— Вообще-то, мистер Уилсон, от вас требуется подчинение. Никак не инициатива. Только слепое подчинение и храбрость.

— Вот зачем вы показали мне тело Вики! Чтобы сделать из меня идеального солдатика?

— Судя по всему, — холодно улыбнулась матушка Блэссинг, — не получилось.

— Я уничтожу убийц моей Вики. Но я привык делать все по-своему.

— Вы не знаете историю Табулы и Арлекинов. Война между нами длится тысячи лет.

— И к чему это привело? Вы, Арлекины, настолько погрязли в прошлом — в своих мелочных традициях, — что проиграли войну.

Линден присел на скамейку.

— Не думаю, что поражение окончательно. Сейчас мы на перепутье, нас ждут перемены. Пора предпринять решительные действия.

Матушка Блэссинг развернулась ко второму Арлекину. Лицо ее было каменной маской, но темно-зеленые глаза смотрели решительно и сосредоточенно.

— Это что же, ты на стороне мистера Уилсона?!

— Я не вставал ни на чью сторону. Надо признать, мадам: Табула нас больше не боится. Пора перестать прятаться.

Матушка Блэссинг принялась расхаживать по комнате, дотрагиваясь до футляра с мечом. Казалось, она готова убить кого-нибудь, лишь бы доказать, что еще жива.

— У вас есть предложения, мистер Уилсон?

— Я собираюсь в Берлин. Выйду на немецких Свободных бегунов и уничтожу программу «Тень».

— В одиночку?

— Все к тому и идет.

— Вы обречены на провал… если только с вами не будет Арлекина. Любой, даже самый успешный план потребует моего участия.

— А что, если я не возьму вас? — спросил Холлис.

— Выбора нет, мистер Уилсон. Из того, что вы нам сказали, ясно, что вы не хотите быть наемником, а намерены участвовать как союзник, на равных. Будь по-вашему, я принимаю это условие. Но даже союзникам требуется чуткое руководство.

Холлис выждал несколько секунд, затем кивнул. Матушка Блэссинг слегка расслабилась и улыбнулась Линдену.

— Не вижу причин, по которым мистер Уилсон не захотел бы взять меня с собой. Ведь я всего лишь милая ирландочка среднего возраста…

— Oui, madame. Une femme Irlandaise…[19] с очень острым мечом.

Время от времени к Габриелю в камеру наведывались блондин и темнокожий в белом халате; отвозили его вниз, в школьный спортзал, где больше не играли в бадминтон или баскетбол. Ныне там допрашивали пленников. Как ни странно, в аду методы были те же, что на земле — боль и страх вызывались теми же способами; но волки проведали о барьерах, разделяющих измерения, а потому называли пытки: огненная, воздушная, земляная и водная.

Во время воздушных пыток Габриелю связывали руки и за локти подвешивали к баскетбольному кольцу. Странник висел в нескольких дюймах над полом, а его спрашивали:

— Летаешь? Ну полетай-полетай, может, станешь сговорчивей… — Тут кто-нибудь толкал Странника, и он раскачивался взад-вперед, пока плечевые суставы почти не расходились.

В другие дни Габриелю прижигали кожу раскаленными прутьями, окунали его головой в бак с водой.

Но страшнее всех была земляная пытка. Как-то Габриеля выволокли из камеры и, завязав глаза, потащили на задний двор школы. Опустили в глубокую яму и… начали медленно закапывать. Холодная земля закрыла ступни, поднялась до колен, потом выше… Время от времени двое волков останавливали пытку, чтобы задать все те же вопросы: «Где проход? Как найти его? Кто знает, как отсюда выбраться?» Земля дошла до лица, с каждым вдохом попадая Габриелю в нос. Наконец волки откопали его.

Пока длились пытки, Габриель не переставал думать, не попал ли в плен отец? А может, на острове есть еще группировка, которая и захватила Мэтью? Или он давно нашел выход? Тогда какой урок извлек отец из посещения этого мира?

Ненависть и гнев обладали здесь бесконечной силой, но Габриель сумел сохранить в сердце сострадание.

