Дверь отворилась. Вошла Карпинская. Дзержинский обернулся, присел на подоконник.

— Ну, — сказал он, — что с деньгами?

Карпинская чуть шевельнула рукой.

Дзержинский вернулся к столу и, опустившись в кресло, задумчиво прикусил палец.

Да, с деньгами было плохо. В тот год ВЧК начала собирать безнадзорных ребят, создала первые детские дома. Советская власть отдавала туда все, что могла, из скудных запасов продовольствия — люди в Москве сидели на четвертушке хлеба, да и та бывала не каждый день.

Так же туго было с одеждой и обувью. Но работа не прекращалась. Сотрудники ЧК вместе с активистками женотделов обходили детские дома, бдительно следя, чтобы каждая пара сапог, каждый фунт хлеба расходовались строго по назначению.

И вот вчера завхоз одного детского дома сбежал, захватив все, что мог унести, — ребячий паек хлеба на неделю и кое-что из белья. Дети сидят голодные. Так будет и завтра и послезавтра: в ближайшие дни продуктов не предвидится. А теперь, с приходом Карпинской, выяснилось, что не удалось раздобыть и денег. Значит, придется отказаться от мысли закупить хлеб в окрестных деревнях.

Взгляд Феликса Эдмундовича, рассеянно блуждавший по столу, остановился на письменном приборе. Сделанный из мрамора и серебра, он был очень красив и, вероятно, стоил немалых денег. Это был подарок. Чекисты высмотрели прибор в антикварном магазине, устроили складчину и преподнесли его своему председателю в день рождения.

Сейчас Дзержинский глядел на прибор так, будто видел его впервые, потом позвонил.

Вошел секретарь.

— Ящик, — сказал Дзержинский, — достаньте ящик или коробку побольше. И стружек, если найдете. И бечевку.

Карпинская порывисто шагнула к столу:

— Феликс Эдмундович!..

Дзержинский так посмотрел на нее, что она смолкла на полуслове.

Через полчаса Карпинская везла в автомобиле председателя ВЧК большую картонную коробку. В ней был бережно упакован письменный прибор.

У крупного комиссионного магазина на Арбате машина остановилась…

В начале одиннадцатого часа ночи Карпинская вновь вошла в кабинет председателя ВЧК.

Она доложила: продукты закуплены и ребята накормлены.

Ей хотелось рассказать и о том, что, узнав о продаже письменного прибора, чекисты решили в день получки вновь сложиться, выкупить прибор и водворить его на место. Но она промолчала — Феликс Эдмундович выглядел больным. Чувствовалось, что он едва держится на ногах. Не следовало его волновать.

Выслушав доклад, Дзержинский попросил сотрудницу подождать и углубился в бумаги.

Несколько минут Карпинская стояла у двери. Наконец председатель ВЧК поднял голову.

— Подойдите, — сказал он.

Карпинская приблизилась к столу. Это была молодая женщина — маленькая, круглолицая. Старенькое пальтишко ладно облегало ее стройную фигурку. На воротнике и на плечах блестели капельки дождя. Обута Карпинская была в старые башмаки — из-под левого на паркет натекла лужица.

— Устали?

— Не очень…

— Устали, — повторил Дзержинский, — устали дьявольски! И холодно вам. И башмак прохудился.

Внезапно он выхватил из кармана платок, прижал ко рту, закашлялся.

Карпинская метнулась к столику в углу кабинета, принесла воды.

— М-да, — отдышавшись, проговорил Дзержинский. — Вот какие дела.

И он улыбнулся. И это было так неожиданно и хорошо, что Карпинская побагровела, неловко подогнула ногу в рваном ботинке.

— Все же домой не пойдете, — сказал Дзержинский. — Есть поручение.

Он подошел к висевшему на стене большому плану Москвы, отыскал нужное место, постучал по нему пальцем.

— Вы проверяете все детские дома, исключая этот, не так ли?

— Да, Феликс Эдмундович, — подтвердила сотрудница.

Дом, о котором шла речь, принадлежал известной танцовщице и ее мужу. Недавно они заявили, что подобрали с улицы группу ребят и хотят поставить их на ноги. Движимые чувством уважения к новой власти и состраданием к безродным детям, они сделают все, чтобы достойно воспитать их. Никакой платы не требуется. Единственно, что нужно, — это пища и одежда для сирот.

