— А о чем наш разговор?

Хотел бы он знать, как далеко и как быстро намерена она идти. Она настойчивая девушка, яркая, великолепная ракета, которая врывается в сердце и разрывает его на части. Даже, вполне вероятно, холодное и сильное сердце.

— Мы хотим узнать друг друга.

— Вы торопитесь?

— Да. — Она помолчала. — Я тороплюсь. — И посмотрела на него с обезоруживающей честностью.

— Некоторые вещи невозможно ускорить. А иногда их и не нужно торопить.

— Некоторые вещи можно ускорить. А иногда их даже нужно поторопить.

— Полагаю, это тоже правильно.

Питер улыбнулся и выловил из миски кусок рыбы. Криста отыграла мяч к его задней линии. Она права: слова служат дымовой завесой для чувств. Лучшее, что они делали, — устраивали дымовую завесу, прикрывая чувства. Его ум был быстрее и яснее, чем в те магические моменты, когда пишущая машинка брала власть и диктовала ему его собственную книгу. Это была словесная перестрелка, где ставкой были тела и ум.

Кусочек рыбы соскользнул с его ложки. Плюх! Он шлепнулся обратно в томатную гущу. Большая капля вылетела и попала ему на рубашку.

Криста среагировала быстрее его. В руке у нее оказалась кипа бумажных салфеток, с помощью которых она принялась вытирать ему рубашку и грудь.

— А, проклятье! — выпалил он, размахивая руками, как чересчур усердный дирижер провинциального оркестра. Его не волновала судьба рубашки. Его волновала собственная неуклюжесть или, скорее, то, что эта неуклюжесть проявилась перед этой отнюдь не неуклюжей девушкой. Это происшествие было полно значения, которое потерялось бы при пересказе, — жест матери по отношению к своему ребенку, желание взять все под свой контроль, сокращение пути к близости.

— Спасибо большое.

— Не за что. — Это было больше, чем она получила за спасение его жизни.

— Мы никогда не говорили о том, чем занимаетесь вы, — сказал он, дистанцируясь от данной ситуации, но точно зная, какое значение для него имеет ее прикосновение. Питер Стайн всегда был неприступен. Это была его форма существования. Он упивался своим статусом недотроги. А сейчас ее рука дотрагивалась до него, и эта девушка проникла в его сознание, куда не было доступа никому. Она свободно путешествовала по этой запретной зоне, перевешивая занавески, передвигая мебель, включая свет в самых темных закоулках его разума.

— Рассматривайте меня как деловую женщину, — улыбаясь, ответила она. — Мои приходно-расходные книги открыты. Исследуйте их.

— На самом деле я довольно много о вас знаю. Я смотрел ваш фильм. Я видел ваше выступление в утреннем шоу об этом фильме. Вы были в нем очень хороши. Почему вы больше не снимались в кино?

— Вы когда-нибудь что-либо делали для Голливуда?

Это был ответ.

— Иногда они просят меня написать им сценарий, когда, к своему огорчению, узнают, что до Достоевского им уже не добраться.

— Очень точно сказано.

— Но деньги там неплохие, я полагаю, — добавил Питер без всякой уверенности.

— Это не те деньги, которые я хочу иметь, — рассмеялась Криста. — И я предпочитаю не узнавать в супермаркете, что у меня есть тайные близнецы от зеленого инопланетянина. Вчера я была в библиотеке. Заголовок в «Уикли уорлд ньюс» извещал, что украдено тело принцессы Грейс. Эксклюзивное сообщение в «Сан» утверждало, что она была жива.

— По всей видимости, она украла собственное тело.

— Да, это будет в новостях на следующей неделе. «Принцесса Грейс арестована за ограбление могилы. Адвокат шоу-бизнеса намекает, что защита будет строиться на утверждении об ее умопомешательстве».

Питер смеялся, смеялся от всего сердца. Боже, это было так странно — и так хорошо!

— Очень смешно, — сказал он, снова удивляясь ей, удивляясь самому себе и своей реакции на нее.

Их смех постепенно утих. Все шло прекрасно. Солнце согревало их. Суп унесли, на его месте появились тарелки с окунем.

— Джеймс Мерилл очень хорошо изобразил Ки-Уэст, — заметил Питер. — Небесные краски, отличная рыба.

