На тот случай, если будут какие-то сомнения в отношении того, что она имела в виду, Лайза скользнула взглядом вниз по животу Хосе и остановилась на бледно-розовых боксерских трусиках, внутри которых намечалось уже какое-то движение.

— Я рад, что ты вернулась домой, — мягко сказал он.

— Я не вернулась домой. Майами не мой дом. Мой дом — весь мир.

Лайза тряхнула головой, подставляя волосы горячему бризу, словно пытаясь отмахнуться от своего детства, что еще никогда и никому не удавалось.

— Ну, — неожиданно сказала она, — принимай управление.

Хосе поторопился выполнить ее приказ, настраивая одно ухо на ритм мотора, а другое — на непредсказуемые перемены в настроении Лайзы.

Он заложил руль направо. Они не проскочили канал Говернмент… то ли случайно, то ли умышленно. Быть может, бесшабашность Лайзы Родригес более мнимая, чем натуральная. Ленч в Лос-Ранчос представлялся уже реальным.

— Тебе не нравится Майами?

— Какой Майами? Эти живые мертвецы? Южное побережье с его ультрасовременностью? Кубинцы, которые все еще оплакивают поражение в заливе Свиней? — Она презрительно рассмеялась.

Как он может быть таким наивным? Майами не укладывается в два цвета — черный и белый. Между этими двумя цветами так много всего. Это и многоцветье телесериала «Полиция Майами, отдел нравов», и однообразие и серость приходящего в упадок города «третьего мира», расположенного в подбрюшье Америки. Это старая Испания и одновременно буржуазный город, город будущего. Здесь уживаются развлечения и скука. Он грустный и веселый. Это город космополитический и ограниченный. И прежде всего это тот город, где в детстве она вела свою войну, волнующий город, который она теперь собирается завоевать.

Хосе выглядел озадаченным. Семейство Арагон всегда чуяло, откуда ветер дует. Они уехали с Кубы со всеми своими капиталами, когда там правил Батиста, а Кастро еще вел в горах партизанскую войну. Теперь сахарные плантации Арагонов стали во Флориде самым большим бизнесом после туризма и цитрусовых. Поэтому Хосе не мог понять, о чем говорит Лайза. Для него Майами был дворцом в двадцать тысяч квадратных футов на берегу залива, лодки и гидропланы, родители с чековой книжкой и такое количество кузенов и кузин, сколько песчинок на пляже. Это были частные учителя, поездки на андалузское ранчо около Севильи, где выращивают быков, квартира на авеню Фош в Париже, особняк на Саттон-Плейс в «Большом яблоке», как называют Нью-Йорк. Магазины, торгующие фотокамерами, грязные пригороды, дешевая роскошь центра города — все это относилось к хаотичному миру, мелькающему за затененными стеклами лимузинов семейства Арагон.

— Мне кажется, это забавное местечко, — высказался наконец Хосе, надеясь скрыть свою неспособность анализировать мир, который не является его миром. Он украдкой глянул на нее. Что кроется за этим настроением Лайзы? О дьявол, она прекрасна! И знаменита. Ее блеск будет озарять его в Бей-сайде, где, пришвартовав «Сигарету», он проведет с Лайзой вечер. Он будет прогуливаться с ней, и все эти идиоты, которые считаются его друзьями, увидят, что Хосе дель Порталь де Арагон представляет собой нечто большее, чем его сверкающая яхта, платиновая кредитная карточка и его неслыханно богатый отец. Но дело не только в этом. Он весь горел желанием. Проделывает ли она это с такими молодыми ребятами, как он? Где найти такие слова, которые проложили бы ему дорожку к сексуальной славе? Что делать? Чего не делать с такой богиней, как Лайза Родригес? Каждая доля секунды будет испытанием его мужского достоинства, и Хосе охватывали страх и волнение, ибо ничто не имело значения, кроме этого испытания.

— Мы уже однажды встречались, — неожиданно сказала Лайза.

— Что?

Такого поворота Хосе не ожидал. Конечно же, это ошибка. Когда он в первый раз увидел ее на вечеринке, которую устраивал друг отца, он сразу же влюбился в нее. Подогретый отменным шампанским, Хосе нашел подходящие слова и пригласил ее на ленч, и по причине, которую он до сих пор не мог понять, она согласилась.

