Брюса Сатку, так что позаботься, чтобы он был на месте вовремя, ясно?

Мэри многозначительно подчеркнула слово «позаботься».

— Я сейчас же разыщу его, — ответила Маффи, выругавшись про себя. Видит Бог, как она ненавидела свое положение бедной родственницы. Зарабатывать таким образом на жизнь так унизительно!

Маффи взяла сотовый телефон так, словно это дохлая мышь, принесенная в дом кошкой. Эти телефоны облегчали жизнь, но они совершенно не вписывались в привычную жизнь Палм-Бич — так же как факсы, «Феррари» и откровенный блуд.

Мэри Уитни вскинула руку, останавливая ее.

— Потом, Маффи. Прежде я хочу осмотреть поле, где потерплю поражение. И я хочу увидеть список, как будут рассаживать гостей. Этим всегда можно позабавиться. Ты не забыла посадить Партриджей рядом с четой Фиппс, чей сын бросил их дочь ради танцовщицы? Им будет о чем поговорить во время исполнения ламбады.

Она рассмеялась горловым смехом, выгнув длинную шею, позволяя ветру, дующему с моря, играть своими остриженными по моде шестидесятых волосами. Мэри Уитни чувствовала себя великолепно. Бизнес процветал, а именно бизнес определял ритм биения ее сердца. Сегодня утром она получила от бухгалтеров из Нью-Йорка итоги за первый квартал. Доходы «Уитни энтерпрайзис» выросли по сравнению с прошлым годом на тридцать процентов, несмотря на общий экономический спад. При сохранении такого уровня за год сумма от продажи дойдет до миллиарда долларов. Если оценивать, как принято в бизнесе, умножая на десять, это значит, что стоимость ее фирмы составляет десять миллиардов долларов. Дело не в том, что она собиралась продавать свою компанию. Уитни не продают то, чем владеют: это было бы признаком дурного вкуса.

— Так что там насчет роз? — спросила она.

— Сто двадцать роз на длинных стеблях на каждый стол, за которым будут сидеть восемь человек. Пятьдесят столов. Это значит семь тысяч роз, считая запасные. Завтра днем они прибудут в Вест-Палм из Нью-Йорка самолетом в упаковках со льдом. Бутоны раскроются как раз ко времени вечеринки.

— А на следующий день станут мусором, — заметила Мэри Уитни.

Маффи могла поклясться, что в голосе Мэри прозвучало удовлетворение по поводу неизбежности этого превращения красоты в тлен. И Маффи уже в который раз подивилась, почему Мэри, с ее длинной родословной, способна получать удовольствие, выбрасывая десять тысяч долларов на эти кроваво-красные розы. Это смахивало на поведение нуворишей. Маффи подавила в себе дрожь отвращения. Если присовокупить к этим десяти тысячам стоимость лилий, орхидей и гардений, то деньги, затраченные на цветы ради этого единственного вечера, могли бы оплатить обучение ее брата в колледже, хотя, по правде говоря, этот бездельник не выказывал ни желания, ни склонности к учению.

Мэри Уитни прошла по террасе к колоннаде, перегнулась через перила, опершись острыми локтями на истершийся камень, и стала смотреть на море. Океан был спокоен, вода приняла аквамариновый оттенок Карибского моря. Внизу на траве мужчины натягивали материю на черный металлический каркас. Мэри придирчиво осмотрела десять акров принадлежащего ей великолепного имения на берегу океана, старый особняк, величественно возвышавшийся на участке, стоившем многие миллионы долларов. Она вздохнула. Деньги, возможно, не могут купить счастья, но уж наверняка позволяют тебе приносить несчастья окружающим. Она обернулась к Маффи.