– Да, жаль, что мы не успеем совершить кругосветное путешествие, – сказала Лиза, глядя в потолок.

Она явно думала о чем-то своем. Я просунул руку под ее талию, но она мягко – впервые за время нашего знакомства – меня отстранила.

– Скажи мне лучше о всех-всех своих мечтах. Только точно – обо всех. Ты же помнишь, мы договорились говорить правду?

Это точно, договорились.

Я перевел разговор на какую-то другую тему – надо, мол, пойти куда-нибудь в парк погулять. Или взять напрокат ролики и покататься, хотя я никогда не ездил на роликах. Интересно попробовать то, что раньше никогда не делал.

– Может, ты еще захочешь с парашютом прыгнуть! – несколько пренебрежительно сказала Лиза.

Едкость в ее голосе меня покоробила.

– С парашютом у меня, честно говоря, прыгать нет желания, – сказал я. – С детства боюсь высоты.

– А я хоть ее не боюсь нисколько, но считаю, что с парашютом прыгать банально.

– Банально?

– Ага, – она зевнула. – Это не разрушает страх до конца.

– Ты думаешь, я боюсь?

– Конечно. Ты трус. Как и большая часть людей. Я тоже страшная боязлиха. Знаешь, как я однажды разрушила свой страх?

– Ну?

– Смотри, – она показала мне свой маленький костлявый кулак: на нем был шрам величиной с мизинец.

– Меня называли в классе жирафой и утконосом. За худобу и сутулость, а нос тогда у меня был еще сильнее приплюснутый. В девятом классе один хулиган – его боялся даже наш учитель физкультуры – назвал меня шлюхой. Он якобы видел, как я целовалась с кем-то, а на самом деле он меня перепутал с одной девчонкой. Ну, после того, как он сказал это, я закрыла глаза и начала его молотить руками и ногами. Это его зуб мне руку вспахал. Меня оттащили – но до конца школы про меня больше никто так не говорил.

Я молчал. Я чувствовал себя неловко после ее рассказа.

– Я это сказала не для того, чтобы тебя унизить, что я вот, девчонка, такая храбрая, а ты нет. Нам ведь намного легче, чем вам, мужчинам. Ведь если бы я была пацан и полезла на того хулигана, он бы меня все равно задавил морально или вообще убил. А на меня он, видно, махнул рукой, во многих ведь мужчинах все-таки сидят джентльмены. Так что тебе точно трудней. Мужчинам вообще трудней. Ну, давай, говори правдиво, я жду.

– Знаешь, больше всего меня с детства беспокоил мой страх. То, что меня могут оскорбить, побить, а я побоюсь и не смогу дать сдачи.

– Вот это откровенно, – глаза Лизы вспыхнули интересом, и она придвинулась ко мне. – Дальше?

– Иногда я дрался, – продолжал я. – В армии несколько раз, и после. Последний раз ударил одного типа в кинотеатре… Но все это было, как бы сказать… наполовину. Я просто распалял себя и в каком-то злом ослеплении кидался в драку. Или изначально знал, что противник передо мной не очень сильный. Были случаи, когда меня били, унижали, а я потом спать не мог от обиды, так мечтал отомстить.

– Раз мечтал, так надо дать в морду, и все. Впрочем, я знаю, – внимательно посмотрела она мне в глаза, – ты просто боишься, что тебя могут в драке убить.

– Может быть. Скорее, покалечить.

– Ну, за калекой я уж как-нибудь доухаживаю, – с серьезным видом сказала Лиза. – А если убьют, ты зато умрешь настоящим человеком. Разве не так?

Она смотрела своими чайными глазами мне в глаза. В них не было и тени насмешки. Только тепло.

– Так, – сказал я.

– Я однажды прочитала про Че Гевару, – не моргая, сказала Лиза. – Когда его пришли убивать, он заметил, что у солдата, которому приказали его расстрелять, дрожат руки. И Че Гевара сказал этому солдату: не бойся, ты будешь убивать мужчину. Чувствуешь?

Мне стало жутковато. Холод прошел по моему лицу. Я чувствовал, что с этой женщиной я распрямляюсь. И почему она утверждает, что мы не будем жить вместе? Буквально в несколько секунд я почувствовал, что стал невероятно силен – будто прямо сейчас, пренебрежительно и вальяжно управляю всем миром.

– Я бы добавила к этим словам знаешь что? – услышал я голос Лизы, – вернее, перевела бы их для людей знаешь как? «Не бойся, ты будешь убивать человека», – вот что сказал он. Потому что, а если бы на его месте была женщина? Я, например? Хотя, – опустила она голову, – я, честно говоря, не знаю, сказала бы я что-то такое на его месте…

Мы помолчали.

– У тебя… были еще мечты? – наконец сипло сказала она.

– Да.

Она молчала, не поднимая глаз.

– Была еще вот такая мечта… Когда я понял, что навсегда стал взрослым, то снова захотел стать ребенком.

