Была ли церковь убежищем? Габриель постучался в дверь, а потом и вовсе принялся колотить кулаками. Никто не ответил. Кому-то нужен Странник. Но что, если Странник замерз, устал и сам нуждается в помощи? Габриелю вдруг захотелось вырваться из тела, покинуть его, уйти в иной мир навсегда.

Майкл прав, битва окончена. Табула победила.

Он уже собрался уйти с кладбища, но тут вспомнил, как Майя оставляла сообщения в Нью-Йорке: каждая черточка, каждая закорючка в букве несла в себе какую-то информацию. Опустившись на колени, он присмотрелся. Слово «НАДЕЖДА» было подчеркнуто, а на конце черты имелась зазубринка. Может, тут рука художника дрогнула, однако закорючка чертовски походила на стрелку.

Габриель отошел к арке и, присмотревшись, увидел, что стрелка — если это, конечно, стрелка — указывает прямо на Смитфилдский рынок. Мимо прошел крупный мужчина в белом мясницком фартуке. В руках он нес сумку с банками консервированной баранины.

— Прошу прощения, — позвал Габриель. — А где тут… «Надежда»? Это какое-то место?

Мясник не засмеялся, не назвал юношу дураком. Только мотнул головой в сторону рынка:

— Иди прямо по дороге, парень. Здесь недалеко.

Габриель пересек Лонг-лейн и вышел к мясному рынку. Веками этот район был одним из опаснейших. По узким улочками гнали на бойню скот, текла людская река. На те же улочки выходили на промысел попрошайки, шлюхи, карманники. По канавам, дымясь на морозе, струилась горячая кровь. В воздухе кружили стаи воронов — птицы ныряли вниз, дрались из-за мяса.

Те времена давно прошли. Теперь на главной площади стояли рестораны и книжные лавки. Однако ночью, когда все закрывалось и люди уходили по домам, возвращался дух старого Смитфилда. Место было дурное: здесь обитали тени, нашла пристанище смерть.

На центральной площади между Лонг-лейн и Чартерхаус-стрит располагались в основном двухэтажные лавки, которые обеспечивали мясом весь Лондон. Размером рынок был в несколько жилых кварталов и пересекался четырьмя улицами. Вокруг здания установили плексигласовый навес, защищавший во время дождя грузчиков. В стенах имелись белые каменные арки, но проходы заложили лондонским кирпичом. С каждого края в здание рынка врезали массивные желтые ворота, окрашенные в пурпурный и зеленый.

В поисках надписи Габриель дважды обошел рынок. Бред какой-то. Искать «Надежду» в таком месте? Зачем человек в фартуке указал этот путь?

Наконец он устало опустился на бетонную скамейку в парке через дорогу от рынка и, согревая руки дыханием, огляделся. Парк находился на пересечении Коукросс-стрит и Сент-Джон-стрит. Единственное открытое заведение — паб с деревянным фасадом — Габриель заметил футах в двадцати от того места, где сидел. А прочтя название, рассмеялся впервые за несколько дней.

«Надежда». Так назывался паб.

Поднявшись, Габриель пошел к теплому свету конусовидных фонарей. Присмотрелся к знаку над входом: грубое изображение, на котором двое моряков, потерпевших кораблекрушение, цепляются за плот посреди бушующего моря; оба отчаянно машут руками проплывающему вдали кораблю. Еще один знак сообщал, что на втором этаже расположен ресторан «Филе», но он закрылся час назад.

Габриель вошел в паб, предвкушая великий момент. «Добро пожаловать домой», — поздравил он себя с разгадкой, однако… Однако к гостю обернулись только хозяин, который стоял, почесываясь, да угрюмая барменша. Девушка протирала стойку. Сзади на верхней полке рядом с пыльными бутылками шампанского примостился стеклянный ящик с чучелами фазанов.

В пабе оказалось всего несколько посетителей: супружеская пара средних лет (муж с женой о чем-то спорили шепотом) и одинокий старик, взглядом гипнотизирующий пустой бокал. Взяв пинту пива, Габриель удалился в кабинку с мягким сиденьем и стенами, обшитыми темным деревом. Алкоголь быстро притупил чувство голода. Закрыв глаза, Странник сказал себе: «Минуту, не больше». Но усталость взяла свое — он быстро уснул.

