– Как вы там уживаетесь? – Голова со взъерошенными волосами дернулась в сторону двери гостиной.

– Очень хорошо.

– Сестра добра с вами?

– Да, очень добра.

– По словам Сары, семья, членом которой она стала, какая-то странная.

– В каком смысле? – Тон Бетти стал прохладным.

– Приходится кое-что слышать, на уровне слухов. А он, отец, говорят, человек грубый? Неотесанный.

– Я нахожу его очень умным.

– Умным? Правда? Ну и ну! Нечасто грубый человек является умным. Я предпочитаю грубых людей; они всегда интереснее вежливых, интеллигентных. Большинство из них оказываются людьми бесхарактерными. Двое моих мужей были грубыми, первые двое. – Мэри Эмберс кивнула Бетти, а затем громко воскликнула: – А, вот и он, – увидев, как дверь открылась и лакей ввез столик на колесиках.

Когда он подкатил столик к кровати, старушка устремила на него свой взор. Затем, взяв маленький бутерброд, раскрыла его.

– Огурец. Ох! От огурцов у меня всегда несварение желудка; неужели на кухне нет ничего, кроме огурцов? – Она сверлила лакея своим пронизывающим взглядом, и он ответил почти успокаивающим тоном:

– Внизу яйца и помидоры, миледи.

– А. Это уже лучше. Оставь. Мисс Бэртон разольет. Ведь вы привыкли разливать чай, не правда ли?

– Да. – Бетти слегка улыбнулась. – Я привыкла разливать чай.

– Тогда займитесь этим; у меня все внутри пересохло. На ленч они зажарили ветчину; она была соленой.

Бетти разливала чай из тяжелого серебряного чайника в тончайшие фарфоровые чашечки, и, когда она передала чашку леди Эмберс, пожилая женщина сказала:

– Спасибо, дорогая, спасибо. Как приятно, когда тебе наливают чай и у тебя есть компания. Я очень скучаю по обществу; по людям, с кем можно было бы поговорить. Кушайте сандвичи. С яйцом – внизу. Вы слышали, он сказал.

– Я возьму с огурцом.

– Будьте добры, следите за желудком.

Бетти только что уселась и собиралась попить чай, как вдруг ей пришлось вздрогнуть от восклицания хозяйки.

– Хуже нет, когда приходится говорить: «Да, мэм» или «Нет, мэм». Я не имею в виду лакеев, дворецких и обслугу. Нет, не их; они – прислуга, это у них в крови, как у нас в крови пользоваться их услугами. Но я имею в виду таких людей, как вы, умную, утонченную женщину, вынужденную ухаживать за старыми перечницами. И такие перечницы есть, я это знаю. Помнится, вы говорили мне в поезде, что работали у миссис Боултон-Уэстербрук. Если она похожа на сестру, то я вам не завидую. У нее много лет была компаньонка; они вытирали об нее ноги. Когда же бедняжка заболела, они отправили ее в дом, но не предназначенный для беспомощных женщин, а в заведение, которым управлял какой-то совет. Вы такие знаете… ну, хорошо, может, и не знаете, но они ужасны. Мне пришлось как-то открывать одно такое заведение, и, как я заявила тогда мэру, я молила Бога, чтобы я присутствовала при его закрытии; ужасное место, выкрашенные в зеленый цвет стены, деревянные стулья. Я никогда бы не позволила себе так относиться к людям. У меня до сегодняшнего дня никогда не было компаньонки, я не встречала человека, с которым хотела бы жить, – я имею в виду женщину, – но теперь, кажется, мне пора обзавестись компаньонкой. Я много об этом думала после встречи с вами в поезде. Вы мне нравитесь, девочка, нравитесь. – Она подалась вперед и ткнула тупым серебряным чайным ножом в руку Бетти. – У вас доброе лицо и приятные манеры, но в то же время вы, я вижу, не потерпите от меня никаких глупостей. Как вы смотрите на это?

