– И что из этого следует?

– Что ты имеешь в виду?

– Это плохо или хорошо?

Аннет рассмеялась:

– Ты настоящий русский, Саша. Ты любишь мучить себя вопросами!

Это была книжная фраза. Я знал, что это не так. Я не был типичным русским, потому что многие типичные русские давно уже не любят занимать свои мысли серьезными вопросами (главными – как говорил Сид). К тому же я не мучил себя. Эти вопросы облегчают мне жизнь, расцвечивая ее смыслом.

Серьезными же современные русские становятся, только если разговор заходит о деньгах. Я при вопросе о деньгах нечасто становлюсь серьезным. А жаль. Я не люблю себя за это. Ведь деньги, как говорил мой новый знакомый Антон (он появится позже, в главе об абсолютно счастливом человеке), есть такое же достоинство человека, как жена, семья, дом, их надо воспитывать, оберегать, растить, защищать, и тогда они станут приносить добрую пользу.

– Знаешь еще что? – спросила через некоторое время Аннет.

– Да?

– В Берлине одна моя знакомая стала посещать курсы стыда.

– Стыда?

– Да. Там женщину учат умению стыдиться. Считается, что это чувство нужно возрождать. Пример берут с женщин Востока. Преподают на этих курсах марокканки и албанки. Интересно, да?

– У нас тоже есть такие курсы. Я видел по телевизору передачу «Школа стерв». Там инструктор обучает приемам стыдливости, чтобы понравиться мужчине. Рассказывают, например, через сколько дней после начала знакомства нужно соглашаться на секс, как стесняться в постели. Как и в каких случаях в разговоре с мужчиной нужно опускать глаза вниз. Как изображать эмоции смирения, покорности, как научиться краснеть…

– Краснеть? У вас учат краснеть? – Аннет весело рассмеялась.

Я не сказал ей, что несколько лет назад в одном из первых ток-шоу «Красная шапочка» мы подняли тему упадка женской стыдливости: это, мол, мешает в общении с мужчинами. Мы пригласили на передачу психолога, он вызывал желающих из зала и демонстрировал, с помощью каких приемов можно притвориться стыдливой. После этой передачи в Москве появился один из первых тренингов по обольщению мужчин, в который были включены и приемы искусственной стыдливости. Регина Павловна негодовала, что у нас сперли идею и грозила судебным разбирательством.

Три часа дня. Мы с Аннет загораем на каменном пирсе, на ее полиуретановом коврике у полуразрушенного парапета. Только что выпили по бутылке холодного пива. У Аннет светло-коричневый загар с оливковым оттенком. Я кладу ей пальцы в ложбинку – где ягодица переходит в ногу – и чувствую, что ее тело начало стареть. Когда трогаешь кожу молодых женщин, не возникает никаких мыслей о ее упругости – их кожа может быть мягкой, плотной, любой, но это просто молодая кожа, о которой не задумываешься, а только ее чувствуешь. Море еле плещется внизу. Интересно, когда женщины начинают чувствовать границу, за которой начинается их увядание? Мысли тихо шевелятся внутри нас, словно водоросли, между которыми плавают рыбы. Мужчины, например я, начинают чувствовать увядание к сорока, когда замечают несвежесть собственного дыхания. И утром, глядя в зеркало, ты видишь себя очень старым, измятым, похожим на бездомного человека. Раньше, когда ты вставал утром и смотрел в зеркало – то была молодая измятость, которая даже шла к лицу. Самое неприятное для мужчины после тридцати семи – заснуть где-нибудь, не раздеваясь, в одежде. Наутро он будет исковеркан возрастом, покрыт плесенью лет, пахнуть годами. Потом смываешь это в горячем душе. Дует прохладный ветер. Припекает солнце, выбеливая на наших телах кристаллы соли.