Актриса представила список воспитанников и получила на них одежду и продовольствие. Карпинская и ее помощницы, обходившие детские дома с проверкой, в особняк танцовщицы не заглядывали: как-то неловко было обижать недоверием добрых, отзывчивых людей.

— Отправляйтесь туда немедленно, — сказал Дзержинский. — Возьмите с собой активисток.

— Поняла, Феликс Эдмундович.

— Обысков не устраивать, но дом осмотрите как следует. Дом и ребят. Что-то там неладно…

Карпинская сделала движение к двери.

— Оттуда — прямо ко мне!

— Но это будет поздно. Вам надо отдохнуть…

Дзержинский нетерпеливо шевельнулся в кресле.

— Машины дать не могу, все в разгоне, — сказал он. И вновь оглядел ботинки сотрудницы. — Завтра вам выпишут обувь.

Время близилось к полуночи, когда Карпинская и поднятые ею с постелей пятеро активисток женотдела отыскали нужный особняк.

Дом, казалось, спал. Сквозь наглухо зашторенные окна не пробивался свет. За окованной медью парадной дверью было тихо.

Нещадно поливаемые дождем, который как зарядил с утра, так и не унимался, женщины медлили у крыльца.

Карпинская позвонила.

Молчание.

Она вновь нажала кнопку звонка.

Послышались шаги.

— Кого надо? — спросили из-за двери.

— Отоприте, — сказала Карпинская, — мы из ЧК.

Вновь послышались шаги, на этот раз удаляющиеся, и все смолкло. Тогда Карпинская позвонила в третий раз.

Спустя минуту в замке повернулся ключ. Дверь отворилась. За ней была женщина. Резкие мазки света настенной лампочки обозначали часть ее лба и шеи. Другая половина лица тонула в темноте.

Женщина отступила на шаг, впуская посетительниц. В полосу света попало ее платье — нарядный вечерний туалет.

— Вам кого? — спросила женщина. Карпинская назвала фамилию танцовщицы.

— Да, это я. Но вы пришли в такую пору!.. — Хозяйка дома повела плечом. — Как хотите, а я буду жаловаться. Да, да, самому Дзержинскому!

— Нас послал Дзержинский, — сказала Карпинская. В глазах хозяйки промелькнула растерянность.

— Боже мой, что же вам надобно? — прошептала она. Карпинская объяснила.

Из глубины коридора появилась старуха, коснулась руки танцовщицы.

— Хорошо, — сказала та, теперь уже более спокойно, — хорошо, входите! Но я не одна. У меня… м-м… гости. У нас нынче праздник: день рождения супруга. Собрались друзья, а мужа все нет… — Она с тревогой оглядела башмаки Карпинской. — Ради всего святого, вытрите ноги: у меня ковры!..

Вошли в столовую.

Большевичка Карпинская до революции не раз ездила за границу по делам партии, владела несколькими языками. И сейчас она могла по достоинству оценить убранство комнаты: мебель, ковры, обивка стен, все это было подобрано со вкусом, составляя единый ансамбль.

В дальнем конце большой комнаты, слабо освещенном, стоял раскрытый рояль. В стороне был сервирован стол: поросенок, блюдо ростбифа, рыба, соленья, маринады и бутылки, бутылки…

Карпинская и думать забыла о таких яствах, и теперь не могла отвести от них глаз.

Очнулась она от прикосновения ласковых рук. Хозяйка осторожно подталкивала ее к столу.

— Присядьте, — шептала она, — присядьте хоть на минуточку. Рюмка вина и ломтик телятины — право же, это не повредит!

Тут только увидела Карпинская, что в комнате она не одна. В глубине комнаты стояли гости — мужчины и женщины, солидные, разодетые.

Вспомнив о спутницах, Карпинская обернулась. Активистки сгрудились у двери — худые, с землистыми лицами, в заляпанных грязью мужниных сапогах, в неуклюжих пальто и — дырявых шалях…

Карпинская рванулась из рук танцовщицы.

— Где дети? — крикнула она.

Хозяйка не ответила. Широко раскрытыми глазами смотрела она на чекистку, все еще показывая рукой на тарелку с большим куском горячего мяса.