– Это, наверное, сделает Бог, – кивнула, не поднимая глаз, Лиза, – если, конечно, после смерти наши души влетят в другую женщину и мы снова родимся и станем детьми.

– Я бы очень хотел снова пожить ребенком. Пусть даже девочкой, а не мальчиком, все равно.

– И я, – подняла она голову. – И мне. А о каких ты женщинах мечтал?

– Что?

– Ну, о каких женщинах ты мечтал в школе или когда, например, мужчиной стал? – Она смотрела мне в глаза. – Вы ведь всегда мечтаете о каком-то особом типе женщины, с которой хочется переспать: тело, внешность…

– Откуда вдруг такие сведения? – усмехнулся я.

– Мне брат двоюродный рассказывал. Выпил один раз и рассказал, что у каждого мужчины есть свой недоступный тип женщины, с которой он мечтал бы переспать. Не жениться, а именно переспать. Вот он сначала мечтал со своей учительницей, а потом с китаянкой или японкой. А ты? Кто-то с культуристкой хочет, с негритянкой. А у тебя?

– Это… не у всех, наверное, есть.

– Слушай, давай без наверное. Мы же договорились говорить правду! Итак, я вся внимание.

– Нет.

– Что – нет?

– Об этом я рассказывать не хочу, – сказал я.

– Как? Как… – она подняла брови в весело-гневном удивлении.

– Это моя тайна и умрет она со мной, хоть ты и переживешь меня на несколько секунд, Лиза. Выдавать тайны мы не договаривались. Так что извини. Эту тайну ты у меня и под пыткой не вырвешь.

– Ладно… – откинув назад голову с рассыпавшимися волосами, Лиза как-то немного искусственно рассмеялась. – Я подумаю над каким-нибудь особенно страшным способом пытки, чтобы узнать твою тайну.

– А о чем ты мечтала? – спросил я.

– У меня все проще, – пожав плечами, сказала она. – Я еще с детского сада мечтала полюбить мужчину. Ну вот, выросла и полюбила.

– Кого? – несколько глупо спросил я.

Лиза, слегка наклонив голову, посмотрела на меня и сделала один свой глаз большим, а второй – маленьким. При этом она не особенно улыбалась.

– Я – полюбила – тебя, – четко разделяя слова, сказала она. – И чего я не буду делать, так это стесняться своей любви.

В воскресенье Лиза уговорила меня поехать покататься по реке на прогулочном катере. Я не хотел этого делать, потому что за годы жизни в Москве окончательно убедил себя, что все туристические места здесь лишены поэтического обаяния в отличие, например, от Петербурга. Старый Арбат, Красная площадь, Тверская, Чистые пруды – эти старинные районы столицы утратили атмосферу созерцательного покоя. Но Лиза почти взмолилась, заявив, что никогда еще не каталась ни на одном речном трамвайчике ни на одной реке мира.

Ладно.

На машине мы доехали до Киевского вокзала, спустились на пристань, купили билеты и сели на отходящий катер.

Было еще утро, любителей покататься по Москве-реке в этот час было совсем мало. Мы сидели в открытом кафе на палубе, смотрели на проплывающий мимо берег.

– Мужчины, повзрослев, сохраняют детское восприятие жизни, а женщины еще девочками смотрят на мир с подлой трезвостью, – вспомнил я вычитанные когда-то слова жены Мандельштама.

– Хорошее наблюдение, – сказала Лиза, – я с ней почти согласна. Только женщины не сразу такие уж подло-трезвые, они такими постепенно становятся. Знаешь, к чему я? К тому, что я тоже не исключение из общего правила. Это сейчас я такая умная и романтичная, Саша. И большинство нормальных начитанных девчонок в моем возрасте такие же, понимаешь? Мы очень способны вдохновлять вас, мужчин. Я тебя ведь вдохновляю, правда? Но вдохновляем-то мы вас до определенного возраста. У всех женщин этот возраст разный. Когда мы чувствуем, что пора создавать семью и рожать ребенка, мы меняемся и становимся жутко материальными. Причем все без исключения, будь я хоть принцесса, хоть продавщица. Конечно, у всех это происходит по-разному. Но мы все такие. Даже западные женщины меняются, я уверена. Да и вообще, я ухахатываюсь над феминизмом! Ведь феминизм – это вид развития женщины, в котором главная идея добиться материальной, а не духовной независимости от мужчины. А женщина всегда и мечтала быть материальной, что же здесь нового? Ты думаешь, почему некоторые из нас с поэтами живут? Не потому что стихи обожают. Просто нам нравится быть с мужчиной, который пишет талантливые стихи. Мы восхищаемся больше не произведениями, а написавшим их человеком. Конечно, я литературу люблю и понимаю, но что толку от Лермонтова и Достоевского, если бы на свете не существовало мужчин! Искусство всегда идет против материальной жизни. Поэту нужно насочинять стихов до тридцати лет, а потом или забросить все, или умереть.