— Зима! — многозначительно сказал сугроб голосом Предводителя, подумал немного и так же лаконично добавил: — Метет.

Я кивнул в знак согласия, нашарил на столе коробок спичек и запалил свечу. Игорь теперь постоянно следил за тем, чтоб она была именно на столе, а то два дня тому назад Олег по забывчивости оставил ее в жестяной банке, на печке, и наша лучшая свеча белого стеарина прекратила свое существование, а мы лишь чудом потушили вспыхнувший пожар.

Шла вторая неделя нашей зимовки. Впрочем, как вскоре выяснилось, зимовать-то как раз никто и не собирался, просто Командору приспичило отснять несколько «снежных» эпизодов для нашего будущего фильма, но поскольку корабль затерло во льдах, рассудил Хозяин, то почему бы и нам не вписать свое имя в летопись исследований южного континента? Иного выхода все равно не было — ни ломы, ни лопаты, ни даже динамит не в силах оказались высвободить «Гончую» из ледового плена.

— Сходи за водой, — Игорь повесил шубу на гвоздь и подсел к печке. — Да оденься — холодно снаружи.

— Угу, — пробормотал я, нахлобучивая шапку, и поежился. — Ишь завывает… Сильный ветер сегодня?

— Это не ветер.

— Что «не ветер»? — не понял я.

— Не ветер завывает, — хмуро пояснил Игорь. — Это Паша поет.

Ошеломленный, я прислушался и вынужден был признать, что в песне ветра действительно присутствовали Пашкины модуляции. Удивительно, как я не заметил этого сразу. Застегнувшись, я распахнул дверь и выбрался на палубу.

На корме восседала заснеженная груда мехов. Пение исходило оттуда.

У Паши, судя по всему, был прилив вдохновения. Свесив ноги наружу, он сидел у самого борта, держа в руках два железных «блина» от штанги, и время от времени приводил их в соприкосновение друг с другом. Именно эти вот диски и производили тот сковородный стук, который я спросонья принял за бряканье корабельного колокола. Ностальгически глядя вдаль, боцман мерно раскачивался, как кришнаит на медитации, и вдохновенно выводил: «Вечерний звон-н… бом-м, бом-м… Ве-ече-рний звон-н, бом… бом… Как много дум… бум-м, бум-м… на-во-дит о-он…» С присущей ему бесцеремонностью Паша исполнял сразу обе партии — ведущую тенора и баса на подпевках. С ритма он сбивался, да и мелодия изрядно хромала. При каждом «бом» или «бум» чугунные диски раздражающе брякали.

— Кончай свой полонез Огиньского, — сказал я, положив ладонь ему на плечо. — Пошли завтракать.

Паша грустно посмотрел мне в глаза.

— Спортил песню, дурак… — вздохнул он. — Что там у нас?

— Щи.

— Хорошо, хоть не макароны…

К тому времени, когда я разбил в бочке лед и зачерпнул воды, мои друзья уже проснулись и уселись за стол. С ведерной кастрюлей щей было покончено в десять минут, и Игорь, свалив в угол грязную посуду, подбросил в печку дров и уселся во главе стола. Мы переглянулись — судя по всему, Командор хотел сказать нам что-то важное.

Так оно и оказалось.

— Итак, друзья, — потирая руки, начал он, — вот мы и в Антарктике. Настало время заняться обустройством — нельзя же жить все время на корабле.

— А это самое… — поспешил высказаться Паша. — Почему? Нам вроде как и тут неплохо…

Игорь замялся. Чувствовалось, что он и сам не знает, почему, но полярники обычно на кораблях не живут. Полярники живут на льду, под снежным куполом, или, на худой конец, в палатке, но, опять-таки — на льдине. Оставив без ответа боцманский вопрос, он извлек из кармана потрепанный том воспоминаний летчика Водопьянова, откуда вынул сложенный вчетверо листок бумаги и расправил его на столе. Склонившись, мы разглядели в свете свечи грубый карандашный чертеж какого-то куполообразного сооружения со множеством пристроек и даже с подземными, а вернее сказать — подледными помещениями.

— Вот! — Круглое лицо Хозяина горделиво сияло.

— Это что, станция метро? — полюбопытствовал Коля. — «Ледник Росса» — «Мирный» — «Восток»?

— Шутки, я думаю, здесь неуместны, — желчно ответил Хозяин. — Это дом. Ледяной дом.

— Зачем он нам?

Игорь сердито запыхтел.

