— К черту завтрашний день! Я не боюсь завтрашнего дня! Давайте лучше выпьем за наш завтрашний день! Мы скоро дадим нашему фюреру могучее оружие против русских минных полей, на которых танковый батальон моего друга потерял так много машин…

Но тут захмелевший штурмбанфюрер вскакивает вдруг и изо всех сил грохает кулаком по столу:

— Какое еще оружие, черт побери? Против каких полей? Нас гонят по всему фронту… Русские давно уже захватили Богодухов, подошли к Ахтырке, перерезали железную дорогу Харьков — Полтава, охватили Харьков с запада… Мой батальон потерял почти все танки, и я не в отпуск еду, черт все побери, а на переформирование! И думать нам надо не над уничтожением русских минных полей, а над усилением своих собственных. Теперь пойдет уже не та война! Теперь будем главным образом драпать! А вы готовьтесь сматываться отсюда. Фронт уже близок!..

Он говорит, вернее, выкрикивает еще что-то, но Фогт поспешно выводит Бурсова с Огинским из-за стола и подзывает дежурного эсэсовца:

— Отведите их в лагерь! Им надо хорошенько выспаться к завтрашнему дню. Спокойной ночи, господа! Надеюсь, вы не подведете меня завтра?

А времени уже около двенадцати. Скорее бы вел их этот эсэсовец в лагерь, а он не торопится. Вызывает еще кого-то и посылает вперед, сам идет сзади. Движутся не спеша, а время бежит!..

Но вот наконец и лагерь. В нем все спокойно. Старший из эсэсовцев сдает их часовому у ворот, и тот разрешает идти в свой блок.

Их появление в блоке вызывает такой громкий вздох облегчения, что его слышат, наверное, даже младшие офицеры. И почти тотчас же раздается глухой раскатистый удар. Все вздрагивают и устремляются к двери.

— Спокойно, товарищи! — останавливает их Бурсов. — Это всего лишь гром. И это очень хорошо. Теперь бы еще хорошего дождя! Он загнал бы эсэсовцев в их клуб над. комендатурой.

И он торопливо рассказывает товарищам все, что произошло с ними у капитана Фогта. А гром снова сотрясает барачное здание и гремит теперь все чаще и яростней. Луны уже не видно. Все погружается во тьму…

— Сколько же времени? — спрашивает Бурсов.

У Нефедова часы со светящимся циферблатом. (Ему чудом удалось уберечь их от эсэсовцев.) Часовая стрелка перевалила уже за двенадцать, минутная стоит на цифре “три”, значит, четверть первого.

И тут на черепичную крышу барака сразу же обрушивается ливень, будто кто-то открыл над нею клапан гигантской цистерны. Грохот такой, что офицеры начинают опасаться, услышат ли они взрыв…

Но взрыв гремит вскоре хоть и далеко, но так мощно, что в бараке начинают вибрировать не только стекла, но и стены. Это ненавистная эсэсовская комендатура взлетела наконец ко всем чертям!

Перепуганные часовые сразу же открывают беспорядочную стрельбу неизвестно по кому. Несколько пуль дробят черепицу барачной крыши.

— Будем действовать? — кричит Нефедов в самое ухо Бурсову.

— Подавайте сигнал Азарову!

Нефедов стучит чем-то тяжелым в стенку перегородки. И почти тотчас же грохает взрывчатка Азарова под пулеметной вышкой позади барака. Она разрывает и кабель, подающий энергию прожекторам. Все сразу же погружается в непроглядную тьму.

По команде Бурсова старшие офицеры распахивают дверь своего блока и стремительно бегут к воротам лагеря. Над их головами свистят трассирующие пули, но в шуме ливня они не слышат их, видят только пронизывающий лавину дождя огненный пунктир. А когда до ворот остается всего пять метров, атакующих ослепляет пламя взрыва. Это срабатывает наконец мина замедленного действия, установленная Азаровым.

— Добить часовых, если еще живы! — кричит Бурсов.

Тем временем к ним подбегает команда Азарова. Лейтенант докладывает:

— Захвачен ручной пулемет и автомат!

— А у нас только два автомата! — сообщает Нефедов. — Пулемет безнадежно поврежден.

— Кто должен разминировать проходы? — спрашивает Бурсов.

