Если верить, что все появляется неспроста и для чего-то предназначено, то совершенно ясно, что Интернет есть полное информативное отражение существующего мира. В Интернете, в этой единой огромной библиотеке человеческого рода, есть все, что этот род волнует, радует, печалит, красит, позорит, уничтожает, возрождает. То есть человек, подключающийся к Интернету, в общем-то, действительно познает реальность. Но только, в отличие от реальности реальной, Интернет – это одна информация, и больше ничего. Здесь нет мыслей и чувств, возникающих при соприкосновении с теплым живым человеком, животным, травой, песком, землей, деревом, снегом, водой. «Знаешь, зачем к нам прилетают инопланетяне? – с серьезной улыбкой говорил мне в детстве отец, когда я, начитавшись книжек про НЛО, мечтал, что встречу летающую тарелку и познакомлюсь с теми, кто сидит в ней. – Они прилетают для того, чтобы на дождь посмотреть. Понимаешь? Приземляются, выходят из своей тарелки, становятся над нашим обычным днепропетровским дождем и стоят, стоят, долго стоят под ним, мокнут… И так им хорошо под дождем!»

Поэтому, может быть, и коммунизм потерпел крах, потому что человек коммунистический стал тосковать по ветру и запаху дальних странствий. Ведь коммунизм – это тоже идея, почерпнутая из книг и учений. А капитализм, где каждому дана свобода как бесконечно развиваться, так и бесконечно давить себе подобного, есть порождение реальности реальной. Но закон джунглей, который восхищал меня в юности, когда я читал Джека Лондона и Ницше, теперь вызывал у меня омерзение и тоску. Разве такая реальность, построенная на принципе выживания сильнейшего, справедлива для нас, человеков?

Может быть, существует какая-то другая, главная, первичная реальность, которую нужно просто вспомнить?

Мы мечтаем о романтике закона джунглей тогда, когда у нас его еще нет.

И наоборот, бежим от него, когда он появляется.

Просто вспомнить.

Помните, как нас восхищали редкие американские и европейские боевики, прорывающиеся на советские экраны в восьмидесятые годы прошлого века?

А сейчас с тупым умилением и плачущей душой мы смотрим советские фильмы семидесятых.

Что надо тебе, человек?

Просто вспомнить.

Идея социальной справедливости, которая время от времени вспыхивает и поджигает людей, а потом все-таки гаснет – попытка стать верующими без веры. Поэтому такая идея обречена на провал. А также и на то, чтобы вновь вспыхивать и разгораться – ведь ближе к Богу, чем коммунизм, теории человеческой справедливости, в мире не существует.

Но и Бога в ней тоже нет.

А у тебя – есть?

– Я иногда думаю, почему же мир не оказался великим…

– Таким, каким он нам представлялся в детстве и в юности, да?

– Да.

– Да… знаешь, я тоже иногда думаю об этом. Но может быть, он не оказался великим потому, что на самом деле для него оказалось важно что-то другое.

– Что – другое?

– Может быть, жизнь в мире – просто испытания для человека. И когда мы в юности думаем, что мир прекрасен, это значит, что именно мы рождены свободными и прекрасными, но не мир. И это значит, что не нужно, когда становишься взрослым, надеяться на то, что все вокруг тебя останутся чудесными и добрыми, какими казались в детстве. Просто именно тебе нужно стараться оставаться великим, свободным, прекрасным и добрым. Ведь мир без человека – ничто.

– Что ж. Может и так.

– Конечно, когда большинство против тебя или думает не так, как ты, – это очень непросто. Но ведь все равно все дело в тебе. Ты же есть ты, забыл? Нищий или богатый, средний или ничтожный – ты. И тебе одному за себя отвечать. Если бы ты знал, как тяжело за себя отвечать… Если бы знал. Готовься.

Знакомо вам ощущение: если сильно выпил с вечера или не спал всю ночь – то ранним утром, когда выйдешь на улицу и посмотришь на мир, он станет более прозрачным, чем раньше. И те его стороны, что ты давно уже не замечал, высветятся специально для тебя каким-то особенным внутренним светом. У нас было так же, хотя мы не напивались и спали ночью, и бодрствовали днем. Европа, где я бывал раньше несколько раз, высветилась иначе. Весь Кельн поблек и слился с текущим мимо Рейном, зданиями на берегу, возвышая над собой только одно темное и величественное сооружение, которое немцы называют Дом. Кельнский собор. Это было странно – все исчезает и пропадает, и только Дом стоит раздвоенной, остроконечной, устремленной в небо дорогой.

