Несколько раз я устраивался в фирмы и компании, где работали эти люди и где я мог, усвоив правила их жизни, в конце концов достичь успеха. Но я бросал эти офисы и компании из-за всплесков внезапной, катастрофической тоски и взрывов ужаса. Они тоже видели, что нам никогда не стать друзьями и что я не такой, как они. Но постепенно, пока middle class преуспевал материально, а я в лучшем случае топтался на месте, я начинал завидовать тому единственному, что мне в них нравилось: что у них есть деньги, ведь жизнь без денег приносит одни страдания. И я думал, что, вероятно, именно эти люди и явились в наш мир новыми христианами, – на этот раз с Запада, а не с Востока, – они пришли, чтобы своим примером, таким же, как у Христа, резким поворотом к новому («Оставь отца своего и мать свою и иди за Мной») побудить всех к спасению благополучия и достоинства, как раньше когда-то другие, первые христиане, призывали спасать свою душу.

То, что они делали и проповедовали, было ремейком Иисусовых заповедей, пропущенных через горнило новых предпочтений, когда уже и младенцу стало ясно, что спасаться нужно прежде от нищеты, а потом уже от греховности. И эти New Christians, чей новейший бог переместился по электронному эфиру из Палестины в Северную Америку, начали возводить везде, в том числе и в России, свои церкви с приходами: торговые и финансовые корпорации с корпоративной этикой, корпоративной дисциплиной и корпоративной паствой. И я понимал, что, несмотря на чрезвычайные амбиции этих людей, на их средний вкус, на всю поверхностность их мышления, моя гордыня, соединенная с завистью к их деньгам и жизненному оптимизму, была намного выше всех их гордынь, моя глубина, вырытая лишь бесконечным изматывающим самокопанием, оказалась пустым и нервным котлованом по сравнению с их наполненной материальными поступками жизнью.

В конце концов, я тоже пять лет назад оказался наполовину прибит к берегу эрзац-счастливого российского континента – стал автором и редактором двух шоу-программ на телевидении, где от моей должности не требовалось слишком истово целовать в задницу новую жизнь, но, как выражался мой друг Сид, требовалось иногда эту задницу хорошенько протирать от пыли, чтобы блестела как новенькая. Протирка эта выражалась в том, что примерно раз в три месяца от меня требовали свежих идей для оживления ток-шоу, чтобы не ослабевал рейтинг. Я чувствовал, что достиг предела, что будущее, на которое я когда-то смутно надеялся, уже под ногами. Я перешел границу этого будущего и вступил в топкую равнину пустоты.

Мне позвонила наша шеф-редактор Регина. Усталым и вкрадчиво-серьезным голосом, щуря за очками глаза, она сказала:

– Поздравляю, наша программа пересекла границы России. Украинцы хотят сделать аналог «Красной шапочки». Саша, ты можешь полететь со съемочной группой завтра в Крым?

Ялта. Отель «Ореанда». Ленка, официантка одного из ялтинских баров, сидит в ванне напротив меня и смотрит, как я стучу пальцами по клавишам ноутбука. Слышно, как в комнате номера Тищик, мой режиссер, в полный голос развлекает двух Ленкиных подружек похабными анекдотами. Обе девчонки хохочут так громко, что заглушают хриплый вой Тома Уэйтса из присоединенного к телевизору CD-плеера.

– Что ты пишешь? – с любопытством спрашивает Ленка.

– Роман. Называется «Адаптация».

– О чем?

– О том, как человек хочет приспособиться к жизни, но не может.

– Понятно. Хочет, но не может. Про импотента, что ли?

– Точно. Ты умная.

– Ладно, меня-то вставишь в роман?

– Вот прямо сейчас вставляю.

– Только сделай меня там худее, ясно? Я на самом деле гораздо уже в талии.

– Хорошо. Николь Кидман по сравнению с тобой корова. Идет?

– Ага. И еще я не хочу жить в Ялте. Хочу жить в Москве. Или нет, лучше в Лос-Анджелесе.

– Пишу, что ты сидишь в шикарном бассейне на крыше отеля Шератон в Лос-Анджелесе и занимаешься с Томом Крузом тайским сексом.

– А что такое тайский секс?

– Секс без правил.