— «Зачем, зачем»! — передразнил он старшего помощника. — Затем! Мы будем снимать зимовку или нет?!

— Будем, будем… — нестройным хором согласились все присутствующие, кивая головами. Хозяин успокоился.

— Тогда споры излишни, — заявил он и ткнул пальцем в чертеж. — Вот это вот — сам дом: тут комнаты, прихожая…

Неторопливо, со вкусом и хозяйской основательностью Игорь в деталях описал нам наше будущее жилище, где помимо комнат и прихожей оказались еще и кухня, склады, кладовки и кладовочки, гараж для аэросаней («Жаль, нет собачьих упряжек», — мимоходом посетовал Командор), медицинский кабинет с изолятором для тяжелобольных, столовая и туалет. Хозяин чуть только не светился, восхищенный перспективой постройки такого грандиозного жилища, да еще практически даром. На первый взгляд командорский дом напоминал не дом, а, скорее, небольшой хутор.

Мало-помалу идея захватила и нас. Все возбужденно задвигались, заговорили.

— А спортзал? Спортзал забыли! — с паническим выражением на лице воскликнул Паша.

— Спортзал сам будешь строить, — сурово ответил на это Предводитель. Паша торопливо закивал.

— А это что за… э-ээ… строение? — Олег ткнул пальцем в одинокий купол, откуда в «главный корпус» шел подледный коридор.

— Баня.

Витькин кулак с грохотом обрушился на стол. Свеча подпрыгнула, упала и погасла. Все ошеломленно уставились на него.

— Вы что, спятили? — осведомился он. — Какой дом на восемь комнат? Какой спортзал? Какая, к лешему, баня?! Кто все это строить будет?

— Мы! — Пашка горделиво ткнул себя в грудь. Витя смерил его презрительным взглядом.

— «Мы»… — повторил он. — Тоже мне, «Мы — Павел Шестой»… Это ж на полгода работы. Кто-нибудь строить умеет? Лично я — нет.

— Вечно ты, Витька, панику наводишь раньше времени, — поморщился Игорь. — Научимся. Глаза болят, а руки делают. Ты не забывай, что все это из снега. Материала — завались, так что если что и рухнет, новое построим.

— Да я-то помню, — отмахнулся тот. — Это вы вот со своей баней провалитесь под лед.

— Ну, это вряд ли случится, — поспешил вмешаться я. — Я прорубь бил вчера, дошел до полутора метров и выдохся.

— Одну комнату можно убрать, — примирительно сказал Паша. — Твою, например.

Виктор оглядел нас всех по очереди и махнул рукой.

— А, ладно… Будь по-вашему. Одного только я не пойму — чем вам не нравится корабль?

— Именно тем, что он — корабль, — терпеливо, словно учитель тупому ученику, разъяснил Хозяин и собрал чертежи. — Если в фильме не будет ледяного дома, нам никто не поверит. Итак, хватайте лопаты и — за работу. А вы, — он повернулся к нам с Колей, — отправляйтесь-ка в трюм и начинайте собирать мотосани. Вопросы?

Вопросов не оказалось, один лишь Витька озабоченно оглядывался вокруг.

— Потерял что-нибудь? — осведомился Олег.

— Да вот, Флинт куда-то запропастился, — с легким беспокойством ответил тот.

— А у него эта… как ее… зимняя спячка! — сострил Паша, хохотнул и, взвалив лопату на плечо, промаршировал на палубу, напевая на ходу: «В лесу родилась эта, как ее… елочка, в лесу она э-ээ… росла…» Дверь за ним захлопнулась.

— Ну что, пошли? — подал голос Коля, когда все разошлись.

— Ты когда-нибудь раньше собирал аэросани? — спросил я вместо ответа.

— Не-а. Только комбайны. А что?

— Ничего, — хмуро сказал я, вставая из-за стола. — Ни-че-го.

Мне не нравился этот дом. Мне не нравилось то, что придется оставить корабль. Мне вообще ничего не нравилось.

А больше всего — собирать аэросани.

Пока мы с Колей ворочали по палубе тяжеленные ящики, трое наших «метростроевцев» с Игорем во главе тоже принялись за дело. Над бескрайней снежной равниной вихрилась поземка. Снег был плотный, слежавшийся; кирпичи из него получались — загляденье. Пашка, скинув шубу, азартно размахивал лопатой, нарезая снежные блоки. Остро заточенное лезвие ее сверкало.