– Это неудивительно, – сказал нам молодой улыбчивый немец по имени Йохим, с которым мы разговорились на вокзальной площади перед собором, – есть такая теория, что на земном шаре все вещи делятся на настоящие и второстепенные. Второстепенные – это сорняки, которые, впрочем, нужны для поддержания жизни, потому что мир не является идеальным. А если бы он был идеальным – сорняки бы завяли. Но так не бывает, без сорняков нельзя. В одной немецкой сказке маг дарит герою волшебные очки, через которые можно видеть только настоящих людей, здания, вещи, а все второстепенные исчезают, как будто бы их и не существовало никогда. Вот Дом – он настоящий. В войну Кельн был разрушен, и только Дом остался, – говорил нам Йохим, когда мы шли по улице, удаляясь от собора. – В любом месте, в любом городе можно найти свой Дом.

Йохим хотел угостить нас истинно кельнским пивом – кельшем. Но куда бы мы ни заходили, везде подавали какое угодно пиво, но только не кельш. Йохим с растерянной улыбкой разводил руками: вот это да, не думал, что в моем родном городе будет трудно найти кельш! Может, бармены перестали носить волшебные очки? – смеялась Лиза, и я переводил ее слова на английский. – Ладно, – сказал в конце концов Йохим, – я знаю, где кельнское пиво есть точно, но только вы не смущайтесь.

Мы пришли в бар для геев, отодвинув пластиковые шторы при входе, и нам действительно принесли в невысоких и узких, похожих на мензурки стаканах, пиво. Оно было особенно вкусно тем, что было кельшем. «Главное – индивидуальность, – кивал Йохим. – Как говорил Ницше, „главное, не спутайте меня с кем-то другим“.

Речь Йохима лилась Рейном, мы слушали его и вставляли свои втекающие в его поток реки, причем, несмотря на полное незнание Лизой английского, на котором Йохим говорил лучше меня, они оба хорошо и радостно понимали друг друга. Ничего в жизни не бывает случайно и все для чего-нибудь нужно, – уютно кивал Йохим с мензуркой пива в руке. Да, недаром он встретил нас в этих самых волшебных очках, вычленяющих из мира главное и отбрасывающих вторичное. «Как ты думаешь, – спрашивал я Йохима, – эти очки общие для всех людей или у каждого они свои?»

«Это все равно что поиск истины, друг, – с задумчивой улыбкой отвечал немец, – как ты думаешь, может быть истина у каждого своя? Если так, то было бы шесть миллиардов Домов, а не один. Или миллиарды солнц, у каждого разные. Но солнце у всех одно, и греет всех одинаково. Конечно, истина может быть раздроблена на осколки, как в одной индийской сказке, где рассказывается о том, что сначала истина была дарована людям в виде необыкновенно красивого драгоценного сосуда. По приказу Вишну вся сила и красота истины была воплощена в хрустальном сосуде, увидев его, каждый понимал, в чем же заключается истина. К сосуду, установленному высоко в горах, началось паломничество. Но когда дьявол понял, что скоро все люди на земле познают истину, он превратился в орла, схватил когтями сосуд, взлетел высоко в небо и бросил его вниз. Истина разбилась, с тех пор ее осколки разбросаны по всему миру. И теперь, чтобы найти истину, нужно как можно больше путешествовать и собирать эти осколки, а не сидеть дома и довольствоваться только одним блестящим кусочком.

– А знаете, что больше всего интересно? – говорил через пару часов Йохим, заказав всем по пятому кельшу. – То, что время иногда меняется. Вот как сейчас. С вами, ребята, я становлюсь моложе – теку, как вода, назад, в то время, когда я только закончил университет и поехал на практику в Ленинград. Я еще не был женат, это сейчас у меня жена и трое детей… Честное слово, мне сейчас кажется, что у вас в России еще только началась та самая перестройка, которая сделала вашу страну похожей на остальные страны. И ваш русский капитализм все еще в зародыше, и социализм еще не кончился… Честное слово, – улыбался Йохим, – посижу тут с вами еще час, два и стану школьником, а потом младенцем, и втеку обратно в свою маму. Я становлюсь моложе не от воспоминаний, нет… А будто возвращаюсь куда-то, во время, когда я не был таким искушенным… Пожалуй, еще один кельш, и пойду к детям и жене!