— Отделение капитана Азбукина, — докладывает майор Нефедов.

— Быстро разберитесь по группам! — приказывает подполковник.

Все офицеры уже заранее разбиты на четыре группы. Во главе их стоят майоры. Они быстро разбирают своих людей и ведут к проходам в минных полях.

— А где же Азаров? — спрашивает Бурсов.

— Азаров и еще двое из нашего отряда побежали к мастерским, — докладывает капитан Зотов.

“Ах, Азаров, Азаров!.. — вздыхает подполковник. — Опять что-то придумал…”

А в стороне эсэсовской комендатуры сквозь густую пелену дождя мутно полыхает пламя пожара. Слышатся глухие, беспорядочные выстрелы, заглушаемые раскатами грома.

У разминированного прохода капитан Азбукин докладывает:

— Часть мин уже снята. По одному можно идти. Потом этими же минами мы снова закроем проход.

— Разобраться по одному! — командует Бурсов и приказывает капитану Азбукину: — Обязательно дождитесь Азарова.

Идут почти в сплошной темноте, держась друг за друга. Ноги скользят по мокрой траве, проваливаются в лунки от снятых мин. Вспышки молний изредка озаряют стоящих вдоль проделанного прохода офицеров, снимавших мины.

Преодолев минное поле, Бурсов с Нефедовым пересчитывают людей и направляют их в лощину. Появляется наконец и Азаров с двумя старшими лейтенантами.

— Примите трофеи, товарищ подполковник! — докладывает он Бурсову, с трудом переводя дыхание. — Десять гранат, тридцать толовых шашек с капсюлями-детонаторами, бикфордов и детонирующий шнуры, взрыватели и кое-какая мелочь. Мы все это присмотрели, а кое-что и подготовили еще днем. А вот вам и компас.

Надо бы отчитать лейтенанта за самовольство, но подполковник лишь крепко жмет ему руку.

Спустя несколько минут весь отряд Бурсова собирается в овраге. Подполковник разрешает пятиминутный отдых, для того чтобы распределить оружие, гранаты, взрывчатку и перевязать тех, кто получил ранение при взрыве лагерных ворот.

Потом он ориентируется по светящемуся северному концу магнитной стрелки, совмещенной со светлым треугольником на лимбе компаса и, впервые вздохнув всей грудью, подает команду.

— Вперед!

Чтобы выйти к лесу, им предстоит преодолеть до рассвета не менее пятнадцати километров. И они идут под проливным дождем, почти не чувствуя усталости, счастливые, что не просто тайком бежали из плена, а вырвались из него с боем, использовав для этого всю грозную силу взрывных средств своего военно-инженерного искусства.

Пора белых ночей кончилась. Три месяца не заходило солнце, и мы жили, не считаясь со временем: когда устал, тогда и ночь. Теперь надо было вновь привыкать поглядывать на часы, успевать до темноты. Вот и сегодня…

Мы изо всех сил наваливались на весла. Сжатый скалами Ямбукан стремительно нес нашу лодку, но сумерки сгущались еще быстрее, и, как назло, подул ветер, нагнал туман. Видно стало всего шагов на десять, а где-то впереди, мы это знали, реку перегородил порог. Продолжать путь было опасно.

— У-юй, совсем плохой порог! Кричи — не слышу! Маленько плошал — утоп будешь! — лицом и телом изобразив испуг, предупредил нас старик эвенк, единственный человек, которого мы увидели за весь путь по этой реке.

До порога, по нашим далеко не точным подсчетам, оставалось лишь несколько километров. Как быть?

Решать полагалось мне, но нас всего трое, и обычно соблюдался принцип единогласия.

— Проскочим, не в первый раз, — уверенно сказал Борис, откинув капюшон плаща, — и через час, представляете, закурим, устроим царский ужин!

Он выразительно чмокнул и даже перестал грести. Мысленно он уже был там, ниже порога, в поселке, забыв про мрак и вполне реальную возможность утонуть, вообще не поужинав.

Вид у Бориса солидный, в основном за счет бороды, но в геологических партиях по этому признаку почти безошибочно определишь студента на первой практике.

— Груз тяжеловат, — сиплым тенорком, словно извиняясь, сказал Феопалыч.