– Ну-ка, дай посмотреть, что ты там накалякал…

Широко открытые глаза Лены приближаются к моим.

– А у тебя в глазах цветочки, – говорит она вдруг.

– Цветочки?

– Ну да, цветочки в зрачках. Тебе никто об этом не говорил?

– Нет, ты первая.

Она старательно целует меня мокрыми губами, встав в ванной на четвереньки. Выгибает спину, оттопыривая зад. Время от времени раскачивает попкой, мелодично вздыхает, словно выполняя расписанный по секундам сексуальный бизнес-план.

Моя последняя подруга, на которой я хотел жениться, вернулась из Америки, где была на практике в одной из компаний, занимающихся теплоизоляционным бизнесом, в ужасных вылинявших мешковатых джинсах made in Honduras. На груди – толстая дерюга цвета бледно-серых клякс. «Чтобы не выпирали ягодицы и не торчала грудь, – объясняла она. – В Америке так все женщины ходят, чтобы уберечься от приставаний сексистов-мужчин».

Многие знают, что во сне можно услышать свой собственный бред. Уже под утро я наполовину проснулся и увидел голый Ленкин силуэт – она встала покурить к окну. И вот, в полусне я заканючил: – Мамуля, мамуля! Я уже встаю! Через десять минут я точно встану, мама!

Тищик проснулся, тупо посмотрел на меня и уронил голову на спину лежащей рядом девчонки. Как отреагировала Ленка, я не заметил. Я снова провалился в туман сна, в котором увидел свою мать. Как ни странно, с тех пор, как я уехал из города, где родился, я ни разу не видел ни ее, ни отца во сне. Хотя, вероятно, я просто не помнил своих снов. Мать, как это часто бывало в детстве, шагнула ко мне в комнату и потребовала, чтобы я немедленно вставал, потому что опаздываю в школу. И я сонно забормотал, что встану ровно через десять минут. И конечно, обманул: как только она вышла, вновь сладко погрузился в теплое море сна.

Мчимся в Ту-154 по украинскому небу к Москве. Рядом со мной спит Ленка, уговорившая захватить ее с собой. Спит, уткнув колени в спинку кресла, на котором храпит Тищик. Как это произошло? Девчонка распахнула нам душу, объявив, что хочет стать звездой на ТV. Мы дали ей пьяное слово, что вознесем ее на Олимп славы. Купили на последние представительские деньги билет и полетели.

Пересекаем границу и летим по России. Облака за окном почернели, солнце стало темней. Оба ангела, русский и украинский, уселись на левом крыле – наверное, перетереть что-то за жизнь. Сидят, корчат рожи и посматривают в иллюминатор: не пора ли кого-нибудь из нас отправить к праотцам. А я как раз в этот момент, засыпая, подумал: а что будет, если я сейчас умру?

Обведут мою фамилию траурной рамкой, когда после окончания шоу «Красная шапочка в Ялте» на экране пойдут, как обычно, титры.

Затем, после похорон, вытолкают меня ангелы в общую шеренгу трупов на небесном плацу. «Становись! – разнесется команда. – Р-р-равняйсь!» Накачанный херувим, окриками и подзатыльниками строящий нас на плацу, сильно напоминает мне сержанта Пашку Дювеля, которому я мечтал набить морду. Потом, после дембеля, еще год-полтора намеревался съездить в Тамбов, откуда Дювель родом и подкараулить его там. Не довелось. И вот он, оказывается, здесь, на ТОМ СВЕТЕ, служит сверхсрочную надзирателем за такими, как я.

– Рядовой Греков! – рявкает его харя.

– Я… – отвечаю.

– Не слышу?!

– Я!

– Выйти из строя!

Шагаю строевым, делаю «кру-гом» и разворачиваюсь лицом к остальным покойникам.

– Что делал в жизни?

– А… что?

– Что делал в жизни, сука?!

– Я… ну, жил, так сказать…

– Что? Ты, падла, – жил?!

– Да… А что? – вдруг интеллигентно возмущаюсь я.

– Духи! Упор лежа принять! – орет ненавистный Дювелев рот.

Выполняю приказ. И вижу, как падают вместе со мной тысячи других тел.

– Тебе – десять тысяч отжиманий! Тебе – миллион, – назначает наказания Дювель. – Тебе – пять миллионов… Тебе – восемь…