Они вышли вместе.

Майор подошел к провинившимся. Повернулся к приюту, оставив воров за спиной.

— Доброе утро, воспитанники приюта! — обратился Марк к классам.

— Доброе утро, господин майор, — как обычно откликнулись они. Только те, что стояли позади, промолчали. Но ему показалось, будто сейчас приют отвечает не так громко, как неделю назад. Потому что нет Эрика, Кима, Тендхара, Дианы, Александры, Филиппа… Их голосов он не услышит. Даже Эрика — он уйдет сегодня в Нью-Йорк

— Сегодня мы, наконец, поймали тех, кто воровал у приюта еду, — заставил себя говорить Марк. — Они стоят перед вами. Какого приговора они заслуживают?

— Смерти! — откликнулись воспитанники.

"Это я их так научил? — подумал майор. — Да, все правильно. Я сам их предупредил, что убью виновных. Так может, и с Тендхаром произошло так же? Может, если бы не я, то и не казнили бы его. И Диана осталась бы жива…"

— А где главарь? — выкрикнул кто-то. — Его тоже казнить!

— Отставить, — оборвал Марк. — Сегодня приговор вынесу я. За воровство еды в приюте, старший лейтенант Ким Адольфссон приговаривается к изгнанию из приюта. Все, кто помогал ему, независимо от возраста и физических данных переводятся в класс добытчиков.

Возглас то ли ужаса, то ли недовольства пронесся по залу, но Марк не собирался объяснять свои действия.

— После завтрака в спортзале пройдет похоронное служение, а затем проводы Эрика, — продолжал Марк. — Разойтись! — скомандовал он.

Когда воспитанники, оживленно обсуждая происшедшее, направились в столовую, Арташес, стараясь не привлекать внимания, подошел ближе к Тимо. Тот дернулся и хотел сбежать, но Арташес поймал его за локоть, и негромко сказал:

— Думаешь, смог выбраться? Я теперь буду следить за тобой. И если что…

Увидев, что на них смотрит старший лейтенант Манслиф, он похлопал Оливера по плечу и, широко улыбнувшись, обогнал его, чтобы войти в столовую.

Ева чувствовала: происходит что-то страшное. Йорген старался сохранять спокойствие, но ему это не очень хорошо удавалось. Взгляд постоянно отсутствующий. Ей хотелось надеяться на лучшее, но с каждым днем это тяжелее удавалось. Теперь она день и ночь молилась: "Господи, только бы все обошлось. Только бы все обошлось!" Она даже забывала обещать что-то, другие слова не приходили на ум. Ева уже подумывала о том, чтобы сходить на богослужение. Может, там Господь слышит лучше?

Она старалась, чтобы дочери не заметили ее состояния, а сама еле сдерживала себя, чтобы не писать каждые пять минут мужу на наладоннике: "Ну как?" Если бы найти людей, которые смогли их защитить…

Та же мысль пришла и мужу. В понедельник утром он написал: "Попробую найти человека, который мог бы обеспечить нам защиту в обмен на эти файлы".

"Где будешь искать?" — поинтересовалась Ева.

"Может, Оверсон?"

Конечно! Как же она сразу не догадалась. Генерал-лейтенант Оверсон, который так любил бывших подчиненных, ходивших когда-то с ним на свалку. Он наверняка не откажется помочь.

"Ты поговоришь с ним сегодня?"

"Нельзя действовать в открытую. Попробую анонимно передать сообщение. Если он захочет помочь — мы спасены"

"А если нет?"

Йорген только пожал плечами, но почему Ева почувствовала — это их последний шанс. Если не поможет Оверсон, то никто не поможет.

Теперь молитва изменилась: "Господи, хоть бы он согласился помочь. Он же добрый человек. Господи, пожалуйста!" Но теперь она молилась не с таким надрывом. Ей казалось, что выход уже найден. Они выберутся из западни и снова будут жить счастливо. Потому что Йорген не случайно вспомнил о бывшем командире. Господь послал эту мысль. Оверсон — их спасение.

Присев рядом, она читала послание, которое писал Йорген. Вчера он купил на ярмарке недорогую бумагу. Без помощи полиции Оверсон не сможет определить, кто писал.