— Очаровательные люди, — добавила Криста. Она наблюдала за ним, опираясь подбородком на кончики пальцев, поставив локти на стол.

Он улыбнулся ей, как сообщник. Их прошлое отступило или подверглось переоценке. Плохие времена на самом деле оказались хорошими. Смешно вспомнить, что однажды они ссорились. Это было удивительное недоразумение. Оскорбления и жажда крови уступили место честности, самоуважению, силе.

— Сколько времени вы здесь пробудете?

— Не знаю. Это зависит от фотографа Стива Питтса. На нем лежит главная работа: подыскивает места для съемок. Он подключает меня, если не может принять решение, что случается очень редко.

— Значит, вы вольная птица, — невысказанное «и не влюблены» унес легкий бриз.

— Да, это для меня довольно необычно, но в столь приятном месте хорошо побездельничать.

Питер смотрел в свою тарелку. Он хотел о чем-то спросить Кристу. Судя по всему, ему это было нелегко.

— Вы знаете, сейчас здесь проходит нечто вроде литературной конференции. Меня попросили выступить с речью, и я согласился. Это будет завтра вечером. А потом будет свободная дискуссия. Вы не хотели бы присутствовать… в качестве моей гостьи? Скорее всего это будет невероятно скучно…

— Я с удовольствием приеду.

— Понимаете… все не было подходящего времени, сказать вам то, что я должен сказать… насчет того случая, когда я нырял. Спасибо вам, Криста. Я был в ужасном положении.

Она не отводила взгляд от его глубоких глаз, в которых можно было прочесть даже нежность.

— Будет лучше, если вы съедите этого окуня, чем если он съест вас, — проговорила она, разряжая обстановку.

— Я говорю это от всей души. Спасибо вам, Криста, — повторил он очень серьезным голосом. И, словно желая подчеркнуть свою искренность, положил ладонь на ее руку.

— Все в порядке, Питер.

Так ли это? Его прикосновение пронзило ее как электрический ток, смутив силой своего воздействия. Но он не сжимал ее руку. Его пальцы лежали на ее руке, нежные, как шелковая простыня в жаркую ночь. Просто она слишком бурно на него реагировала. Резкое увеличение адреналина в ее крови было результатом ее волнения, не его. Однако это было такое приятное ощущение, что она не хотела с ним расставаться. Она перевернула свою руку ладонью кверху, и их пальцы переплелись в таком нежном объятии, какого она не испытывала за всю свою жизнь. Их руки общались друг с другом, а сами они сидели неподвижно, оберегая этот момент близости, их души плясали вокруг эмоционального костра, который разгорался в каждом из них.

— После ленча… — начал он хриплым от обуревавших его чувств голосом, — вам не хотелось бы поехать посмотреть, где я живу?

— Да, хотелось бы, — ответила Криста.

Это был дом писателя. Снаружи здание выглядело типично для здешних мест — прянично-красиво, но внутри сразу же открывался совершенно пустой коридор — без картин, без мебели, вообще без каких-либо признаков того, что здесь кто-то живет.

Питер отступил в сторонку, пропуская ее. При этом он вдохнул аромат, исходивший от Кристы. Он словно вновь вернулся в молодость и почувствовал себя провинившимся юнцом, совершившим нечто не совсем приличное. Он изучал ее. Она не знала, что за ней следят. Он подсматривал из-за кустов, впитывая флюиды, источаемые ее телом. Потом, когда эти мысли пронеслись у него в мозгу, Питер поймал себя на том, что делает то, что делал обычно, оказываясь в новой и волнующей ситуации. Он стал думать о том, как бы описал все это в книге. Будь оно все проклято! Он не мог избавиться от сидящего внутри его писаки. Как бы он ни старался, он не мог привыкнуть к мысли, что жизнь существует для жизни, а не для того, чтобы читать и писать о ней. Что это не исследовательский проект. Что это и есть искусство.

— М-м-м. Пахнет здесь хорошо, пахнет домом, — сказала Криста.

Ее подсознание вибрировало, откликаясь на запахи, крадущиеся по коридору. Пахло старым деревом и новой полировкой, а сейчас еще и духами фирмы «Келвин Кляйн», которыми она пользовалась. Криста обернулась, чтобы рассмотреть в сумеречном свете его лицо. Куда идти? Это его дом. Он должен сделать первый шаг.