Вытащив полуавтоматический пистолет, Холлис вставил обойму, передернул затвор. Услышав, как кто-то из наемников перезаряжает винтовку, он двинулся на звук. Подвал озарился светом со стороны открывшихся дверей лифта. Тогда Холлис пальнул по фигуре, стоящей возле какого-то механизма.

Снова раздались выстрелы. Потом наступила тишина.

Включив фонарик, Холлис увидел в шести футах перед собой мертвое тело наемника. Возле кондиционера наткнулся на второй труп — правая рука солдата была отделена от плеча.

Посветив по сторонам, Холлис увидел третий труп у дальней стены и четвертый — у лифта. В нескольких шагах, скорчившись, лежал еще один. Подойдя ближе, Холлис увидел, что это — матушка Блэссинг. Она была ранена в грудь — свитер пропитался кровью. Ирландка не выпускала из рук меча, будто оружие могло спасти от смерти.

— Последнему повезло, — сказала она. — Повезло… Шальная пуля. — В голосе не было привычной резкости; Арлекин не могла продышаться. — Но ведь смерть тоже приходит случайно.

— Да не умрете вы, — пообещал Холлис. — Я вытащу вас отсюда.

Матушка Блэссинг повернулась к нему.

— Дурак… Возьми, — протянула она меч. — И смотри… чтобы имя тебе дали верное. Я свое ненавижу… Мне его дала мать..

Отложив клинок, Холлис потянулся, чтобы поднять Арлекина на руки, но та из последних сил оттолкнула его.

— В детстве… мне говорили, что я… умница… — Изо рта ирландки текла кровь; слов было почти не разобрать. — И крас-са… ви… ца-а…

Когда Майе было восемнадцать, ей пришлось ехать в Нигерию, чтобы забрать содержимое банковского сейфа в центре города Лагос: убитый британский Арлекин по имени Гринмэн оставил там пакет с бриллиантами, а Торн как раз нуждался в деньгах.

В аэропорту тогда случился перебой в подаче электроэнергии — транспортерные ленты встали. Начался дождь; через дыры в потолке потекла грязная вода. Заплатив взятки всем, кто только носил униформу, Майя вышла, наконец, в главный вестибюль. Девушку моментально окружила толпа нигерийцев — таксисты, крича и размахивая кулаками, дрались за ее багаж; Майя с трудом пробилась к выходу. На улице кто-то попытался срезать у нее сумочку. Обернувшись, Арлекин увидела, что это восьмилетний воришка. Выкрутив ему руку, она забрала нож.

И совсем другое дело прилететь в международный аэропорт Бола. Майя с Ламброзо прибыли за час до рассвета, терминал был тих и чист, а служащие на паспортном контроле все повторяли tenaste'llen, «желаем здравствовать» по-амхарски.[29]

— Эфиопия — страна консервативная, — пояснил Симон Ламброзо. — Никогда не повышайте голоса, разговаривайте вежливо. Обращаются здесь по именам. Говоря с мужчиной, добавляют перед именем ато — то есть господин. К вам, как к незамужней, будут обращаться войзэрит Майя.

— А как эфиопы вообще относятся к женщинам?

— Женщины здесь имеют право голосовать, заниматься бизнесом и посещают университет в Аддисе. Вы — фараньи, то есть иностранка, к вам отношение будет особое. — Оглядев Майю с ног до головы, Ламброзо одобрительно кивнул: на Майе были свободные льняные штаны и белая рубашка с длинными рукавами. — Одеты вы скромно, это важно. Оголенные плечи и колени у женщин здесь считаются вульгарностью.

Пройдя таможню, они вышли в зал для встречающих. Петрос Семо — невысокий утонченный человек с темно-карими глазами — уже был там. Ламброзо по сравнению с ним выглядел великаном. Старые друзья с минуту жали друг другу руки, здороваясь на иврите.

— Добро пожаловать в мою страну, — приветствовал Петрос Майю. — Я взял напрокат «лендровер» и отвезу вас в Аксум.

— Вы уже говорили с представителями церкви? — спросил Ламброзо.

— Разумеется, ато Симон. Я хорошо знаком со всеми священниками.

— Значит ли это, что я могу увидеть Ковчег? — спросила Майя.

— Обещать не берусь. У нас в Эфиопии говорят «Egziabher Kale», «если на то будет воля Божья».