В пабе что-то переменилось. Час назад было холодно, пусто, и вдруг зал будто согрелся, ожил. Послышался смех. С улицы повеяло холодом — открылась и вновь закрылась входная дверь.

Открыв глаза, Габриель обнаружил, что зал битком набит народом — его ровесниками. Парни и девушки приветствовали друг друга так, словно не виделись очень давно. Время от времени кто-нибудь ссорился, но не злобно, по-доброму. Все передавали деньги молодому человеку в плотно прилегающих к лицу солнцезащитных очках.

Может, это футбольные фанаты, решил Габриель. Ведь англичане — страстные поклонники футбола. Парни были одеты в джинсы и балахоны. У некоторых из-под воротников выглядывали замысловатые татуировки на шеях. Ни одна девушка здесь не носила ни платья, ни юбки — все одевались по-мужски, стриглись коротко или же собирали волосы назад, словно амазонки.

Присмотревшись, Габриель заметил одну общую деталь — на всех посетителях были кроссовки. Но не обычные — не для игры в баскетбол или пробежек по парку, — а яркие, с причудливой шнуровкой и рельефной подошвой, подходящей для экстремального бега.

Снова повеяло холодом — вошел новый гость. Смеялся он громче всех, да и дружелюбием (а заодно габаритами) превосходил остальных посетителей. На сальные черные волосы толстяк нахлобучил вязаную шапочку со смешным белым помпоном, нейлоновую куртку носил распахнутой, открывая объемное брюхо и футболку с рисунком: перечеркнутая красным камера видеонаблюдения.

Толстяк взял пинту пива и отправился в кабинку, по пути пожимая руки и хлопая по спинам. В его глазах Странник уловил напряжение. Уединившись в кабинке, обладатель шапочки с помпоном достал телефон и набрал номер. Когда ему не ответили, оставил сообщение: «Догзбой! Это Джаггер, мы тут все в „Надежде“. Команды собрались, ждем тебя. Перезвони».

Закрыв и убрав телефон, толстяк наконец заметил Габриеля.

— Ты из Манчестера?

Габриель покачал головой.

— Из какой ты команды? — спросил тогда Джаггер.

— Что за команды?

— А, прилетел из Штатов? Я — Джаггер. А ты?

— Габриель.

Джаггер указал на собравшихся.

— Это — Свободные бегуны. Сегодня здесь три команды из Лондона плюс одна из Манчестера.

— Кто такие Свободные бегуны?

— Да ладно! У вас в Штатах они тоже есть, я знаю. Появились-то они во Франции — двое парней забавлялись тем, что лазали по крышам, перепрыгивали с одной на другую. Это такое мировоззрение, когда город для тебя — одно большое препятствие. Перелезаешь через стены, прыгаешь с крыши на крышу. Освобождаешься. Такова наша суть, понял?

— Это вид спорта?

— Для кого-то — да. Но сегодня здесь собрались подпольщики, настоящие фанаты. Мы бегаем где хотим. Для нас нет границ, нет правил. — Джаггер заговорщицки огляделся, будто собираясь открыть секрет. — Слышал когда-нибудь о Большом Механизме?

Габриель хотел было кивнуть, но сдержался.

— Нет, а что это?

— Компьютерная программа, которая следит за нами через сканеры и камеры наблюдения. Свободные бегуны не желают становиться частью Большого Механизма. Наш бег — вне Системы.

Габриель взглянул на дверь — вошла еще одна группа Свободных бегунов.

— Вы, значит, здесь каждую неделю встречаетесь?

— Не просто встречаемся, приятель. Сегодня собрались для забега по прямой. Догзбой — тоже из наших, но он что-то задерживается.

Тем временем подтянулась команда Джаггера: Льдинка — девушка лет пятнадцати-шестнадцати — миниатюрным телосложением, жестким выражением лица и нарисованными бровями напоминала юную гейшу. Роланд, который говорил медленно, растягивая слова, прибыл из Йоркшира. Себастьян оказался вольным слушателем в колледже, таскал в карманах заношенного дождевика книги в бумажных обложках. Ребята признавали Джаггера вожаком, но всегда были рады подколоть его по поводу лишнего веса и шапки с помпончиком.

Габриель с трудом вникал в суть разговора бегунов. Все же американский и британский английский здорово отличаются: британцы иначе называют грузовики, картофельные чипсы; у них даже есть особое слово для обозначения бокала пива.