Письмо муж составил короткое:

"Господин генерал, мы знакомы, но я пока не хочу называть свое имя. Обращаюсь к вам с надеждой, что в память о старой дружбе вы поможете мне. В моих руках случайно оказались документы, необходимые Лондону. Я согласен вернуть их, если мне и моей семье гарантируют неприкосновенность. Если вы согласны быть посредником в этом деле, оставьте письмо завтра до 13.00 в магазине продавцу хлеба Бурдачеву. Пусть он отдаст его тому, кто заплатит за булки в два раза больше, чем положено".

Йорген свернул бумагу и положил в карман.

"Почему именно этот продавец?" — написала Ева на наладоннике.

"Все равно кому передать", — написал он, а про себя подумал: "Если Оверсон захочет меня предать, не спасет никакая конспирация". Получив записку, полиция вычислит Йоргена в течение пяти минут. Не так много соратников у генерала, которые находятся под подозрением, но другого выхода, кроме как довериться Оверсону, он не находил.

Йорген стер переписку на наладоннике. Ему казалось, он придумал неплохой выход, чтобы выяснить, согласен Оверсон помочь или нет. У генерала кабинет на этаже +1, откуда охотники выходят на свалку. Там присутствие Йоргена естественно, но он должен передать записку лично в руки, иначе ее может прочесть кто-то еще. Он долго думал, как подстраховаться. В кабинет пробраться не удастся.

Тут он сообразил, что на лестнице с первого по третий этаж, обычно бегают мальчишки. Школа для детей начальной ступени на этаже +3, а для среднего звена этажом выше. Обязательно находятся те, кто то и дело, будто случайно спускается ниже, чтобы хоть одним глазком посмотреть на героев города — охотников. Он сам когда-то так же бегал смотреть в Нью-Йорке. Что если попробовать передать записку через одного из них? Генерал-лейтенант Оверсон ровно в час поднимается домой на обед. Уроки в школе заканчиваются чуть раньше, но если за банку еды уговорить кого-нибудь подкараулить генерала… "А если обманет? Возьмет еду, а записку не передаст?" Йорген потер виски. Ева напряженно наблюдала за ним. "Если не передаст, — ответил он сам себе, — я ничего не теряю. В полицию же не побежит он с этой бумажкой. Но у нас появляется хоть маленький шанс", — он посмотрел на часы. До окончания школьных занятий оставалось три с половиной часа.

"Ты все продумал?" — снова написала Ева.

"Да, — подтвердил он. — Надеюсь, у меня получится"

Похоронное служение проходило в полной тишине. Обычно от погибших не оставалось ничего: ни праха, ни фотографии… Только имя.

В мастерской, брали одну из алюминиевых банок, найденный на свалке, выпрямляли ее в лист, обрабатывали края. Потом чеканили на ней имя погибшего. Табличку ставили возле стены в спортзале в окружении свечей. Когда начиналось служение, обитатели приюта выстраивались в одну шеренгу: от самого младшего, до самого старшего. Они проходили мимо свечей и алюминиевой таблички, и один за другим на несколько секунд преклоняли колена возле свечей — последняя почесть тем, кто погиб, чтобы накормить приют. Последним подходил майор. После преклонения колен он брал табличку с именем и свечу и относил в комнату Памяти. Туда, где хранились имена погибших.

Сегодня похоронное служение несколько изменилось. Вначале к майору подошел Славик.

— Я не приду, — коротко сообщил он, не глядя в глаза Марку.

Тот лишь кивнул, не стал расспрашивать. Зверев ушел в свою комнату на пятом этаже, но и там метался в четырех стенах, не находя себе места. Эти дни, он старался не думать об Александре, но сейчас, когда внизу проходили похороны, он не мог не думать о ней. Снова невыносимо захотелось умереть. Он попытался открыть окно на свалку, стучал по нему, тянул на себя — окна и в приюте и в городе закрыты так герметично, что даже если захочешь, не так просто их открыть. Разбить и то надо приложить немалые усилия. Но Славик решил попробовать, он взял табуретку и ударил ей по окну. Пластик разлетелся в разные стороны, а на стекле не осталось и следа. Здесь не то стекло, что они находят на свалке — такое хрупкое, что даже на стол класть следует бережно. Оконное стекло намного прочнее, но неужели он не справится? Славик схватил кусок пластика и снова ударил в стекло. Результатов не увидел, но продолжал колотить, просто чтобы дать выход переполнявшим чувствам.