Они забрались в белый «лендровер», на котором все еще сохранилась эмблема норвежской гуманитарной организации. Майя села впереди рядом с Петросом, а Ламброзо устроился сзади. Перед тем как покинуть Рим, Арлекин послала Габриелев японский меч в Аддис-Абебу. Клинок все еще был упакован в картонную коробку, которую Петрос передал Майе, так словно в ней лежала бомба.

— Простите, что спрашиваю, войзэрит Майя, но не оружие ли это?

— Меч-талисман тринадцатого века, выкованный в Японии. Говорят, Странник может брать с собой в параллельные миры подобные предметы. Могут ли то же проделать остальные люди, не знаю.

— Вы первая тэкэлаккай в Эфиопии за многие годы. Тэкэлаккай — защитники пророков; у нас их было много, но всех выследили и убили во время политической неразберихи.

Чтобы выбраться на северную дорогу, пришлось проехать через Аддис-Абебу, крупнейший город Эфиопии. Час был ранний, но улицы уже заполонили бело-голубые фургончики-такси, пикапы и пропыленные желтые автобусы. Ядро города составляли современные отели и правительственные здания, вокруг которых жались тысячи крохотных домиков под крышами из листового железа.

Главные улицы напоминали реки, которые питаются от ручейков грязных дорог и тропинок. Вдоль тротуаров выстроились лотки, где продавалось все — от сырого мяса до пиратских копий голливудских блокбастеров. Большинство людей одевались по-европейски и имели при себе либо зонтики, либо короткие посохи-дула. Женщины носили сандалии, длинные юбки, а верхнюю часть тела оборачивали белыми платками.

Уже на краю города пришлось пробиваться через стада коз, пригнанных в город на бойню. Но это было только начало — дальше стали попадаться куры, овцы и медленно бредущие горбатые африканские коровы. Где бы «лендровер» ни проезжал, дети, стоящие на обочине — бритые наголо, тонконогие, — завидев в кабине двух иностранцев, срывались с места и бежали за машиной милю, а то и больше, смеялись, размахивая ручонками и крича по-английски: «Ты! Ты!»

Откинувшись на спинку сиденья, Симон Ламброзо довольно улыбнулся.

— Думаю, можно без всякой опаски сказать, что мы сейчас за пределами Большого Механизма.

Проехав через низкие холмы, поросшие эвкалиптами, они последовали по грязной дороге скалистой местностью. Сезон дождей закончился несколько недель назад, но желтовато-зеленая трава еще не пожухла окончательно; тут и там виднелись белые и пурпурные цветы мескель. Миль через сорок от столицы «лендровер» проехал мимо дома, перед которым толпились женщины, одетые во все белое. Слышно было, как из открытых дверей хижины доносится громкий плач. Петрос пояснил, что в этот дом пришла смерть. Через три деревни они увидели еще один дом, который посетила смерть. Выехав из-за поворота, машина чуть не врезалась в похоронную процессию: мужчины и женщины в белых одеждах несли гроб, который, казалось, плыл, будто лодка в белом море.

Эфиопские священники носили белые хлопковые накидки-шаммы, похожие на тоги, и большие хлопковые головные уборы, напомнившие Майе русские меховые шапки. У начала серпантина, ведущего к ущелью Голубого Нила, стоял священник под черным зонтом с позолоченной бахромой. Притормозив, Петрос дал денег, чтобы он помолился за их безопасное путешествие.

Поехали дальше. Колеса «лендровера» шли всего в нескольких дюймах от края дороги. Выглянув в боковое окно, Майя увидела лишь облака и небо. Казалось, будто по земле машина едет только двумя колесами, а другими двумя — по воздуху.

— Сколько вы дали священнику? — спросил Ламброзо.

— Не особенно много, всего пятьдесят быров,[30] — ответил Петрос, выходя на новый поворот серпантина.

— В следующий раз, — пробормотал оценщик, — дайте сотню.

По металлическому мостику переехали через Нил. Дальше потянулись кактусы и прочая пустынная растительность. Дорогу по-прежнему время от времени перегораживали стада коз. Один раз машина натолкнулась и на караван верблюдов. Ламброзо тем временем уснул себе на заднем сиденье, прислонившись головой к окну, так что шляпа его сплющилась. Итальянец спал, даже когда машина подпрыгивала на выбоинах и когда о днище автомобиля барабанили мелкие камешки.