Странник отказывался есть, а голодные тюремщики с радостью сжирали все, что он оставлял нетронутым в миске. Постепенно юноша ослаб, исхудал. Однако живы были воспоминания о Майе. Габриель помнил, как они тренировались в Нью-Йорке — помнил неудержимую фацию Арлекина, помнил грусть в глазах Майи, и как тела их соединились тогда в часовне. Те мгновения ушли навсегда, но иногда казались намного реальнее того, что окружало здесь Габриеля.

Блондин называл себя доктором Дьюитом, а негр — мистером Льюисом. Оба страшно гордились именами, как если бы они предполагали аристократическое прошлое и, вероятно, светлое будущее. Льюис — возможно, из-за лабораторного халата — вел себя сдержанно, тихо; Дьюит напоминал большого мальчика на школьной площадке. Порой, когда они вдвоем волокли Габриеля по коридорам, Дьюит шутил и сам же смеялся. Оба боялись комиссара — в этом секторе города тот был властен над жизнью и смертью каждого.

Время шло.

Габриеля снова привели в спортзал, к баку с водой. Когда ему связывали руки, он поднял взгляд на мучителей.

— Думаете, вы поступаете верно?

Они удивленно переглянулись. Льюис, покачав головой, ответил:

— На этом острове не знают, что значит «верно» и «неверно».

— А чему вас учили родители?

— Здесь нет родителей, — прорычал Дьюит.

— А в библиотеке… В школьной библиотеке были какие-нибудь книги? По философии, религии? Хотя бы Библия?

Волки заговорщицки переглянулись. Потом Льюис достал из внешнего кармана халата блокнотик с отрывными листами (странички были запачканы).

— Библией мы называем это, — пояснил он. — Когда война началась, один умник допетрил, что в конце концов убьют всех. Тогда он записал в такой блокнот, где спрятано оружие и как покончить с врагами.

— Понимаешь, когда людей убивают, начинается новый круг — а у них уже готов план. Они прячут свои библии, чтобы найти книгу, когда воскреснут. Видел надписи на стенах? Это шифры — по ним воскресшие вспоминают, где схрон с оружием.

— Конечно, попадаются особенно хитромудрые типчики, которые пишут фальшивые библии, — сказал Льюис, осторожно передавая Габриелю блокнот. — Специально, чтобы запутать того, кто найдет записи. Вот это библия или фальшивка? Определи, а?

Приняв блокнот, Габриель раскрыл его и увидел страницы, исписанные инструкциями. Были тут и пространные умозаключения о том, зачем существует ад и кому уготовано здесь жить.

— Я не знаю, настоящая она или нет. — Габриель вернул блокнот Льюису.

— Именно, — пробормотал Дьюит. — Здесь вообще никто ничего не знает.

— И правило тут только одно, — добавил Льюис. — Каждый сам за себя.

— Лучше измените стратегию, — посоветовал Габриель. — Комиссар в конце концов казнит и вас, потому что собирается стать последним выжившим.

Льюис поморщился, как маленький ребенок.

— Ну-у… ладно, поверим мы тебе, но сделать-то ничего не сможем.

— Объединимся: я нахожу выход, а спасаемся вместе.

— А это возможно? — спросил Льюис.

— Да мне бы только проход найти. Комиссар говорил, что все легенды говорят о комнате, в которой у вас хранятся школьные документы.

Волки переглянулись. Страх перед комиссаром почти пересилил желание вырваться отсюда.

— Я… Я, пожалуй, смогу быстренько отвести тебя туда, — пробормотал Дьюит. — Чтобы ты осмотрелся.

— Если бежите с острова, тогда и я с вами, — решился Льюис. — Давайте по-быстрому, пока остальные ловят тараканов…

Волки развязали Габриеля и, крепко держа за руки, вывели его из спортзала и дальше — вниз по пустому коридору к архиву. Они осторожно отперли дверь и втолкнули Габриеля в архив.

Помещение не изменилось. Все также горели газовые факелы. Габриель осмотрелся. Хоть он и испытывал сильную боль, чутье не подвело — выход был именно здесь. Льюис и Дьюит смотрели на Странника, будто на фокусника, который вот-вот исполнит захватывающий трюк.

Габриель медленно зашаркал вдоль шкафов. В детстве они с Майклом играли в одну игру: мать прятала где-нибудь маленькую вещицу, а братья искали. Мама направляла сыновей, говоря «тепло» или «холодно».