Она широко улыбнулась, и Бетти тоже подалась вперед и поставила чашку на столик, после чего наклонила голову. Она с трудом сдерживала смех. Но затем позволила ему просочиться, когда старая леди сказала:

– Хотите посмеяться? Что ж, смейтесь; приятно слышать, когда смеются. Одно время я умела смешить. Меня всегда приглашали на вечера. Я была душой любого… но… – Она вдруг замолчала, положила свой наполовину съеденный бутерброд на тарелку и откинула голову на кушетку; затем широко раскрыла рот, приподняла языком нижний ряд зубов и извлекла с десен, видимо, крошки хлеба и кусочки яйца, оттерла палец салфеткой и медленно произнесла:

– Но теперь не над чем смеяться, особенно в этом доме. Сара и Джеймс состарились раньше времени. Ему нет и восьмидесяти, а он уже впал в детство, а Саре всего семьдесят пять, а ведет себя так, будто приближается к сотне. Поэтому, – теперь Мэри Эмберс выдвинула вперед голову и внимательно смотрела на Бетти, – я хотела бы, чтобы вы стали моей компаньонкой.

Бетти молчала, так как ее охватила жалость к этой пожилой женщине, которая повсюду бывала, все повидала – по крайней мере, это вытекало из того, что она говорила в поезде, – а теперь стала очень уставшей и одинокой.

– Я не буду обижать вас; не отправлю вас в заведение, если останетесь со мной. У вас есть какие-то деньги – я имею в виду доход?

– Нет.

– Ничего?

– Нет, лишь то, что я зарабатываю.

– Ну, в этом случае я позабочусь о вас. Да, позабочусь обязательно. Я заключу договор. Что вы скажете?

Что она могла сказать? Всего мгновением раньше она хотела хохотать, теперь готова была расплакаться. Бетти глубоко сглотнула, прежде чем спокойно сказать:

– Я очень благодарна вам за ваше предложение, леди Эмберс, и при иных условиях я бы приняла его, и с радостью, но, видите ли, у моей сестры в будущем году будет ребенок, и я обещала оставаться с ней до того времени и еще некоторое время потом.

– Некоторое время потом? А что дальше?

– Ну, я… я не знаю, но… но, если ваше предложение по-прежнему останется, я буду рада обсудить его вновь.

– Вы будете рады?

– Да, да, буду! И большое вам спасибо.

– Вы славная девушка.

Бетти слегка опустила голову, замигала, улыбнулась, а затем сказала:

– Сегодня я веду себя наилучшим образом.

Бетти показалось, что смех старой леди звучал почти так же громко, как ее собственный, когда она дала ему волю.

– Попробуйте пирожное.

– Спасибо.

– Вы знаете… я вам хочу кое-что сказать.

Бетти ждала.

– Когда я ехала с вами в поезде, я подумала, что мои путешествия закончились, а мне всего шестьдесят семь. – Она сделала паузу, как будто ожидая, какое воздействие возымеет на Бетти констатация ее возраста; но Бетти и бровью не повела, и она продолжала: – Я думала, что проведу остаток дней, подыгрывая Джеймсу и слушая стенания Сары. Но спустя три недели поняла, что не в состоянии выносить это. И этот дом. Вам доводилось видеть что-либо более унылое, чем этот дом? Затем слег Джеймс, и, как я вам сказала, я связана до его смерти, а затем – снова в отель. Знаете, я живу в отелях, у меня нет постоянного дома, но…

Она передвинулась к изголовью кушетки и, выставив костлявые пальцы, нежно сжала Бетти колено и задумалась.

– Если вы перейдете ко мне, девочка, я куплю дом; у нас будет дом – у вас и у меня. У меня много денег, больше чем я могу истратить. И вот что я придумала: у нас будет дом.

Возникла ситуация, с которой в данный момент Бетти не могла совладать; во всяком случае – словами. Она смотрела, как старушка вновь прислонилась к кушетке; она смотрела, как она взглянула верх, как будто вновь погрузившись в размышления, а затем сказала:

– Жизнь – странная штука. Верно? Но Джордж говорил мне: «Ты, Мэри, найдешь кого-нибудь, кто полюбит тебя и будет о тебе заботиться; ты не умрешь в одиночестве». Но кто мог предположить, что я встречу этого человека в поезде, направляясь из Лондона в Ньюкасл? Вы верите в судьбу?

– Да, в какой-то степени. – Голос Бетти начал подрагивать, и она не могла это контролировать. – Я… я думаю, что жизнь запрограммирована для нас с самого начала, но в то же время я… я не могу понять, почему в некоторых программах пути такие тяжелые и суровые.

Старая леди молча смотрела на девушку. Это было первое молчание между ними, и оно продолжалось, когда она вновь подняла вверх голову и смотрела в потолок.

Но через несколько секунд Бетти пришлось его нарушить. Неожиданно она взглянула на часы.