— Дело было давно. На вечеринке у неких Альмодоваров. Я пригласила тебя на танец.

— Я бы запомнил это, Лайза. Никто не может забыть тебя. Ни я, и никто другой.

Он сглотнул слюну. Вроде он говорил правду, и тем не менее ему стало не по себе. В голосе Лайзы чувствовалась напряженность. Это не обещало ничего хорошего.

— Тогда я не была красива. Я была толстая, безобразная и бедная. Мое платье было сшито из старья, и сшила его я сама.

Хосе промолчал. Подростком он вел себя не слишком добропорядочно. Внутренний голос подсказывал, что прошлое может помешать ему заполучить игрушку, которую он хотел с настойчивостью испорченного ребенка из богатой семьи.

— Я спросила: «Ты потанцуешь со мной?» Мне понадобился целый час, чтобы набраться для этого храбрости. Ты помнишь, как ты мне ответил?

— Я думаю, ты неправильно меня поняла, Лайза. Я никогда…

— Ты сказал… Ты сказал… — Лайза смотрела прямо перед собой. — Ты сказал: «Арагоны не танцуют с крестьянками».

Он снова сглотнул, но она еще не кончила:

— А потом, пока я стояла перед тобой со слезами на глазах, ты обернулся к своим друзьям и сказал: «Если только они не очень хорошенькие». И засмеялся, и они засмеялись, и тогда я убежала.

В наступившей мучительной тишине слышался только стук мотора. Хосе не знал, что сказать.

Он не помнил такого случая. Но в четырнадцать лет он вполне мог так поступить. Тогда все его поведение определялось деньгами и легкомыслием. Впрочем, и сейчас тоже. У него оставалось две возможности — отрицать случившееся или извиниться. В силу особенностей своего характера Хосе решил испробовать обе.

— Послушай, Лайза, я думаю, что ты неправильно меня поняла. Я бы никогда не сказал ничего подобного… тем более тебе, но если такое случилось… если я сказал так, то я очень сожалею. Честное слово, мне очень жаль…

Он смотрел на нее, пытаясь угадать ее реакцию. Похоже, дело обстоит не очень хорошо.

— А мне все равно. Это ерунда. Тогда меня это огорчило, но в то время меня очень многое огорчало. Мне не следовало приглашать тебя на танец. Не следовало быть бедной. И не следовало есть все эти сдобные булочки. Все плохое, что с тобой случается, это твоя вина. И все хорошее, что с тобой происходит, это твое завоевание. Я не верю в случайности. Ведь теперь ты потанцуешь со мной, Хосе?

Лайза положила загорелую ногу на сиденье рядом с ним и поправила узкую полоску трусиков на бедре. Крохотный бюстгалтер поддерживал снизу ее груди, которые вообще-то в такой поддержке не нуждались, и вдруг воздух вокруг нее сгустился от аромата похоти. Она обернулась к Хосе, ее знаменитые губы приоткрыли безупречные зубы, и она подарила улыбку Лайзы Родригес, стоившую миллион долларов, глупому маленькому мальчику, который однажды обидел ее.

Хосе с облегчением улыбнулся в ответ. Он еще ничего не проиграл. По какой-то причине, которой ему никогда не понять, она не прогнала его.

— Мы можем потанцевать сегодня вечером, — ответил он дрожащим от восторга голосом. Он был так поглощен своими желаниями, что не понял подтекста реплики Лайзы.

— Посмотрим, как ты будешь вести себя за ленчем, — сказала Лайза с воркующим смешком. Прекрасная бабочка высвободилась из безобразного кокона, которому однажды нанес обиду этот мальчик. Но это была та же Лайза Родригес, и она по-прежнему умела ненавидеть.

Хосе стоял у штурвала «Сигареты», когда пришло время развернуть яхту к пристани Бей-сайда. Хорошенькие девушки, находившиеся на борту яхт, назывались в Майами палубной мебелью, а рядом с Хосе было настоящее музейное произведение искусства. Гордость за якобы принадлежащую ему собственность распирала его, пока он вел катер под восхищенными взглядами гуляющих. Он нашел на причале свободное место, где было больше всего зевак, заставил моторы взреветь и включил стереосистему на полную громкость. Это означало — смотрите на меня. Смотрите, что я заполучил. И поэтому — смотрите, кто я!