— Да вы поймите! Я с самого начала заявил, что пришел за значительным сюжетом. Ну, за таким, из-за которого стоит и голову поломать, и над бумагой покорпеть, и отнять время у читателей!

— У меня в отделе много опытных журналистов. Есть бывшие адвокаты, следователи, прокурор. Вы, наверно, читали, какие головоломки они решают? Но я предлагаю по следам этого письма пойти вам и, в конце концов, доказать, что вы умеете вести разведку.

— Это что же — экзамен?

— На аттестат зрелости, если угодно.

— Ого! — воскликнул я и с досадой продолжал: — Вы думаете, легко работать, когда мастер Золотницкий будет молчать, боясь выдать свои секреты? Его сын — скрипач, свидетели — мастера, коллекционеры, вроде Савватеева, поступят так же. Пока добьешься чего-нибудь, ухлопаешь уйму времени, а тут нужна скорая, оперативная помощь. И вообще, вообще…

— Ага! Не договариваете? Хорошо, сделаю это за вас. Итак, по-вашему, в несгораемый шкаф лез чужой человек. А что произойдет дальше? В первый раз у него ничего не вышло. Во второй он выберет время, когда старик будет в мастерской один, пригрозит ему даже не пистолетом, а финкой, и тот сам отопрет шкаф и своими руками отдаст все секреты и ценности. А не отдаст, удар ножа, и конец! Я хочу сказать, что дело может обернуться во много раз серьезней, чем это кажется!

— На меня ляжет такая ответственность!.. — начал было я.

— Однако еще в позапрошлом году вы говорили, что ездили с работниками уголовного розыска на очень опасные операции! — прервала меня Вера Ивановна, и в ее тоне я уловил ехидные нотки. — Да! А как вы познакомились с Золотницкими?

— Ну вот! Я же работаю общественным участковым уполномоченным. Дом, в котором живут Золотницкие, находится на моей территории.

Сказав это, я спохватился, что попал как кур во щи: именно я должен опекать семью Золотницких!

— Ладно! — воскликнул я. — Постараюсь разобраться в письме скрипичного мастера.

— А мы вам поможем! — поднялась она со скамейки. — Вы сделаете большое доброе дело, дорогой мой разведчик. Да, кстати! Недавно Михаил Золотницкий прислал в редакцию по почте свою статью. Она нам не подходит! Прочтите ее. — Она дала мне рукопись скрипача. — Вам будет легче разговаривать с ним и с его отцом.

Вера Ивановна пожала мне руку и пошла, помахивая своим желтым портфельчиком. Я смотрел ей вслед и думал — вот сейчас идет и торжествует: “Здорово подковала голубчика!”

Высокая, худая, с подстриженными черными волосами, дымящая папироской, секретарь-машинистка отдела писем Алла встретила меня неожиданным сочным басом: “Нашего полку прибыло!” Не выпуская папироску изо рта, она быстро напечатала удостоверение о том, что редакция поручает мне написать очерк о скрипичном мастере Андрее Яковлевиче Золотницком.

Пока она носила бумагу на подпись, в комнату заходили сотрудники, спрашивали Аллу и оставались ее ждать. Каких только названий ближних и дальних городов, крупных и маленьких учреждений я не услыхал! И во все эти путешествия и поиски влекли журналистов письма читателей.

Я вынул из кармана рукопись скрипача Михаила Золотницкого и прочитал ее. Музыкант пытался раскрыть секрет, которым, по общему мнению, в шестнадцатом — семнадцатом веках владели кремонские мастера смычковых инструментов. Между прочим, автор сожалел, что сыновья Антонио Страдивари не сохранили секретов отца: Паоло был торговцем, Джузеппе — монахом, Франческо и Омобоно, хотя и работали в мастерской, были бездарными. К тому же Страдивари не раз замечал, что Франческо роется в его записях, стараясь раскрыть секреты мастерства.

