«Я закрываю на ночь ставни…» Я закрываю на ночь ставни И крепко запираю дверь — Откуда ж по привычке давней Приходишь ты ко мне теперь? Ты далеко, — чего же ради Садишься ночью в головах: «— Не передать всего во взгляде, Не рассказать всего в словах!» И гладишь волосы, и в шутку Ладонью зажимаешь рот. Ты шутишь — мне же душно, жутко — «Во всем, всегда — наоборот!» — Тебя вот нет, а я не верю, Что не рука у губ, а — луч: Уйди ж опять и хлопни дверью И поверни два раза ключ. Быть может, я проснусь: тут рядом — Лежал листок и карандаш. Да много ли расскажешь взглядом И много ль словом передашь? <1922> «Надела платье белое из шелка…» Надела платье белое из шелка И под руку она ушла с другим. Я перекинул за плечи кошелку И потонул в повечеровый дым. И вот бреду по свету наудачу, Куда подует вешний ветерок, И сам не знаю я: пою иль плачу, Но в светлом сиротстве не одинок. У матери — у придорожной ивы, Прильнув к сухим ногам корней, Я задремлю, уж тем одним счастливый, Что в мире не было души верней. Иными станут шорохи и звуки, И спутаются с листьями слова, И склонит облако сквозные рукава, И словно не было и нет разлуки. <1922> «На селе не поют петухи на повети…» На селе не поют петухи на повети, И туман ворожит на пути. Я ищу в забытьи — чего нету на свете И чего никогда не найти. Образ ярый, пресветлый мне в облаке снится, И без радости век я живу Оттого, что лишь отблеск зарничной ресницы В милом облике здесь, наяву; Оттого можно душу до капли исплакать, Пока песня уста не спалит, По весне, когда поле, как хлебная мякоть Из-под корки отставшей, дымит; Оттого-то и жизнь вся пройдет, как приснится, Как она тяжела б ни была — Тяжела, тяжела ты, моя власяница, И легки вы, два белых крыла! <1922,1927> «Так ясно все и так несложно…» Так ясно все и так несложно: Трудись и все спеши домой И все тащи, как зверь берложный Иль праотец косматый мой. Из края в край корежь, ворочай И не считай часы и дни, И только ночью, только ночью Опомнись, вспомни и вздохни. За день-деньской, такой же мелкий, Как все, устанешь, а не спишь, И видишь: вытянулись стрелки Недвижно усиками в тишь. И жизнь вся кажется ошибкой: Из мглы идешь, уходишь в мглу, Не знаешь сам, когда же зыбку Любовь подвесила в углу. И все простишь, всему поверишь, Найдешь разгадку и конец — Сплелись три ветви, и теперь уж Ты — мать, а я… а я — отец… И уж не больно и не жутко, Что за плечами столько лет: Что на висках ложится след, Как бодрый снег по первопутку. <1923> КОЛЬЦО
Поутру нелады и ссоры И неумытое лицо… Ох, как же закатилось скоро В лазью мышиную кольцо!.. В ту ночь, как первый раз ушла ты, Всю ночь была такая тишь… Играли по углам мышата, Всю ночь точила угол мышь… Зачем оставила ты память — На подоконнике кольцо, Где за домашними цветами Ты, плача, прятала лицо?.. Колечко укатил мышонок… В колечке камушек — любовь… В ту ночь был месяц чист и тонок, Как на лице влюбленном бровь… С тех пор слеза едка, как щелок, Угрюм и непривычен смех… И выцвел над кроватью полог, И вылинял на шубке мех… Ах эта шубка… шубка эта — Какая-то… такая боль… И платье розовое где-то На дне сундучном точит моль… Есть у меня трава от моли И верный на мышей запрет… А вот от этой лютой боли Ни трав, ни заговора нет… Зачем оставила ты память — На подконнике кольцо, Где, часто плача, за цветами Ты горько прятала лицо… Виной всему не мышь, не мышь ли… Иль сам и впрямь я виноват… В ту ночь и тишь мы оба вышли, И не вернулась ты назад… С тех пор, как ночь, стоит у елки И смотрит месяц на крыльцо… И, словно тонкий луч, из щелки Переливается кольцо… <1922,1927> «Стал голос хриплый, волос грубый…» Стал голос хриплый, волос грубый И грузны руки, как кряжи, А у тебя все те же губы И за ресницей — как во ржи. От этой непосильной лямки Уж еле переводишь дух, А тут в глазах играют ямки, И в ямках золотится пух. И так завидно, что улыбка Не сходит с твоего лица, Когда ты клонишься над зыбкой, Поешь в полутени светца. И будешь петь ты так же нежно, Какая б ни пришла гроза: За пологом пророс подснежник, Цветут душистые глаза!.. <1922> |