В Москве в это время шел дождь. Летний, стыдливый. Женщины с прозрачными юбками шлепали по улице, и на них смотрели, улыбаясь, мужчины. Автомобили разбрызгивали прозрачную грязь. Собака пряталась под аркой и повизгивала, глядя, как вальяжно чертыхающиеся подростки несут мимо нее пакеты из «Макдоналдса». Дождь поливал тонкими струями Москву, словно из лейки счастья. Бывает непогода, утепляющая душу, – таким был этот дождь. Даже невеселое лицо бандита, сидящего в темно-синем «БМВ», которому через час предстояло умереть от пистолетной пули, было легким и почти что прозрачным. Через дорогу, за стеклом магазина видно лицо девочки – она еще маленькая, ей девять лет. Она предчувствует свою жизнь. Сидит на корточках и смотрит через витрину на улицу. Ее взгляд медленно летит сквозь дома и дворы напротив, куда-то в собственную точку на горизонте. Глядя на дождь, она вспоминает говорящую пантеру, увиденную сегодня в мультфильме про Африку. Ее мама стоит позади с молодым человеком, которого девочка называет дядей, они о чем-то вполголоса говорят. Молодой человек моложе мамы на пять лет. Все трое заскочили в магазин, чтобы переждать дождь. На улице парень и девушка, сбросив обувь, танцуют босиком в дождевой луже. Прохожие, улыбаясь, смотрят на них и проходят мимо. Большинству людей на этой улице, сейчас хорошо. В белом от солнца иракском городе только что взорвалась бомба, в воздух подлетели куски разорванных тел. Нож в руке чеченского парня описывает дугу маятника и взрезает горло связанного русского солдата, его ровесника. Одним хорошо, другим очень плохо – но вряд ли кому-то из них стыдно. Моя мать, сев на мягкий пуфик в большой комнате, чувствует, что у нее отнимается рука. Ей больно. Четвертые сутки гниет умерший во сне от сердечного приступа бездомный мужчина, решивший провести ночь в подвале дома на 1-й Владимирской улице. Он был мой ровесник. Как ему там: хорошо, плохо, стыдно? Его найдут только завтра. Трудно быть Богом.

Однажды, когда мы с Аннет, наплававшись, вылезли из воды на полуразрушенный пирс, а потом пошли в расположенное рядом кафе, она сказала, отвечая на мой вопрос: «Знаешь, Саша, у меня просто выключен материнский инстинкт».

Когда мы купались, я завел разговор о детях, есть ли у нее они, и хотела бы она их иметь. Она сказала, что нет, не хочет. Теперь, сидя в пластмассовом кресле, Аннет пояснила, что материнский инстинкт у нее, к сожалению или к счастью, выключен, но она воспринимает это как нормальную, свыше посланную данность. «И что же, ты не хотела иметь детей никогда?» – не мог я скрыть удивления, хоть и пытался спрятать его за беспечностью тона.

Рядом с нами за соседним столиком сидел с родителями и громко капризничал маленький ребенок. Родители пытались его успокоить, но безуспешно; вскоре, завернув трясущегося от крика мальчишку в полотенце, они его унесли. Оба родителя были мрачные, раздраженные, и кажется, находились в ссоре друг с другом. Я заметил, что Аннет была странно спокойна все это время – будто намеренно когда-то приучила себя к такому спокойствию при виде орущих детей. Я заметил эту ее реакцию и опять проговорил улыбчиво: мол, как же дети бывают иногда противны, у них уже с младенчества проявляются характеры. А она сказала: «Знаешь, я вообще детей не переношу. Когда они подходят близко, меня начинает просто трясти внутри».

При этом она была завораживающе спокойна и мила, как мадонна, чей младенец спрыгнул с рук и где-то бегает неподалеку. Я спросил, опять не очень серьезным тоном, как же развился в ней такой антиинстинкт, не свойственный, в общем-то, женщинам? Она сказала, что, напротив, такое отношение к потомству характерно для многих женщин – они, правда, в меньшинстве по сравнению с обычными женщинами, инстинктивно желающими родить детей. «Женщменьшинства», – выразился я и засмеялся. – Как геи и лесби?» – «Наверное – кивнула она с легкой улыбкой. – Но что поделаешь, если это так? Есть женщины, которые вообще рождаются без материнского инстинкта или утрачивают его в течение молодости».

Мы ели парную арабскую шаверму с овощами и соусом «Хайнц», я пил пиво «Стелла», она минеральную воду без газа. Высоко в небе над нами летел самолет, в котором было полно людей, и многие из них наверняка испытывали к кому-либо в течение жизни чувство любви. Некоторые из них были семьями, с детьми, но в основном пассажиры путешествовали парами: любовными, партнерскими, дружескими, или просто один на один с собой.