Какое совпадение! Об этом писал человек, которого отец заподозрил в том же, в чем живший три века назад великий итальянец своего отпрыска…

Крупные хлопья снега опускались на мои плечи, на грудь. Улицы были украшены нашими и иностранными флагами. Вот проехал автомобиль с пионерами, промчалась правительственная машина: в столице ждали приезда зарубежных друзей…

В проходной будке театра я предъявил дежурной свой документ и, получив пропуск, зашагал двором к четырехэтажному флигелю. Я шел по длинному коридору мимо прислоненных к стенкам, пахнущих свежими красками декораций и бутафорских предметов. Всюду сновали люди в синих халатах со всевозможными инструментами в руках. Это были театральные рабочие и киноработники: еще вчера в театре начались съемки “Евгения Онегина”. Я пробился на лестничную площадку, оттуда подъемная машина доставила меня на третий этаж, и, пройдя метра два, осторожно открыл дверь в скрипичную мастерскую.

Скрипичный мастер Золотницкий был на месте. Поздоровавшись с ним, я спросил, как его здоровье, — он пожаловался на сердце. Я показал старику выданное редакцией удостоверение и объяснил, что чем подробней он расскажет мне о своей работе, тем лучше выйдет очерк. Мастер надел очки в золотой оправе и долго читал мой документ.

— Да, лечу больные скрипки, — проговорил он тихо. — Вдохнешь жизнь в такую загорелую дочку, — продолжал старик, беря в руки потрескавшуюся, с отставшей декой скрипку, — и сердце радуется! Словно я доктор, спас от смерти ребенка!

Андрей Яковлевич пошел в подсобную комнату, закрыл за собой дверь. Я оглядел мастерскую: два окна с порыжевшими шторами, в простенке высокий столик, на нем электрическая плитка с маленькой кастрюлькой, где, как я узнал потом, варят осетровый клей. Справа и слева, ближе к окнам, — два шкафа с раздвигавшимися стеклянными дверцами, за ними восстановленные скрипки и альты. На стенах, на особых крючках, — виолончели, похожие на раздувшиеся от спеси скрипки, а под ними могучий богатырь — контрабас.

Над дверью — стенные часы, наискосок от них — на полке — камертон с резонансным ящиком и молоточек, а от него тянется к столу мастера проволока. Параллельно окнам, от одной стены к другой, — рабочие столы, на них, в деревянных ящичках, — набор рубаночков, циклей, стамесок, напильников; пузырьки с красками и лаками. На одном столе — металлическая струбцина, служащая для зажима различных частей смычкового инструмента, на другом — в деревянных “барашках”, словно больная во время операции, — виолончель с открытым нутром…

Золотницкий принес белую верхнюю деку, сел на свое место и вставил ее в струбцину. Дернув за проволоку и этим приводя в действие камертон, старик, водя смычком по краю деки и извлекая звук, настраивал ее на “ля”.

Свет висящей лампочки ярко освещал мастера — его спокойное лицо, поредевшие волосы, залегшие на лбу морщины, черные с сединой брови, худую жилистую шею. Он казался старше своих шестидесяти лет.

— Ведь у вас есть ученики? — спросил я.

— Да, шестнадцать человек!

— Где же они?

— Сегодня пошли в Кино повторного фильма. Там идет “Петербургская ночь”. Хотят посмотреть скрипача.

Входя в роль, я оглядел мастерскую и сказал, что для стольких людей комната маловата.

— Другой раз повернуться негде, — согласился мастер. — Заказчики приходят, любители скрипок заглядывают. Знаете архитектора Савватеева? Частый посетитель! А то еще кинорежиссер Разумов…

Я обратил внимание Андрея Яковлевича на то, что в шкафах находится много ценных смычковых инструментов, а дверцы не запираются. Он стал подробно описывать, как охраняется мастерская.

— И ни разу ничего не случилось? — спросил я.

— Пока бог миловал!

Я понял, что он хочет скрыть попытку взломать несгораемый шкаф, и, чтобы не возбудить подозрения, начал говорить об основоположнике советской школы скрипичных мастеров Витачеке.

— Он создавал скрипку, пользуясь научными методами, — сказал я.

— Умница! — поддержал меня мастер. — Въедливый! И ба-альших способностей!

— А Подгорный? — продолжал я. — Мне приходилось видеть альты его собственного стиля. — Тут я решил сделать психологическую разведку. — У Подгорного осталось много рукописей. Он раскрывает в них все свои производственные секреты…

Андрей Яковлевич метнул на меня испытующий взгляд, кашлянул, перевел глаза на деку и как ни в чем не бывало опять склонился над ней. Потом, не поднимая головы, елейным голосом спросил: